Гектор Мало - В семье
И она продолжала идти, внимательно рассматривая каждый камешек и, конечно, не находя ни одной монетки, выпавшей из чужого кармана; не представлялось случая и подработать, хотя мысленно она успела уже наработаться в волю и получить за это не одно су.
А между тем голод снова начал мучить ее и с такой силой, что Перрина боялась, что не будет в состоянии идти: боли под ложечкой, тошнота, головокружение, обильный пот отнимали у нее последние силы.
Скоро она подошла к полю, засеянному горохом, и здесь увидела четырех девочек примерно одних с ней лет и крестьянку: они обрывали стручки. Собрав всю свою храбрость, она перепрыгнула через дорожную канаву и направилась к крестьянке. Та, заметив приближение девочки, крикнула ей:
— Что тебе надо?
— Я хотела вас спросить, не возьмете ли вы меня поработать?
— Нам никого не нужно.
— Я возьму что дадите.
— Откуда ты?
— Из Парижа.
Одна из девочек подняла голову и, бросив на нее недружелюбный взгляд, крикнула:
— Эта бродяга пришла сюда из Парижа отнимать работу у других.
— Я же сказала тебе, что нам никого не нужно, — продолжала крестьянка.
Перрине оставалось только опять перепрыгнуть через канаву и снова пуститься в путь.
— Жандармы идут! — крикнула ей другая девочка. — Спасайся!
Перрина быстро обернулась; все девочки расхохотались, довольные своей шуткой.
Перрина сделала несколько шагов и остановилась. Слезы застилали ей глаза. Что она им сделала, чтобы заслужить такую жестокость с их стороны?
Выходит, бродягам так же трудно найти себе работу, как и потерянное су. Теперь Перрина хорошо понимала это и потому решила больше никому не предлагать своих услуг.
Полуденное солнце окончательно сломило ее; она еле-еле волокла ноги, поминутно останавливаясь, чтобы отдохнуть и собраться с силами.
Так она перешла все поле и опять достигла леса, через который пролегала дорога. Как ни сильно пекло солнце в поле, но в лесу духота становилась просто нестерпимой: хоть бы малейший ветерок, хоть бы глоток свежего воздуха.
Бедная девочка изнемогала и, наконец, изнуренная до последней степени, вся в поту, повалилась на траву, будучи не в силах даже шевельнуться.
Послышался стук колес, и мимо нее проехала телега.
— Ну, и жара, — проговорил правивший лошадью крестьянин, — сил нет терпеть, хоть умирай!
Уже начинавшая бредить Перрина приняла эти слова за произнесенный над ней приговор.
Итак, значит, это правда — она должна умереть; она успела свыкнуться с этой мыслью, и этот вестник смерти только повторил уже известное ей.
Ну, что ж, она умрет. Безумием было бы с ее стороны идти наперекор судьбе и продолжать бороться. Она все равно ничего не могла бы поделать. Отец и мать умерли, теперь настал ее черед.
Печалило ее только одно: отчего не умерла она раньше, вместе с ними. Тогда ей не пришлось бы погибать здесь, в этой канаве, одинокой, покинутой, как какому-нибудь зверьку…
Тогда Перрина решила сделать еще последнее усилие: войти в лес и поискать там место, где она могла бы лечь и уснуть последним сном, скрывшись от любопытных глаз. Немного дальше шла поперечная дорога; девочка пошла по ней и в пятидесяти метрах от дороги нашла маленькую прогалинку, покрытую травой и красивыми лиловыми цветочками. Перрина присела в тени каштанового дерева и затем, вытянувшись на траве, положила голову на руку, как делала это, засыпая каждый вечер…
Глава X
Неизвестно, как бы долго проспала Перрина, если бы прикосновение чего-то теплого к лицу не разбудило ее. Девочка испуганно открыла заспанные глаза и увидела большую, косматую голову, наклонившуюся над ней.
В первую минуту она инстинктивно хотела было откинуться в сторону, но тотчас узнала обладателя огромного языка, лизнувшего ее прямо в лицо.
Перрина увидела стоящего над ней осла и сразу узнала в нем своего старого друга.
— Паликар! Мой милый Паликар!
Она обхватила шею ослика руками и стала целовать его, заливаясь слезами.
Услышав свое имя, осел перестал ее лизать и, подняв голову, издал несколько радостных возгласов.
В это время Перрина рассмотрела, что он был без сбруи, без недоуздка и со спутанными ногами.
Приподнявшись, чтобы лучше охватить его шею и прижать его голову к своей, поглаживая его одной рукой, в то время как он, в свою очередь, опускал к ней свои длинные уши, Перрина услыхала, как чей-то хриплый голос закричал:
— Что там с тобой случилось, старый шут? Погоди немножко, я сейчас приду, мой милый!
На дороге раздался звук торопливых шагов, и Перрина увидела мужчину в блузе и кожаной шляпе.
— Эй, девчонка, что это ты делаешь с моим ослом? — крикнул он ей.
Перрина тотчас же узнала старьевщицу Ла-Рукери, опять в мужской одежде. Именно ей она продала Паликара на конном базаре; но старьевщица сначала не узнала ее и только спустя некоторое время стала удивленно приглядываться к девочке.
— Я где-то видела тебя! — проговорила она.
— Да, когда я вам продавала Паликара.
— Так это ты, девочка? Что ты здесь делаешь?
Перрина не успела ничего ответить; она вдруг почувствовала такую слабость, что опять опустилась на землю, и только ее бледное лицо да глаза, полные слез, говорили красноречивее всяких слов.
— Что с тобой? — спросила Ла-Рукери. — Ты больна?
Перрина едва шевелила губами, не в силах произнести слова; бледная, взволнованная, дрожа как в лихорадке, лежала она на земле, вытянувшись во всю длину своего маленького детского тельца.
— Ну, — воскликнула Ла-Рукери, — что же ты, даже не можешь сказать мне, что с тобой?
Но именно этого и не была в состоянии сказать Перрина, хотя и сознавала все, что вокруг нее происходило.
Ла-Рукери была женщина опытная, отлично знавшая нищету во всех ее видах.
— Она, чего доброго, еще умрет с голоду, — прошептала торговка.
Недолго думая, она направилась к дороге, где стояла маленькая распряженная тележка, боковые решетки которой были украшены кроличьими шкурками, поспешно открыла сундучок, достала откуда краюшку хлеба, кусок сыра и бутылку вина и принесла все это девочке.
Перрина все так же лежала на земле.
Ла-Рукери стала перед ней на колени и приложила горлышко бутылки к ее губам.
— Выпей-ка хорошенько, это тебя подкрепит.
Девочка сделала глоток, другой, и легкий румянец заиграл на ее бледном личике.
— Ты, значит, голодна?
— Очень…
— Ну, так надо поесть, только осторожно, потихоньку… подожди немного.
Ла-Рукери отрезала кусок хлеба, положила на него сыр и подала Перрине.
— Главное — не сразу; лучше я поддержу тебя.
Предостережение было разумно: судя по тому, как принялась Перрина за хлеб, она могла и не послушаться наставлений Ла-Рукери.
Все это время Паликар, лежа на траве, смотрел на происходящее своими большими, кроткими глазами; но когда Ла-Рукери села рядом с Перриной на траву, он встал возле нее на колени.
— И тебе захотелось хлеба? — проговорила Ла-Рукери.
— Позвольте мне дать ему кусочек.
— Хоть два, хоть три, сколько хочешь… когда кончится этот хлеб, я принесу еще. Славное животное так радо, что опять нашло тебя. Знаешь, ведь он и в самом деле очень добрый.
— Вы заметили это?
— Когда доешь свой кусок, то расскажешь мне, как ты очутилась в этом лесу; полумертвая от голода, а теперь мне жалко прерывать твое занятие.
Несмотря на наставления Ла-Рукери, кусок хлеба был быстро уничтожен.
— Ты, может быть, хочешь еще?
— По правде говоря, да.
— Ну, так я дам тебе еще, но только после того, как ты расскажешь мне свою историю; нельзя есть так много после долгого голодания, это вредно.
Перрина стала рассказывать; когда она дошла до приключения в Сен-Дени, Ла-Рукери разразилась целым градом ругательств по адресу булочницы.
— А знаешь ли ты, что она тебя обокрала! — воскликнула старьевщица. — Я никогда не даю фальшивых монет просто потому, что саму меня никогда не обманут. Будь спокойна, она мне ее отдаст, когда я опять буду проезжать через Сен-Дени, иначе я подниму против нее весь квартал; у меня есть там друзья, и мы с ней разделаемся по-своему…
Перрина рассказала свою историю до конца.
— Итак, ты собралась умирать, бедняжка, — проговорила Ла-Рукери, — что же ты чувствовала?
— Я испытывала такие мучения, что кричала, как кричат ночью, когда задыхаются; потом я видела во сне рай и вкусные угощения, которые собиралась есть; мама ждала меня там и готовила мне шоколад на молоке.
— Что ты думаешь делать дальше?
— Продолжать свой путь…
— А что ты думаешь есть завтра? Только в твоем возрасте и можно идти так, куда глаза глядят.
