Эдуард Шим - Ребята с нашего двора
Пусть Павлик говорит, что не всегда надо действовать напролом. Но порою ничего другого не остается, как доказывать правоту прямо в лоб.
— Подождите! — нервно закричал Павлик. — О чем разговор? Ведь известна больница, где лежит Озеров! Адрес Озерова! Да и мы скрываться не собираемся!
Шофер пристроил к ногам картонку, полез за пазуху, вытащил из внутреннего кармана паспорт и водительские права.
— Вот. Запишите фамилию. Место работы.
— Валентина, не связывайся! — предостерег альпинист. — Слышишь?! Пусть Лида отнесет эту контрабанду начальству, а нам еще нужно поговорить. Идем! Вот, кстати, тебе цветы… Из-за суматохи даже вручить забыл.
Валентина не взяла запотевший букет — руки были заняты. Она поправляла бечевку на злополучном свертке. Очевидно, сверток перевязывали наспех, бечевка ослабла. И тут под пальцами Валентины она соскользнула совсем.
Край бумаги оттопырился, и стало видно, что внутри лежит тусклый грязноватый камень, похожий на обломок асфальта. Кой-где к нему пристали песчинки.
И ребята, и шофер, и стюардессы чуть головами не столкнулись. Оторопело рассматривали этот подозрительный камешек.
— Ну, похоже это на лекарство? — спросил альпинист.
— А… что же это?
— Ой, мама… — тихонечко протянула Лида. И лицо у нее вытянулось, побледнев.
— На Памире, — сказал альпинист, — растет, например, особый вид конопли. Пригодный для получения наркотиков. Опиумный мак растет. И многое другое. В общем, компетентные органы разберутся, чем это пахнет…
— Валечка, давай сейчас же отнесем! — шепотом попросила Лида. — Я боюсь! Я не хочу!..
Даже шофер был озадачен. Машинально заталкивал обратно свой паспорт, ломая его обложку.
Вера отмахнула со лба волосы и вдруг выхватила у Валентины сверточек.
— А если это все-таки лекарство?! — яростно крикнула она. — Если это лекарство?! Они разные бывают, а мы спорим тут, время теряем, когда человек без сознания лежит!.. Да вы что?!..
— Ехать надо, — поддержал Сережка.
— Валентина, не связывайся!! — потребовал альпинист.
Валентина протянула руку:
— Обождите! Отдать эту штуку я не могу, вы же понимаете сами… А в больницу… ну, давайте съездим. Она далеко?
— Валентина, не сходи с ума! — напряженным голосом произнес альпинист. — Мне сейчас улетать!
— Что ж делать, давай простимся.
— Тебе важнее поехать с ними? Я терплю-терплю, но даже мое терпение лопнет!
— Господи, опять ты за свое… — Она отвернулась, прикусив губу.
Альпинист сказал:
— А если мы с Лидой начальству сообщим?
Он поздно сообразил, что угрожать не стоило. Спохватился, опомнился, но было поздно.
Валентина посмотрела на него. Глаза у нее были уставшие, невеселые. Тушь на ресницах растеклась, подчеркнула морщинки; веки припухли и покраснели. Замученные были глаза.
— Ладно. Всего тебе хорошего. Прощай.
— Валя!..
— Честно говоря, я перешла на этот рейс нарочно. Вдруг, думаю, разминемся да больше-то и не встретимся… Но теперь даже лучше. Не будет неясностей. Ты ведь их не любишь, правда? Вот их и не будет. Лида, проводи его к начальству, чтоб он успел сообщить.
8
В холле больничного корпуса уже горело электричество. Снаружи, по дорожкам, то и дело проезжали машины «скорой помощи», и тогда на сиреневой глади стекол, радужно искрясь, возникали раскаленно-красные, тревожные отсветы.
Женщина-инвалид, которую ребята видели днем, опять сидела в кресле, кого-то дожидаясь. Опять она торопливо обернулась на звук шагов.
Вера побежала к санитарке, чтоб вызвать профессора Канторовича, а мальчишки и молчаливая Валентина присели на скользкий, холодный диванчик у дверей.
Щелкнул лифт, будто выстрелил. Две медсестрички осторожно выдвинули из него больничную каталку; на ней лежал парень, по грудь закрытый простыней. И пока его везли через холл, парень безучастно, не мигая, смотрел в потолок. Страшно было от этой безучастности, от этой покорности…
Возвратилась Вера:
— Канторович еще здесь. Успели все-таки!..
Змеились, текли по стеклам раскаленные отсветы, но шума моторов не доносилось. Тишина угнетала, давила.
Женщина-инвалид вдруг снова обернулась к дверям. Вошел шофер, сдергивая с головы фуражку, спросил смущенно:
— Ну? Как тут?
— Профессора ждем. А вы чего вернулись?
— Да так. На всякий случай. Вы же беспаспортные, как этот крокодил Гена выразился…
Валентина коротко усмехнулась:
— Не придавайте значения.
— Крокодилу-то? Я не придаю… Но если бы он один на свете был…
Наконец, когда ждать уже было невмоготу, появился профессор Канторович. И ребята сразу почувствовали, что настроение у него изменилось. Вроде бы и походка стала легче, и спина меньше сутулилась. Даже сигаретка в зубах стояла торчком.
— Что пригорюнились, Ирина Сергеевна? — на ходу окликнул он женщину-инвалида. — Бросьте переживать! Сегодня не пришли — завтра придут! Обязательно придут! Уверяю: еще хохотать будете над своими переживаниями!..
Женщина улыбнулась ему благодарно, и все же лицо ее осталось замкнутым. Улыбка не держалась на этом лице, соскальзывала.
Канторович, размашисто шагая, оттопырив локти, приблизился к ребятам. И все поднялись ему навстречу. Валентина торопливо вынула газетный сверточек.
— За новостями явились? — Профессор сунул кулаки в карманы халата, потянулся, шевеля плечами, и халат затрещал на нем. — Есть новости! Все-таки мы справились! Все-таки вытащили его! Завтра полюбопытствую, что он на том свете видел…
— А мы лекарство ему привезли!
— Чудодейственное? От Саши?
— Ага!
— Подождите, — мягко остановила их Валентина и развернула обертку. — Спросим все-таки. Профессор, что это такое?
Черный грязноватый камешек лежал на измятой бумаге. Здесь, в больничной обстановке, он выглядел еще более странно. Чужероден он был, несовместим с этим стерильным, сверкающим миром.
— Это ведь лекарство? — спросил Сережка.
— Нет, — сказал профессор.
Он взял камешек, покатал его в пальцах, щелчком сшиб песчинку.
— Это мумие.
— Что?!
— Мумие. Нечто вроде смолы.
— Тьфу ты!.. Я ведь про эту штуковину слышал! — сконфуженно проговорил шофер. — А сегодня — из головы вон… Но разве… этим не лечат?
— Лечат, — кивнул Канторович.
— Тогда… как же понять? — изумилась Валентина.
— А это — снадобье. Не лекарство, а снадобье… Из области народной медицины. Вроде бы находят его в горных пещерах, крайне редко. Легенды о нем рассказывают всякие. Но всерьез оно еще не исследовано, и мнения специалистов разноречивы… Вот и все.
— А Озеров его принимал?
— Да. И был, как говорится, поклонником.
— Значит, оно помогало!
— Трудно судить, — сказал Канторович. — Я не назначаю больным неизученные препараты. Но Озеров в это снадобье верил. А вера — тоже лечебный фактор… Вы близко знаете Димку? Простите… э-э… Дмитрия Егоровича?
— Он хороший человек, — тотчас отозвалась Вера.
— Весельчак такой, правда? Всегда рот до ушей? Голубей гоняет? А у него жесточайшая травма позвоночника. Могу поспорить: он и не заикался об этом!
— Мы только догадывались, что ему больно, — сказала Вера.
— Ему почти всякое движение доставляет боль. Просто поразительно, что он терпит и не жалуется, а работает… И с вышки прыгает.
— И с вышки прыгает.
— За эти прыжки я его вздую, — сказал Канторович. — Набрался прыти! Это уже хулиганство! Но вообще-то, между нами говоря, я ему завидую… Мы из одного детского дома. Дружим почти сорок лет. И все эти сорок лет я ему завидую. Он молодец, Димка.
Канторович начал прощаться, но тут прямолинейный Сережка решил внести полную ясность:
— Значит, можно считать — он поправится?
Канторович закурил новую сигаретку. Сдул с нее пепел.
— Думаю, голубей с ним еще погоняете. Хотя, по всем научным представлениям, это немыслимо и противоестественно…
— Надеетесь на это мумие? — спросил Павлик.
— Надеюсь на Димку, — сказал профессор. — На Дмитрия Егоровича Озерова. И на его друзей.
* * *Они ехали обратно по темному больничному парку, мимо корпусов с забеленными окнами, — а навстречу все попадались фургончики «скорой помощи».
— Обычно-то не замечаешь, — сказал шофер, — сколько людей в беде находится. Около тебя, рядом совсем… А неплохо бы всегда помнить.
— Да, — сказала Валентина. — Верно.
Павлик откинулся на сиденье, хмыкнул:
— Но я так и не понял — зря мы сегодня колбасились или не зря… Сплошной туман в этой медицине.
Вера обернулась к нему. Ее глаза странно светились в полумраке.
