Магдалина Сизова - «Из пламя и света»
Мальчик не забыл ни проданного бабушкой Макара, ни девушек, которые вдруг появлялись в доме и через некоторое время исчезали и о которых Настя говорила, что напрасно барыня их «прикупала» — оказались неумелыми, хорошо хоть, Мосолов для птичника «перекупил»!
Он думал потом об этих «девках», которых бабушка «прикупила», и не понимал, зачем она сделала это. И даже не сказала ничего ему, Мишеньке! Он бы этого не позволил — и все!
ГЛАВА 19
Как часто, глядя на покрытые снегом и сверкающие на солнце родные тархановские поля и на березовые перелески, Миша вспоминал серебряные гребни Кавказских гор, глубокую синеву кавказского неба и его торжественные зори! Он не мог бы сказать, что любит больше, но тосковал по Кавказу сильно и горячо. Все его рисунки, все занятия живописью, которой он отдавался со страстью, были теперь посвящены Кавказу. Он рисовал по памяти то черкеса на коне, то горный ручей, то скалы и среди отцовских книг искал с жадностью описания путешествий по Кавказу. А не найдя в книжном шкафу ничего, кроме географической карты Кавказа, подолгу сидел над ней: эти извилистые линии рек и маленькие кружочки со знакомыми названиями вызывали в его воображении целые картины, богатые красками и жизнью.
В зимний вечер, незадолго до отъезда Юрия Петровича, наведавшегося к сыну из Кропотова, Миша зашел в кабинет отца, чтобы убрать большую карту Кавказа, которую, наконец, кончил срисовывать.
Он положил на письменный стол карту и вдруг заметил лежащую на столе тетрадку. Прочитав написанные на заглавном листе слова «Кавказский пленник», Миша узнал руку отца. Он начал читать и забыл все: и поздний час, и мсье Капэ, который ждал его наверху, и мсье Леви, который опять скажет Юрию Петровичу о том, как трудно оторвать Мишу от того, что волнует его воображение… Он не видел, что со свечи пора снять нагар и что она чадит, — он видел перед собой снова Кавказ!
В ауле, на своих порогах,
Черкесы праздные сидят.
Сыны Кавказа говорят
О бранных, гибельных тревогах,
О красоте своих коней,
О наслажденьях дикой неги;
Воспоминают прежних дней
Неотразимые набеги…
. . . . . . . . . .
Текут беседы в тишине;
Луна плывет в ночном тумане;
Как вдруг…
Миша смотрел в темный угол комнаты и видел ночной аул и его плоские крыши, над которыми медленно проплывала луна. Чья-то рука легла на его плечо… и, обернувшись, он увидел отца.
— О папенька! — восторженным шепотом произнес мальчик. — Какие прекрасные стихи!..
— Я рад, Мишенька, что тебе так нравится эта поэма. Это Александр Сергеевич Пушкин написал — наш лучший сочинитель. Я хотел переписать всю поэму и подарить тебе. Ты так любишь Кавказ. Но успел только до половины.
— Мне можно это взять? — спросил Мишенька, прижимая к груди исписанный лист.
— Да, конечно, мой милый, — сказал ему отец. — Может быть, ты это прочтешь и мсье Капэ? Я думаю, он тут поймет все слова.
И мсье Капэ все понял. Мсье Капэ, как и Миша, был в восторге и попросил прочитать ему еще раз все с самого начала.
Так они и читали до тех пор, пока, наконец, не явилась к ним наверх бабушка и не сказала, чтобы Мишенька сию же минуту ложился спать.
Но бабушке легко было сказать, что пора спать: у нее в голове и в сердце не звучали неотвязной мелодией певучие строчки пушкинской поэмы и не вставала картина черкесского аула. А Миша заснул только на рассвете, твердо решив сегодня же попробовать самому написать о Кавказе.
Наскоро покончив с завтраком, он накинул курточку и выбежал в сад.
Осенние желтые деревья качались и шумели над его головой, и сухие листья шуршали под ногами. Но Мише казалось, что он слышит, как журчит по камушкам горный ручей, и что над ним сияет горячее южное солнце. И обо всем этом он хотел сказать такими же звучными стихами, какими был написан «Кавказский пленник».
Он мучился весь день, он изгрыз карандаш, записывая, и зачеркивая, и снова записывая непослушные строчки.
Но когда вечером прочитал написанное, порвал свои листки на мелкие кусочки и, покраснев от досады и огорчения, бросил их в топившуюся печь.
Было уже совсем поздно, когда мсье Капэ решил потушить свою свечу и улечься. Как всегда перед сном, он приоткрыл дверь в Мишенькину комнату, но не услыхал его ровного дыхания. Ему показалось, что он слышит какое-то сдержанное всхлипывание.
Тогда мсье Капэ зажег снова свечу и, подойдя с ней к кровати своего воспитанника, увидал, что он тихо плачет, зарывшись головой в подушку.
— Что такой? — с испугом спросил мсье Капэ: — Ти есть болен, мой маленький друг? Или кто-то тебе сделал обидно?
— Нет, совсем не то, совсем не то!.. — повторял Мишенька, все еще не поднимая головы.
— Что ж такой?
Мсье Капэ наклонился над ним, не замечая, что воск со свечи капает на одеяло.
— А то, что я никогда, никогда… — проговорил Миша, борясь со слезами, — не смогу сочинить ничего, хоть немножечко похожего на ту поэму!
— О-о, — сказал мсье Капэ, укоризненно покачивая головой, — такой умный мальшик и сегодня такой глюпый! Ти напишешь, ти все напишешь! Посмотрел на меня!
Заплаканное лицо поднялось от подушки, и темные глаза посмотрели на мсье Капэ и на свечку в его руке.
— Ти мне веришь?
— Верю, мсье Капэ…
— Ти напишешь ошень чудный поэм, — уверенно проговорил француз. — Ошень чудный. Эт-то сказаль Жан Базиль Капэ.
Еще заплаканное лицо, обращенное к мсье Капэ, вдруг осветилось веселой улыбкой, и мсье Капэ твердо сказал:
— Вот эт-то то самый. А теперь спать. Покойный ночь!
— Покойной ночи! — ответил ему уже веселый голос.
Когда через несколько минут мсье Капэ услыхал привычное его слуху ровное дыхание Мишеля, он окончательно потушил свою свечу и уже в полной темноте чему-то улыбнулся.
ГЛАВА 20
После короткой оттепели наступил ясный жесткий мороз, и мсье Капэ, мучительно кашляя и кутаясь в свой шарф, жался у натопленных печек и хмуро поглядывал на морозные узоры окошек.
Неожиданно перед обедом подлетели к дому большие сани, и из них вышел закутанный в медвежью шубу дядя Афанасий. Миша быстро сбежал по лестнице, чтобы первому встретить его в передней, — и остановился, пораженный переменой в лице, в фигуре, во всех движениях своего дяди. Показалось Мише, что это не дядя Афанасий, а какой-то очень похожий на него человек, только очень старый.
А Афанасий Алексеевич, увидев удивленное лицо Миши, взглянул на него каким-то чужим, потухшим взглядом и чужим голосом сказал:
— Да, брат… такие-то дела… — и пошел к бабушке.
Миша, точно притянутый странным, почти страшным видом дяди Афанасия, неслышно пошел вслед за ним.
Были сумерки, но у бабушки еще не зажигали свечей. Она сидела у маленького столика перед окном и раскладывала свой обычный пасьянс.
Удивленная и обрадованная, она встала навстречу брату.
— Афанасий Алексеевич, ну и обрадовал, батюшка! И как это только ты нас навестить собрался?.. — начала она весело и вдруг умолкла, точно у нее горло перехватило. — Ты что же это? Болел?
Афанасий Алексеевич отрицательно покачал головой и обнял бабушку.
— Садись, друг мой, ведь на тебе лица нет… — захлопотала, усаживая его, бабушка.
* * *— Говори, братушка, — сказала она, садясь подле него, — говори, что случилось. Не томи, так хуже…
И Миша, стоявший в уголке, увидел, как она выпрямилась вся и глаза ее стали строгими и тревожными.
— Семья-то здорова? — спросила бабушка.
— Да.
— А брат Димитрий?
Дядя Афанасий закашлялся.
— Он… тоже… Не совсем, впрочем. Но об этом потом. — Он помолчал, потом медленно проговорил: — Четырнадцатого декабря в Петербурге восстание было — на Сенатской площади.
— Восстание, говоришь? — переспросила бабушка. — Кто же на кого восстал, мой друг? Не пойму я!..
— Восстали несколько полков, а вели их члены тайного общества. Многие, очень многие замешаны оказались.
— И как же они восстали? Служить, штоль, отказались?
— Отказались присягнуть новому государю. Но этого мало: вооруженные, они вышли на Сенатскую площадь и требовали конституции.
— Господи помилуй! — сказала бабушка, крестясь. — Что же им нужно, безумным?
И Мише показалось, что дядя Афанасий с какой-то торжественностью ответил:
— Они хотят отмены рабства в России, свободных прав для всех граждан, они хотят очень многого, но прежде всего — уничтожения крепостного права.
— А сами помещики! — вскричала бабушка.
— Они не жалеют ради этого не только своих имений, но и жизней своих.
Бабушка всплеснула руками:
— Ну и что же? Чем кончилось?
