Илья Москвин - Форвард — в защиту
И тут Капа сказала мягко:
— Пойдём к нам. Не бойся, всё будет по-твоему.
Но тут же чего-то испугалась:
— Нет, знаешь, встретимся… Встретитесь, — поправилась она, — здесь, у газетного киоска, в 20.00. В 20.09 будет электричка.
Строго посмотрела на Юру и повторила:
— В 20.00.
Открыла сумку, достала десять рублей.
— Это приказ. Сейчас сядешь на электричку, доедешь до следующей станции. Там отличное кафе. Позавтракаешь, пообедаешь и так далее. Рядом «Промтовары». Купишь плавки — и на озеро. Там пляж лучше морского. Отдыхай. А в 20.00 — у киоска… Да! — Она усмехнулась. — Не падай в обморок, если вечером будут какие-нибудь неожиданности.
Сказала это, крепко обняла Юру за плечи и быстро ушла.
А Юра с деньгами в руках остался стоять. Стоял и ещё, наверно, с минуту ошарашено и глупо улыбался. «Как в кино», — думал он. — «Сплошное рандеву». Но неожиданно вздрогнул и бросился за Капой.
Вон она, рыжая, — уже далеко впереди. «А, может, не надо? — забормотал не отстававший ЮАГ. — Капа хорошая. Она от души». «Разберёмся потом», — отмахивался Юра…
Вчера его плотно накормили, как какого-нибудь сироту несчастного. Потом соломинку из-под воротника вытащили — знаем, мол, где ты, правдолюб, ночевал, хоть и заливал про какую-то дачу. А теперь вот и десятку дали — поешь, голодненький, холодненький, бездомненький. Купи себе чего-нибудь. Отдыхай…
Нет, раз уже тебя «засветили», то тогда так: в стогу — так в стогу. Зайцем — так зайцем. Голодный — так голодный. Без денег — так без денег.
Догнать, догнать, хоть дух вон!
И вот они — удивлённые глаза полуобернувшейся Капы. И вот они — чеканные Юрины слова:
— Как договорились, в 20.00. А десять рэ — это, наверно, вы по ошибке…
И почему она сказала — не падай в обморок?..
День заслуженного отдыха подходил к концу. Юра лежал на песке и смотрел на ребят, в кружок играющих в волейбол. Кто-то сказал (да отец — кто же ещё!): у кого в голове шариков не хватает, тот эти самые шарики и любит — бильярд, пинг-понг, опять же волейбол и футбол. Стало быть, у него шариков не хватает… А ведь он тоже кое-что за родителями замечает — такое, чего бы он сам ну ни за что бы не сделал. Не то что глупые какие поступки, а так…
И ЮРА, ТЕПЕРЬ УЖЕ ЛЁЖА НА ТАХТЕ, ПОГНАЛ НЕВИДИМЫЙ МЯЧ В ДАЛЁКОЕ-ДАЛЁКОЕ ДЕТСТВО.
Лет девять ему тогда было. Прибегает он как-то домой с футбола, а у них сидит довольно-таки непонятный Юрин родственник — папин дядя. Кто он Юре — дядя или дедушка? Он совсем старый — Филипп Алексеич. Больше молчит, но когда скажет, то обязательно правду. И не в бровь, а в глаз. Например: зимой холодно, поэтому люди ходят в тёплых «польтах» и шапках. Летом тепло, поэтому все в одних пиджаках ходят. А мать вокруг хлопочет, и варенья подкладывает, и чай как он любит — покрепче заваривает. Лишь бы угодить семейному мудрецу. И глаза широко откроет, и слушает, и всё кивает. Отец Юре подмигивал: мол, не подавай вида, надо уважить старика.
Ах, милый папа! Раз уж ты подмигиваешь, значит, мы с тобой друг друга понимаем. Зачем же вы из дядьки потом клоуна сделали? Ведь что потом было: Филипп Алексеевич доел варенье, хитро подмигнул, поудобнее уселся и говорит: «В наше время, Юра, был такой анекдот. Я тебе его сейчас расскажу… Значит, так. У матери было три сына. Два умных, а третий — футболист». Всё это старик проговорил с расстановкой, с одышкой и с предвкушением большого смеха.
И мать с отцом действительно как захохочут! Как будто и впрямь впервые услыхали этот древний анекдот. Ясно было, что смеялись они над рассказчиком, над его потешной старомодностью и расстановкой. А чтобы он не догадался, то, смеясь, смотрели на Юру. А Юра не смеялся — ему за родителей стыдно стало. Тут Филипп Алексеевич ещё и добавил: «Ну, Юра, — говорит, — ты понял, в чём соль?» И серьёзно так на него смотрит. Мать с отцом так и попадали от смеха. А Юра вскочил из-за стола и убежал.
Но отец так ничего и не понял. Решил, что Юра обиделся. Ты, говорит, на Филиппа Алексеевича не сердись. Он человек прямой, старого закала. Я, мол, не против футбола. Помню и сам…
Эх, батя, ничего ты не помнишь! Нечего тебе помнить. Не любите футбол, дорогие родители, — не любите. Только, пожалуйста, не подлаживайтесь вы под меня! А то и я подлаживаться буду. Уже подлаживаюсь. Поехал, видите ли, собирать гербарий, как Лёлик Смородинцев. Что ж, вот я и нарвал вам этих самых ромашек-лютиков… И, кстати, в нарушение закона. Чтоб вы знали — гербарии собирать запрещено…
УДАР — И ДРИБЛИНГ УЖЕ ИДЁТ ВДОЛЬ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО ПОЛОТНА. Недалеко — станция. На светящихся станционных часах — 19.42. На Юриных столько же. Поблёскивают рельсы. Тихой милицейской трелью переговариваются вечерние насекомые. На станции, однако, оживлённо. Но это там, метрах в ста отсюда. А здесь — тихое прибежище, последнее для Юры в это лето свидание-прощание с подмосковной природой. «Не забудь и ты эти летние…»
Притащилась откуда-то большая рыхлая туча, и наступили ранние, вялые сумерки. Ромашки-лютики чуть светлеют в траве. Ожёгся Юра о невидимую крапиву и понял: хватит. Запихнул ромашки-лютики в портфель — и бегом к станции. Встал в условленном месте у киоска…
Простучали мимо, одна за одной две электрички на Москву. Может, быстро, туда-сюда, добежать до Лесной, 25? А зачем? Пошлют куда подалее. Наверно, и деньги совали затем, чтоб отвязался. Надо было не с дамочками, а с Юркой говорить. Разболтался, вот и объегорили…
На часах уже двадцать три минуты девятого.
Вообще-то не должны были обмануть. Как Капа его обняла — прямо будто в кино. Как самая что ни на есть положительная, добрая героиня.
…Капитан! Как же он забыл! Приплыл — и все карты спутал. Недаром Капа побоялась в последний момент пустить его на дачу.
Капитан. Точно…
Половина девятого. Пригромыхала, постояла и угромыхала прочь электричка противоположного направления.
Вот почему она сказала: «Не падай в обморок, если будут какие неожиданности».
Без двадцати пяти. Всё. Пора ехать.
А на чём? Тихо-тихо кругом. Никакой электрички. Все они тут замерли до утра. Не слышны даже шорохи. Так будьте же вы прокляты, подмосковные вечера, со всеми вашими Лесными, 25!
И тут напротив Юры остановился «Москвич», и из него вылез… капитан. Он был в штатском, но Юра тут же понял, что это он.
— Садись, — сказал капитан, и Юра послушно спустился с платформы и сел в машину.
— На сегодня всё отменяется. Я тебя подкину до Курского, — капитан включил зажигание. — Познакомишь меня с проводником! — полуобернувшись, стал разворачиваться. — Не беспокойся, в следующий вторник он к вам приедет.
Затем Юры Икса отчим замолчал и всецело отдался автовождению. А вёл он, наверно, как чемпион мира по автоспорту. Умело обгонял, менял ряд, неожиданно, но плавно тормозил. Ничего не отражалось на его суровом океаническом лице. Действовали только руки, а в глазах покоилась неподвижная командирская сосредоточенность. Они доехали очень скоро, быстро нашли нужный поезд, нужный вагон и нужного человека — проводника Наполеона.
Наполеон «производил посадку». Увидел Юру и кивнул ему. Сдержанно кивнул, но явно обрадовался встрече. Теперь, проверяя билеты, он стал придавать своей речи нарочитый кавказский акцент. Юра ещё раньше заметил, что Наполеон мог говорить совсем без акцента, с лёгким акцентом и с акцентом самым анекдотическим. И зачем ему это было нужно?
Потом Наполеон, кликнув своего напарника, неторопливо подошёл к Юре и его спутнику. Капитан на Юру только посмотрел, ничего не сказал, а Юра уж понял, что следует отойти в сторону. Загадочная штука — власть над людьми: если б, например, голова его заупрямилась, ноги всё равно бы понесли его прочь… Наполеон, однако, был в форменной одежде и говорил с капитаном, одетым в штатское, так, словно капитаном был он, — довольно заносчиво. Возможно, речь шла и о Юре, — Наполеон поглядывал в его сторону. Наконец, Юра неведомым образом догадался, что пора подойти. Капитан пожал ему руку и сказал:
— Во вторник через неделю. Терновскому ничего не говорить.
Протянул руку Наполеону и выразил свою мысль чуть иначе:
— Как договорились, двадцать третьего этим же рейсом. На вас надеюсь.
И отбыл — немногословный, подтянутый и очень волевой.
Наполеон был весел.
— Ха! — сказал он и ткнул Юре пальцем под ребро. — В международном поедешь.
…Юра не знал, что в это время к проводнице общего вагона подбежал мальчик с преувеличенным выражением беды в глазах:
— Тётя! Я бабушку провожал и ключи от квартиры забыл у неё взять… Домой теперь не попаду…
— Давай, но чтоб быстро! Поезд отправляется.
А поезд и правда вскоре поехал, увозя нового пассажира в южном направлении…
