Любовь Воронкова - Алтайская повесть
– Ты что же, так и не решила задачку? – прошептала ей Лида Королькова.
Чечек покачала головой:
– Нет.
Лида подозрительно посмотрела на свою тетрадь:
– А ты мою тетрадку трогала?
– Трогала.
– А зачем?
– Закрыла и отодвинула. Вот зачем! – И Чечек гордо посмотрела Лиде в глаза.
Лида смутилась: поняла, что зря обидела подругу.
– Ну, а как же теперь? – сочувственно прошептала она. – А вдруг тебя вызовут?
– Чечек Торбогошева, к доске, – сказал Захар Петрович, не поднимая глаз от журнала.
Чечек и Лида обменялись испуганным взглядом. Чечек почувствовала себя так, будто идет по краю обрыва, по каменной тропе, и тропа эта вдруг дрогнула и поползла под ее ногою…
Чуть-чуть побледнев, она вышла к доске.
«Зачем бояться? – убеждала она себя. – Надо еще подумать как следует – и решить. А бояться зачем? Это хуже всего – бояться!»
– Ты решила задачу, Чечек? – спросил Захар Петрович. – Объясни, как ты ее решила.
– Я не решила, Захар Петрович.
Учитель удивленно посмотрел на нее поверх очков:
– Это как же так – не решила?
– Я не решила, но я все-таки ее поняла, Захар Петрович. Вот давайте я сейчас ее на доске решу!
– Нет, почему ты все-таки не решила ее дома? Значит, ты считаешь, что домашние уроки делать необязательно?
Чечек знала, что будет неприятный разговор; знала, что Захар Петрович очень обижается, когда не выполняют домашние задания; знала, что ей придется стоять и краснеть перед всем классом под его язвительными речами… Но что же делать?
Чечек старалась держаться спокойно. Что бы ни было сказано обидного – это все-таки не то, что сказали ей однажды. «Умел воровать – умей и ответ держать!» – вот что однажды пришлось ей выслушать!.. А теперь – нет! Что угодно, а вот этого ей сказать нынче никто не может!
Захар Петрович еще поворчал, голос у него стал очень жалобный. Вот какие у него ученики есть: считают, что хотят – решают задачи, хотят – нет. И еще пожаловался: он, старый человек, из последних своих сил старается научить своих учеников, а они с ним считаться совсем не хотят.
Чечек стояла с опущенными глазами и вертела в руках мел, не замечая, что измазала этим мелом руки и черный фартук и даже на носу оставила белое пятно.
– Ну так, а теперь запиши условие, – сказал наконец Захар Петрович уже другим, своим обычным деловым тоном.
Чечек обрадовалась: кончилось! Теперь только надо как следует решить задачу.
Чечек сосредоточила все свое внимание на том, что диктовал ей Захар Петрович.
И вот стало так: класс, ученики, неясные их шепоты, поскрипывание парт, шелест страниц, пение птиц за окнами – все исчезло. Осталась только большая черная доска – и на ней белые цифры задачи. Чечек с минуту смотрела на эту доску.
– Подумай… подумай… – негромко, предупреждающе повторял Захар Петрович, – не спеши…
– Надо сначала узнать, сколько гектаров было вспахано в первый день…
Захар Петрович весело кивнул головой:
– Так, так. Ну, узнавай!
Чечек решила задачу смело и быстро. После каждого вопроса она взглядывала на учителя и, встретив его приветливые глаза и ободряющий кивок головы, уверенно продолжала дальше. Вот наконец последний вопрос…
И вдруг Чечек сбилась. Нахмурясь, закусив губу, она обежала глазами всю доску и опять почувствовала, как узкая, опасная тропа осыпается у нее под ногами.
Напряженная тишина класса окружала ее. Захар Петрович тоже молчал, лицо его как-то замкнулось. Он ждал.
«Провалилась… Провалилась!..» – в смятении думала Чечек. Это слово без конца повторялось в ее мозгу и мешало хоть что-нибудь сообразить.
– Ну, – негромко сказал Захар Петрович, – в чем же дело? Дописывай!
Чечек почти машинально дописала последний вопрос и поставила последнюю цифру – цифру ответа.
– Правильно! – громко и отчетливо сказал Захар Петрович. – Садись! – и, пряча в глазах улыбку удовольствия, склонился над журналом.
Чечек будто только теперь получила возможность дышать. И сразу вернулось все – и класс, и ученики, и их шепот, и движения, и пение птиц за окнами.
Вытерев тряпкой руки, она прошла на свое место. Смуглый румянец горел на ее щеках, черные глаза блестели. Садясь за парту, она улыбнулась Лиде. И Лида шепнула ей:
– Молодец!
Слово, данное на всю жизнь
Ночью была большая борьба: боролась весна со злым Хиусом – северным ветром. И Хиус одолел. Он нагнал холодных туч, и первомайское утро проглянуло на землю сквозь мелкую, частую дымку холодного дождя, а над Катунью опять тянулись серые волокна…
И все-таки это был праздник! Уже с утра то в одном конце деревни, то в другом слышались песни. Из домов доносились запахи пирогов и жареного мяса. Маленькие ребятишки, несмотря на дождь, бегали друг к другу, из двора во двор, – каждому нужно было показать свои праздничные обновки: у кого платье, у кого лента, у кого новые сапоги.
Евдокия Ивановна тоже встретила праздник – напекла и пирогов и ватрушек. Она постелила на стол новую скатерть с голубой каймой, начистила мелом самовар, и он блестел, как серебряный, отражая и пеструю посуду на столе, и окна, и белые занавески на окнах…
Костя, хотя и любил пироги с печенкой, а еще больше – сладкие ватрушки с творогом, все-таки недолго усидел за столом. Ему не терпелось: надо бежать в школу, там еще не все готово к сегодняшнему праздничному вечеру.
Наскоро позавтракав и запихнув в рот большущий кусок пирога, он встал из-за стола.
– Куда же ты? – огорчилась мать. – Не поел, не попил!..
– «Не поел»! – усмехнулся Костя. – А три пирога где? А две ватрушки?.. А ну-ка, посчитай!..
– Да уж неужели не можешь за столом как следует посидеть?
– Некогда, мама! – сказал Костя, надевая пиджак. – Некогда мне сегодня!
– В будни некогда, в праздник некогда! Да что это за народ такой растет!
– А ведь и нам с тобой рассиживаться некогда, – возразил отец. – Слышишь? Звонят. На собрание зовут!.. Или, может, ты не пойдешь? – Отец незаметно подмигнул Косте.
Мать живо поднялась из-за стола:
– Вот так! Не пойду, как же! Только вам, мужикам, на собрания ходить – ишь ты!.. Ах, батюшки, и правда звонят! А я еще и не одета как следует и не причесана! Все с вашими пирогами да с ватрушками… Уж там небось Анатолий Яковлевич пришел!
Костя забежал к Ване Петухову, который жил дома через два от него, и постучал в окно:
– Петухов, пошли в школу!
– Пошли! – отозвался Ваня.
Петухов выскочил на крыльцо, на ходу надевая курточку.
– Костя, ты подожди-ка – сказал он, – зайди-ка сюда!
– Когда заходить! Там у нас еще гирлянды не все повешены!
– Да на минутку!.. Ты зайди-ка сюда, посоветуй!
Он повел Костю на задворки:
– Видишь участочек? Тут у нас отец табак сажает. А что, если тут яблоньку посадить, как думаешь?
– Яблоньку?..
Костя огляделся, обошел участок кругом:
– Подожди. Где у нас юг и где север?.. Э, нет, Ваня, не очень хорошо – с севера место открытое.
– Может, с этой стороны тополей насажать?
– Можно. Или тополей, или клену. Тоже быстро растет.
– Ладно, посажу, – решил Ваня.
По скользкой от дождя тропочке они выбрались на дорогу.
– Ты молодец, однако, – сказал Костя, – хорошо придумал! Пожалуй, и мне надо около двора местечко подыскать…
Над крышей правления колхоза слабо полоскался красный флаг. На широком резном крыльце и около открытых окон правления толпился народ.
– Гляди, народу-то пришло на собрание! – удивился Ваня. – Даже в правлении не помещаются!
– А что же? – сказал с гордостью Костя. – Ведь доклад-то сегодня наш Анатолий Яковлевич делает!
– Пойдем послушаем!
– Пойдем. Под окно.
Костя и Ваня Петухов подошли к одному из раскрытых окон правления. Они немного оттеснили стоявших тут девушек, и им сразу стало видно Анатолия Яковлевича. Директор школы стоял около стола председателя, слегка опираясь рукой на красное сукно. Голос его был слышен отчетливо:
– …Этот праздник еще раз напоминает нам о том, что мы, трудящиеся люди, – хозяева нашей земли. Так будем же настоящими хозяевами – заботливыми, деятельными, инициативными… Наш народ-кочевник когда-то мечтал о стоянке, где трава не сохнет и не желтеет, где цветы синие и голубые круглый год цветут, откуда птицы не улетают и зверь не бежит. Теперь эта мечта стала явью. Этой счастливой стоянкой является для нас колхозная жизнь!.. Так помните, товарищи, что нам надо крепко беречь эту счастливую жизнь. Эта жизнь завоевана не легко. За нее плачено дорогой ценой – ценой крови наших лучших людей, погибших за Родину, за наш мирный труд…
Когда Анатолий Яковлевич кончил говорить, к ребятам подбежала Ольга Наева:
– Вот и они! Скорее в школу!.. Костя, бери молоток! Мы там над трибуной хвою никак прибить не можем – все сваливается и сваливается!
– А я? – спросил Ваня.
– И ты, и ты! Скорее!
