Лев Рубинштейн - Чёрный ураган
Хэт была музыкальной девушкой. Она была тем, что на Юге называют «доброе ухо», и чувствовала, что песня не ладится. Потом она стала прислушиваться и поняла, что кто-то поёт неправильно. Мужской голос мешал. Потом она определила, откуда доносится этот голос. Это был Сэм Грин-младший, сын проповедника, очень худой, высокий и нескладный молодой человек. Хэт прислушалась внимательнее и наконец поняла, в чём дело: Сэм пел другую песню.
Солнце светило, и гром гремел,
И господь воззвал с небес:
«Будь храбр, пророк, будь уверен и смел,
Не оставайся здесь!»
Иду к Иисусу, иду домой,
Тайно бреду через лес,
Что б ни случилось в пути со мной,
Я не останусь здесь…
Хэт удивлённо посмотрела на Сэма. Это была песня повстанцев Ната Тэрнера, которого повесили в Виргинии много лет назад. Песня была запрещена. За «песню Тэрнера» били палками и сажали в тюрьму, и самые её звуки заставляли надсмотрщиков хвататься за оружие. Но Хопкинс ничего не слышал.
Под взглядом Хэт Сэм отвёл глаза и замолчал. Хор продолжал греметь про Самсона. И вдруг Сэм побежал, сжимая широкий нож, который заменял жнецам серп.
Хопкинс не сразу спохватился. Он находился в другом конце поля, шагах в тридцати от лошади, которую держал под уздцы негр. Работники единодушно отвернулись от Сэма и сделали вид, что ничего не заметили. Кто-то из пожилых негров остановился и стал медленно вытирать со лба пот — вероятно, с тем чтобы вывести из себя надсмотрщика. Хопкинс подошёл к нему и пнул его коленом в спину.
— Собака! — рявкнул он. — Я тебе покажу, как даром есть хлеб своего хозяина!
— Масса Хопкинс, — жалобно сказал негр, — мне уже много лет, я помню «год ранних морозов», тело у меня устаёт, масса Хопкинс…
— Тогда подыхай скорее, дармоед! — орал Хопкинс. — Кому ты нужен на свете, если ты не работаешь?
— Я ведь только вытер лоб, масса Хопкинс, — оправдывался пожилой человек, — я и в мыслях не имел лентяйничать. Пот льётся со лба, мешает работать. Господь видит, что я не вру, я всегда работал хорошо. Но господь так устроил, что я вспотел…
— Хватит болтать! — взбесился Хопкинс. — Не то я тебя отхлещу бичом! Я вас всех знаю наизусть. Вы стараетесь болтать побольше, а потом будете клясться, что масса Хопкинс обратился к вам с вопросом. Изучил я ваше проклятое племя — вы хитры, как лисицы! Эй, вы, остальные! Что это за ужимки? Почему остановились? Кто вам приказал отдыхать?.. Что такое? Где Сэм Грин?
Все головы наклонились, и серпы дружно заработали. Надсмотрщик не очень-то быстро соображал. Обычно рабы бежали либо ночью, либо в воскресенье, либо под Новый год. Бегство прямо с поля было редкостью. Прошло несколько минут, прежде чем Хопкинса осенила мысль, что Сэм Грин «не остался здесь»! Надсмотрщик рванулся к лошади, которую предусмотрительный конюх оттащил подальше.
Хопкинс вскочил в седло и поднял лошадь в галоп. Прежде чем исчезнуть, он успел крикнуть двум-трём молодым людям, и в том числе Хэт Росс, чтобы они следовали за ним.
Вся беда Хопкинса состояла в том, что у него не было помощников. Двое его подручных уехали в Кембридж следить за погрузкой леса и там основательно напились. Хопкинс звал негров на помощь главным образом потому, что боялся, чтобы именно эти негры не сбежали в его отсутствие.
Молодые люди последовали за ним не слишком быстро. С виду они бежали, но шажки у них неожиданно стали короткие. Они усиленно перебирали ногами и подняли тучу пыли, но продвигались вперёд не быстрее спокойно шагающего пешехода. Только минут через пятнадцать они обнаружили лошадь Хопкинса, привязанную к забору возле амбара, где обычно хранилось зерно.
Голос Хопкинса глухо доносился изнутри амбара:
— Брось нож, мерзавец, говорю тебе! Брось нож, а то я тебя пристрелю, как бешеного пса!
— Лучше я умру, — отвечал отчаянный голос Сэма Грина, — но живым вы меня не возьмёте!
Молодые люди сокрушённо переглянулись.
— Догнал! — процедила сквозь зубы Хэт.
Хопкинс вынырнул из амбара красный, всклокоченный, без шляпы, с револьвером в руке.
— Сюда! — крикнул он. — Помогите мне связать этого подлеца! Я бы его ухлопал, но он стоит пятьсот долларов!
— Понимаете, масса Хопкинс, — рассудительно сказал один из молодых людей, — конечно, мы обязаны вам помочь, и, как вы видите, мы стараемся изо всех сил. Но если он начнёт отбиваться ножом, то получится нехорошо. Вдруг он убьёт одного из нас, а то ещё и двоих, и это обойдётся массе Томпсону ещё дороже. Поэтому, как я полагаю, масса Хопкинс, не худо было бы нам сходить на поле и взять хотя бы два-три серпа да, пожалуй, прихватить топор, и связку верёвок, и повозку…
— Закрой рот, чёрная скотина!.. Хэт Росс, ступай сюда!
Он снова нырнул в амбар.
Хэт медленно подошла к строению и стала вглядываться в темноту.
Картина была диковинная. Хопкинс с револьвером прыгал около весов, на которых лежали мешки с зерном. Сэм выглядывал из-за мешков и, держа нож клинком вверх, бросался то в одну, то в другую сторону. Глаза его блестели, и всё тело напряглось. Похоже было на то, что он собирается метнуть нож в надсмотрщика.
— Хэт, заходи сзади! — ревел Хопкинс. — Хватай его за плечи! Да двигайся же быстрее, образина!
Хэт замерла на месте. Танец вокруг весов продолжался.
— Хэт Росс, делай, что тебе приказывают! — надрывался Хопкинс. — Душу выколочу!
Хэт не сдвинулась с места. Сэм неожиданно сделал прыжок через весь амбар, промчался мимо Хэт и выскочил наружу. Хопкинс бросился за ним, но наткнулся на Хэт, которая загородила ему выход. Хопкинс ударил её кулаком. С таким же успехом он мог бы ударить по гранитной стене.
Хопкинс отскочил назад и зарычал. У него не хватало слов. Он схватил с весов двухфунтовую чугунную гирю. Гиря описала дугу в воздухе и ударила Хэт в лоб. Девушка покачнулась и свалилась на спину. Надсмотрщик перепрыгнул через неё и оказался на лужайке, где мирно мотала головой его лошадь. Ни Сэма Грина, ни молодых негров не было. Где-то вдали слышались зычные голоса: «Держи его!», «Заходи правее!», «Ещё правее!», но Хопкинс был слишком опытным человеком, чтобы поверить этим голосам. Он знал, что негры подняли шум где-нибудь в стороне, чтобы отвлечь его внимание. Ему оставалось только выругаться, сунуть револьвер в кобуру и вскочить на лошадь.
Хэт Росс лежала на спине, распластав руки. Из-под головы у неё текла и впитывалась в песок густая струя крови.
Где начинается дорога?
Она лежала в хижине Россов до рождества. Сначала она ощущала только запахи: дым очага, запах жареной свинины, едкий и терпкий запах лекарственных трав. Постоянный тонкий звон в ушах сменился глухотой, а потом она начала слышать звуки: бормотание старой Рит, которая по нескольку раз в день молилась богу за её спасение, потрескивание хвороста и щепок в очаге, шелестящую дробь дождя по тростниковой крыше и назойливые голоса соседок, которые радостно толковали, что «такую девку продать нельзя — у неё дыра во лбу, её никто и за четверть цены не купит». И в самом деле, у неё была дыра в лобной кости. Старая Рит сухо отвечала на расспросы женщин, что всё, конечно, будет, как господь захочет, но она, Рит, и не такие раны лечила. Жар иногда тряс ослабевшую Хэт. Перед глазами у неё плыли белые, зелёные и красные огоньки, как на пароходах в бухте. Огоньки становились крупнее и превращались в звёзды. Звёзды не стояли на месте, а метались по небу. Потом всходило солнце, и она видела зелёные холмы и большую реку, и в лицо ей дул прохладный ветер. Ей сразу становилось легче, и она засыпала.
С улицы действительно тянуло холодным воздухом. Год приближался к концу. Бен притащил «святочное полено», размером с доброе бревно, и стал потихоньку размачивать его в воде, чтобы оно не горело, а тлело, потому что работа на плантациях не возобновлялась, пока не сгорят все святочные поленья. Рождество праздновалось по десятку дней, а иногда и больше.
К праздникам Хэт уже могла подниматься на локте, иногда сидеть. Когда у неё голова не болела, она даже улыбалась судорожной улыбкой. Она слышала звуки банджо, которое наигрывало «Сон дьявола», слышала хоровое пение. На банджо играл Джон Табмен, свободный негр, местный музыкант и весельчак.
По стуку подошв Хэт догадывалась, что на улице пляшут.
Негры надевали грубые ботинки, которые выдавались взрослым по паре в год. Носили их только по большим праздникам или в очень холодную погоду. Самих танцев Хэт, конечно, увидеть не могла, но представляла себе облако пыли, которое поднимали обутые парни и девушки на улице, разгорячённые, потные лица танцоров со сверкающими белками глаз и их резкие движения, которые они проделывали под стук самодельных барабанов и ритмичный лепет банджо. Музыкант Джон Табмен иногда подходил к двери хижины Россов и напевал что-нибудь — смешное. Он был другом семьи — белозубый, дюжий, всегда смеющийся парень с лукавыми глазами и широким, вздёрнутым носом.
