Меджид Гаджиев - Друзья Мамеда
— Курумсах! — И вдруг, вспомнив, что Леня не понимает по-лезгински, я сказал уже по-русски: — Негодяй, вот ты кто!
На щеках у Лени вздулись желваки. Глаза его из-под длинных светлых волос смотрели угрожающе. Казалось, он готов убить меня. Я крепко сжал в руке глиняный ком и хрипло проговорил:
— Только тронь…
Я услышал, как сзади меня хрустят под чьими-то ногами кусты. «Наверное, это девушка вернулась», — мелькнуло у меня. Я хотел оглянуться, но не успел. Сзади кто-то набросил мне на голову мешок и, свалив меня, вместе со мной полетел на землю.
— Ага, попался! — услышал я голос Исы.
Добрался-таки до меня этот головастик. Долго ждал он случая расправиться со мной. Теперь я был беззащитен. Я задыхался в мешке, плотно облегавшем мою голову. От мешка пахло землей и помидорами. Потом я узнал, что наши ребята работали в колхозе и за это получили продукты. Их привезли в училище в мешках. Здесь мешки разгрузили. Ису послали вытряхнуть мешок. А он с этим мешком отправился искать Леню и набрел на нас. Но в тот момент я ничего не мог сообразить. Как только я упал на землю, на меня посыпался град ударов. Кто-то барабанил кулаками по моей голове, то и дело попадая в лицо. Я чувствовал, как по лицу текла теплая кровь. Потом снова затрещали кусты. Это убегали Леня и Иса. Я пошевелился. Голова гудела. Казалось, она наполнена горьким дымом. Руки не слушались меня, и я долго не мог освободить голову от мешка. Наконец мне удалось его сбросить. Сразу стало легче дышать. Вся рубашка моя была залита кровью. Стоило мне наклонить голову — из носа снова начинала быстро капать кровь. Я запрокинул голову, увидел белые пушистые облачка, бегущие по небу. Вдруг они завертелись и поползли куда-то вниз, а я чуть не полетел на землю.
Не помню, как я добрался до училища. Не успел войти, как навстречу мне бросились ребята:
— Мамед, что с тобой?
Меня подхватили, куда-то повели. Снова я очнулся уже в изоляторе. Долго не мог сообразить, где я нахожусь. Надо мной склонилась девчонка в белом халате. Сначала она показалась мне незнакомой. Но потом я вспомнил, что она дежурит у нас на медпункте вместо медсестры, которая ушла на фронт.
— Кто тебя так избил? Все лицо в крови и землей перемазано. Может заражение быть. Я чуть сама в обморок не упала, когда тебя увидела, — тараторила девчонка. Слова у нее вылетали изо рта, как дробинки. — Ребята твои приходили, и замполит, и военрук. Просили, чтобы я сообщила, как только откроешь глаза. Ну, ты лежи, не разговаривай, — велела она, хотя я даже рта не открыл. — Я тебе сейчас принесу чаю. Чай всегда помогает. Сейчас вскипячу чайник, напою тебя, а потом уже побегу им сказать, что ты проснулся.
При слове «чай» я вдруг почувствовал, что и в самом деле очень хочу пить.
Девчонка вышла. Я сел на постели. Осторожно потрогал руками голову — вроде целая. Провел по лицу. Немного побаливал нос. Над соседней тумбочкой висело зеркальце. Я поднялся. Посмотрел на себя. Нигде не было никаких ран. Только нос распух. Я снова вернулся на место и лег. Слабость была такая, что я даже вспотел. Наверное, ударили меня по носу и я потерял много крови. Я лежал и вспоминал, как все произошло. Мысли мои были о Лене. Об Исе я почему-то далее не думал, хотя бил меня больше он, а не Леня. По крайней мере, мне так казалось. А Леня… Эх, Леня, Леня… Он на три года старше меня, так же как и Коля. А ростом так и вовсе он намного больше Коли. А со мной его и сравнить нельзя! Из одного Лени, наверное, три Мамеда получатся. Так почему же он все время грозился меня избить? Если бы были на равных — тогда другое дело. Но драться с тем, кто меньше и слабей тебя, — это подло. Неужели Леня и в самом деле подлый? Я уж готов был согласиться с этой мыслью. Но тут же начинал спорить сам с собой: «А кто меня вытащил? Он. Леня. Хоть потом он и говорил, что не стал бы вытаскивать, если бы знал, что это я». Но мне не верится. Это он просто так говорит, потому что злится на меня. А на самом деле он видел, кто тонул. Странно, но мне не хотелось думать о том, что Леня избил меня. А еще больше не хотелось об этом никому говорить. Ведь тогда Леню могли выгнать из училища. А может, и не он бил меня, а Иса… Я не знал, что скажу ребятам. Поэтому, когда девчонка в белом халате вернулась с чаем, я сказал ей:
— Ты не говори никому, что я проснулся. А если спросят, скажи, что опять заснул.
Она очень удивилась, что я не хочу видеть ребят, но сказала:
— Как знаешь.
Она подала мне чай, и, пока я пил его, сидела рядом, и смотрела на меня. Глаза у нее были круглые и темные, а волосы светлые. Я потихоньку, чтобы она не заметила, рассматривал ее. «Интересно, сколько ей лет, — думал я. — На вид нет и четырнадцати. Совсем маленькая, такая тоненькая, быстрая. Каким образом очутилась она у нас в училище? И почему она вместо медсестры?» Но расспрашивать девочку я не решался. Не спросил даже, как ее зовут, постеснялся. А она знала, как меня зовут. Потому что, когда я выпил чай, сказала:
— Ну теперь засни, Мамед. Тебе надо восстановить силы.
— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — спросил я.
— Вот чудак! Ведь ребята, когда привели тебя сюда, говорили: «Мамеда избили». Ох и не поздоровится тем, кто бил! — добавила она. — Рогатин так и сказал: «Собрание устроим. Мамед — не любитель драк. А хулиганам не место в нашем училище». Кто это тебя так? За что? — снова забросала она меня вопросами.
Я ничего не ответил и, чтобы девчонка отстала, попросил:
— Принеси еще чаю, сестричка.
— «Сестричка»… — передразнила она меня. — Может, ты все-таки по имени меня назовешь?
— Так ведь я не знаю, как тебя зовут.
— А ты спроси.
Но спрашивать я постеснялся. Не умею я разговаривать с девчонками. Но девчонка на меня не обиделась. Сама сказала:
— Меня Зиной зовут. Ну лежи, сейчас принесу чаю. Это хорошо, что ты пьешь. Когда человек болен, ему надо побольше пить, — важно добавила она.
«До чего же смешная», — подумал я и сказал:
— Ну и доктор ты!
Она засмеялась:
— Я пока не доктор и даже не медсестра. Хотя очень хочу стать доктором.
— Станешь, — сказал я.
— Ты правда так думаешь? — спросила она и, не дожидаясь моего ответа, продолжала тараторить: — А знаешь, я как-то вечером во время тревоги не пошла в убежище, а стояла на улице. Очень страшно было, прожекторы так и шарили по небу, зенитки грохали. Я стояла и думала: «Вот не буду бояться. Не буду, и все. Если бы я была на фронте, так ведь не бежала бы в убежище, а выносила и перевязывала раненых». Многие девушки, с которыми я училась на курсах санинструкторов, пошли на фронт. Так я думала и в самом деле перестала бояться. Вдруг кто-то рядом как крикнет: «Ты почему здесь стоишь? А ну марш в убежище, козленок!» Я даже вздрогнула от неожиданности. Смотрю, а рядом стоит милиционер. Так и загнал он меня б убежище.
Она говорила, а я улыбался, потому что она и в самом деле была похожа на козленка. Я об этом подумал, как только увидел ее. Вообще мне вдруг показалось, что я знаю Зину давно-давно. И разговаривать с ней стало просто.
— Как же это тебя в сандружинницы приняли? — спросил я. — Что-то не верится.
— А меня и не приняли, — призналась Зина. — Просто курсы сандружинниц занимались в нашей школе. Некоторые девочки-старшеклассницы записались туда. Я тоже стала ходить. Сначала меня прогоняли, а потом перестали. Вот я и занималась. На фронт меня, конечно, не взяли. И в госпиталь тоже не взяли. — Зина вздохнула и немного помолчала. — Здесь работала знакомая медсестра. Она в нашем доме живет. Я ей стала помогать. А когда она ушла на фронт, я тут осталась. Сначала мне не хотели доверить кабинет. А потом директор сказал: «Ладно, пусть остается. Все же лучше, чем никого». Вот я тут и сижу. Правда, больных в изоляторе нету. Только один парень руку порезал, я ему перевязку делала. И теперь вот ты. Скажи, ну разве я похожа на козленка? — вдруг спросила она.
— Конечно, похожа, — сказал я. — Очень даже похожа. У нас, когда я жил в ауле, был такой козленок.
Зина ушла и долго не возвращалась, наверное, ждала, пока закипит чайник. А я лежал и представлял себе, что я раненый лежу в госпитале, в самом настоящем военном госпитале. И вдруг входит Зина. Увидев меня, она радостно кричит:
«Это ты, Мамед, живой!»
«Живой, — отвечаю я. — Смелого пуля боится. Смелого смерть не берет».
«Ты ранен? Тяжело? — пугается Зина. — У тебя вон голова забинтована».
«Был тяжело, — отвечаю я, — но это все неважно. Главное, что бьем фашистов».
«Да, — говорит Зина. — Я слышала, ты три танка подбил».
«Не три, а четыре, — поправляет ее громким голосом военрук Рогатин, входя в палату. Он тоже приехал меня навестить. — Молодец, Мамед Мамедов», — говорит он.
Как только я подумал про Рогатина, я вспомнил сегодняшние военные занятия, подбитую мной танкетку. Вспомнил, как я пошел бродить… Пустырь… Кусты… Леню, Ису. И так обидно мне стало, что я лежу не раненый в госпитале, а избитый в изоляторе! А за что они меня избили? За то, что я заступился за эту девушку Валю. И снова передо мной встала вся картина: Леня грубо схватил девушку за руку, она вырывается и кричит: «Пусти, говорят тебе, пусти!» И сама она такая тоненькая, ростом, наверное, даже поменьше меня. А Леня вон какой здоровенный. Конечно, ему ничего не стоит избить ее. По правде говоря, не видел я, чтобы Леня ударил Валю, но сейчас я снова так разозлился, что сам себя убеждал: «Если бы не я, он бы наверное избил ее». Хорошо, что она успела убежать, пока не пришел Иса. И тогда я стал думать: «Скажу, про все скажу: и про то, что меня Леня с Исой давно грозились избить, и про эту девушку. Пусть им попадет как следует». Нет, я не ябеда. Про себя я, может быть, еще и промолчал бы. Но сегодня они меня избили, Валю тоже обидели. Завтра еще кого-нибудь отлупят. Разве можно такое допустить?
