Илья Миксон - Обыкновенный мамонт
Елена Ивановна прикрутила фитиль и ласково сказала Серёжке:
— Спи, мой маленький.
И тут вдруг вспыхнули и засверкали огнём промороженные оконца.
— Пожар! — ахнула Елена Ивановна и кинулась в комнату Коновых.
— Это не пожар, тётя Лена, — успокоила Наташа. — Это полярное сияние.
Серёжка соскочил с кровати и стал лихорадочно одеваться. Мама, вместо того чтобы, как обычно, прикрикнуть и обратно загнать Серёжку в постель, быстро помогла ему натянуть валенки, шубу, шапку, башлык, поверх всего повязала тёплый пуховой платок, сама оделась. И они вышли из дому.
Снизу до зенита высились многоцветные крутые скалы. Они шевелились, вот-вот рухнут на бревенчатые домики гарнизона.
— А-а-а! — вскрикнул Серёжка и приткнулся к маме.
— Ах! — восторженно воскликнула Елена Ивановна и подняла Серёжку на руки. — Смотри, смотри!
Отвесные скалы поджались, превратились в занавес с бахромой. Занавес колыхался, свёртывался, развёртывался и каждую секунду менял свою удивительную окраску.
Потом осталась лишь длинная бахрома. Красная, синяя, жёлтая, зелёная, пурпурная. Будто выпустили в небо тысячи ракет праздничного салюта.
Ракеты сошлись головами и образовали сплошной купол. Словно гигантский парашют раскрылся над снежной тундрой.
Казалось, что воздух загустел, как холодный брусничный кисель.
Справа от разноцветного парашютного купола высвечивались и гасли, удлиняясь и подтягиваясь, частые светлые полоски.
— Небо причёсывается! — крикнул Серёжка.
Он уже не боялся волшебного сияния. Неописуемая красота обворожила его. Ему чудилось, что он плывёт по радужному небу, и волны, красные, синие, жёлтые, зелёные, раскачивают его, возносят всё выше и выше…
Когда Серёжка проснулся, он увидел себя в привычной кровати, под мягким тёплым покрывалом из оленьего меха. В знакомой комнате, обклеенной от пола до потолка старыми газетами.
КОРОВА
Если бы на Крайнем Севере устроили зоопарк, в нём поместили бы не росомах, не леммингов, не белых медведей. Полярным жителям в диковинку обыкновенная для Большой земли корова.
Гарнизон Наташи Коновой славился коровой. Её привезли по Северному морскому пути на ледоколе, когда родилась Наташа. И хотя корова числилась батальонной, одна на всех, молоко отдавали маленькой девочке. До последней капли.
Корова была здесь такой редкостью, что ей даже имени не придумывали. Все называли корову Коровой.
На Большой земле убирать конюшню или ходить за скотом направляют в наказание. В полярном гарнизоне солдаты сами просились к Корове. А доить её удостаивались не многие.
Солдаты тесно обступали счастливого дояра и, жмурясь от блаженства, шумно вдыхали аромат парного молока.
Не потому, что голодные были. Паёк на Севере обильный: всего вдоволь. И местных деликатесов хватает: оленья строганина, рыба, белая и красная. Всякие консервы. Только уже не глядели бы солдатские очи на сгущённое молоко.
Парное молоко!.. Оно пахнет коровой, Большой землёй, родимым домом…
Для Серёжки родной дом там, где служит отец. Молоко же — просто очень вкусная еда. Такая вкусная, что солдат Сизокрыленко говорил: «Та я б спав на молоци!» Серёжка на молоке не спал, но свою долю, целый литр, выпивал с наслаждением и по нескольку раз в день наведывался с Наташей в хлев. Они гладили тёплые бока Коровы, подкладывали сена в кормушку.
Сено доставляли лётчики. Не по обязанности, по дружбе.
Когда прибывали тюки с прессованным сеном, Серёжка радостно докладывал маме:
— Корове посылку привезли.
Приходили посылки и для Серёжки. Из Севастополя и Ленинграда. С конфетами, сушёными фруктами, игрушками.
Ленинградская бабушка, кроме того, посылала на Север лук и чеснок. Против цинги.
Антицинготных средств накопилось столько, что пришлось отправить в солдатскую столовую полный мешок.
— Сколько можно! — посмеиваясь, говорил Серёжкин отец и просил: — Лена, напиши, пожалуйста, что уже весь гарнизон на два года луком обеспечен.
— Тысячу раз писала, — оправдывалась Серёжкина мама.
Зачем отговаривать бабушку? Пускай шлёт. Серёжка втихомолку подкармливал луком бурёнку, оберегал её от цинги.
Корова привередливая была. Притронется к луковице мягкими губами, скосит на Серёжку влажный тёмный глаз и отвернётся.
— Очень ей надо! — фыркала Наташа. — Лук — это как лекарство. А лекарство и коровы не едят.
Всё-таки Серёжка перехитрил Корову. Бутерброды с маслом и луком делал. Бутерброды Корова любила. Солдаты приучили. Они её хлебом с яблочным джемом угощали. И сахаром.
Серёжка Корову тоже сахаром потчевал, но редко. Сахар ел с аппетитом Пижон-Буржуй. А лук и чеснок даже не нюхал.
Замечательный пёс Пижон! Всю зиму катал Серёжку с Наташей на маленьких нартах. Да ещё двух кукол в придачу.
Игрушек у Наташи полным-полно. Каждый солдат-отпускник подарки ей привозит. Одну нарядную куклу с закрывающимися глазами прислала из Ленинграда Серёжина бабушка. Только Наташе все игрушки, хоть самые распрекрасные, не нужны. У неё свои любимые вещи: настоящий пистолет марки «ТТ» и две куклы в военной форме.
Пистолет внутри пустой, без ствола и механизма. Но об этом знали лишь Наташа и Серёжка! С виду пистолет был таким боевым, хоть в караул с ним заступай. Наташа прятала на ночь пистолет под подушку. И на улицу иногда брала. У неё кобура была на ремешке.
Куклы в военной форме на самом деле были девчонками. У них и лица, и причёски остались девчачьими. Но одну звали «Ваня», а другую — «Тарас». Серёжка их тоже считал мужчинами, а когда отдавал приказ, обращался, как и положено в армии: «Товарищ Ваня!»
БЕРЁЗЫ
Всю долгую полярную ночь окрест гарнизона виднелись только синие снега. Не верилось, что они когда-нибудь растают, обнажат землю. Что земля, промёрзшая, наверное, до самого дна, покроется травой и цветами.
Но настала пора северного лета, короткая и яркая. Небо из чёрно-фиолетового стало сине-зелёным, затем ещё побледнело, до лимонного, и наконец засияло весёлой голубизной.
Природа сурового края явила людям всё богатство летних красок. Зазеленела вокруг синих и бурых озерков густая осока. Словно одуванчики, забелели пушистые нардосии. Полярные маки расцвели целыми островками, красными и нежно-лиловыми.
Безжизненные обломки скал нарядились в лишайники, цвета потускневшего, с прозеленью, серебра. Запестрели бархатные мхи. Разбежались по торфяным болотам морошка и багульник.
Ожили карликовые северные деревца: лиственница, сибирская ель, ива. Деревья, а такие маленькие, как молодые сеянцы: Серёжке по колено. На самом же деле деревцам по тридцать, сорок лет.
Лилипутский лес. Серёжка, подобно Гулливеру, перешагивал запросто сибирскую ель и иву с крошечными лиловыми листочками. А по ернику — зарослям из стелющихся берёзок — шёл напрямую.
Прилетели с жаркого юга гуси, утки, кулики. Повеселели постоянные жители Заполярья — тундровые куропатки и белые совы.
Объявилась и проклятая мошкара. На Дальнем Востоке житья от этих гнусных созданий не было, и здесь, за тридевять земель от тайги, руки и лицо Серёжки вечно горели от укусов. Серёжка рассудил своим умом, что в Заполярье и лета настоящего не бывает — тут даже в июле случаются заморозки, — чтобы не хотелось раздеваться до трусиков. Заела бы тогда мошкара! Одно спасение от них — у дымного костра сидеть. Белыми вечерами собирались солдаты в круг, разжигали огонь, вели разные разговоры.
Серёжка с Наташей Коновой тоже тут как тут. Наташа то и дело вмешивалась в беседу взрослых, а Серёжка помалкивал да всё удобнее устраивался на необыкновенном табурете из позвонка кита. Китовый позвонок похож на серый пень с крыльями, на корабельный трёхлопастный винт. Устойчивый, гладкий, удобный. Где ещё посидишь на таком табурете, как не в Заполярье!
А разве покатаешься в Ленинграде на оленях? Там только машины стадами по проспектам носятся.
В Заполярье оленей больше, чем «Волг» в Ленинграде, видимо-невидимо. Ветвистые рога над оленьим табуном — самый высокий лес в тундре. На Севере олень — главное домашнее животное. И возит, и кормит, и греет.
Серёжке подарили замечательные сапожки из оленьего меха — камысы. Светло-коричневые, с чёрной оторочкой, расшитые орнаментом из ярких бусинок. Просто загляденье! Даже жалко было расставаться с ними на лето.
И солдаты перешли на летнюю форму: вместо меховых комбинезонов и полушубков надели шинели.
У костра солдаты обычно вспоминали родные края. И получалось по их рассказам, что лучшего места, чем то, где они жили до армии, нет во всём мире. Ефрейтор Сизокрыленко хвалил Украину, Фирюбин бредил Волгой, Тихонов ни на что не поменял бы свою Рязанщину, даже на Кавказ с Чёрным морем в придачу.
