Нина Артюхова - Светлана
— По-вашему, обманывать нехорошо?
— Не только «нехорошо», а очень плохо!
— А вы меня сами обманули.
— Я — тебя?!
— Да. Вы. Меня. Обещали писать — не написали. Обещали заходить…
Костя постучал себя в грудь:
— А это кто — я или не я?
— Да уж… перед самым отъездом. Капитан-то ваш небось спросит, как вы меня устроили!
— Ну, знаешь!.. — Костя даже остановился от удивления и не сразу нашелся, что ответить. — Ты что же думаешь, меня в Москву послали, чтобы я с визитами расхаживал?
— Так вы ни к каким знакомым не ходили с визитами?
Яркая афиша над входом в кинотеатр помогла Косте сделать вид, что он не расслышал щекотливого вопроса. Светлана забеспокоилась:
— А мы не опоздаем?..
В фойе играла музыка.
— Зайдем в буфет, — сказал Костя. — Чего ты хочешь?
Светлана вдруг ахнула:
— Ой, Костя! Смотрите: пирожные!
Пирожные, настоящие, прямо как довоенные пирожные, были тогда новинкой даже для москвичей, продавались без карточек и стоили еще очень дорого. Даже те, кто их не покупал, радовались, на них глядя. Затейливая красивость розовых и белых кремов как бы предсказывала переход от суровых военных лет к мирному изобилию.
— Не надо, не надо, Костя! Смотрите, какие они дорогие!
Но Костя, с тем великолепным презрением к деньгам, которое бывает только у молодых военных, уже расплачивался с буфетчицей и занимал место за круглым столиком у окна.
— Костя, это «наполеон», мое любимое!..
У Светланы на щеках уже появились белые сахарные усики. Забыв обо всех огорчениях и тревогах этого дня, она наслаждалась минутой.
— Костя, а вы сами что же не берете? Костя, оно такое вкусное!
Костя не был уверен, полагается ли по хорошему тону, угощая пирожными свою даму, есть их самому. Но дама-то у него была такая маленькая! А пирожных он так давно не ел!
На всякий случай Костя все-таки огляделся. За соседним столиком сидел полковник с бронзовым лицом, весь в орденах, а рядом с ним — настоящая, взрослая и даже весьма красивая дама. И оба ели пирожные, причем полковник поглощал их с завидным аппетитом.
Костя, уже не сомневаясь больше, положил себе на тарелку «наполеон».
— Что же ты? Бери еще! — сказал он.
Светлана прошептала со счастливым вздохом:
— «Эклер» — тоже мое любимое! — и стала есть «эклер», но уже гораздо медленнее.
— Хочешь еще ситро?
— Хочу, пожалуйста…
Светлана выпила полстакана, отломила еще кусочек «эклера» и вдруг сказала с отчаянием:
— Костя, знаете, я не могу его доесть!
Костя засмеялся:
— Не можешь, так не ешь, что же делать.
У девочки был виноватый и умоляющий вид.
— Костя, я его не кусала, я его просто разломила пополам… Костя, может быть, вы… что же ему зря пропадать-то!
Костя не сомневался, что доесть пирожное с тарелки своей дамы — поступок, явно противоречащий хорошему тону. Но Светлана так серьезно огорчалась… К тому же «эклеры» были тоже его любимые. Сейчас начнется сеанс — люди потянулись в зал. Никто не обращает внимания.
Небрежным жестом Костя переставил тарелки и взял оставшуюся половинку «эклера». Когда вставал с набитым ртом, он заметил, что полковник и его дама тоже встали, смотрят на них и улыбаются оба.
Ох, эта ребячья способность краснеть по всякому поводу и без всякого повода!
XV
Когда потух свет, пирожные были забыты. Картина действительно была стоящая. Светлана и Костя вполголоса обменивались впечатлениями. Светлана смеялась именно там, где нужно смеяться, и очень верно подмечала удачные детали.
Перед последней частью вдруг оборвалась лента, и на минуту в зале стало светло.
Девочка осторожно дотронулась до Костиной левой руки, лежавшей на ручке кресла:
— Какой у вас большой шрам. Больно еще?
— Нет, — Костя подвигал пальцами. — Самую чуточку.
— А вы теперь почти уже не хромаете.
— Да. Говорят, пройдет совсем.
Светлане стало грустно и страшно за Костю. Отсюда — прямо на вокзал. И увезет его поезд навстречу пылающему закату, навстречу войне…
Опять потемнело в зале, осветился экран. Но Светлана не могла уже с такой непосредственностью волноваться за судьбу героев фильма. К тому же было ясно, что у них-то все кончится хорошо.
— Ты что скучная такая? — спросил Костя, когда они выходили из зала. — Или не понравилось?
— Очень понравилось. Спасибо вам.
— Так в чем же дело? Боишься, что тебе попадет за все твои подвиги?
— Костя, а вы сейчас прямо на вокзал?
— Как же я могу прямо на вокзал? А обещанная доставка на дом?
— Костя, а почему ваша мама не поехала вас провожать?
— Она нездорова, я ее отговорил. Если бы еще знать, на какой поезд попаду… Устала бы очень, а обратно одной возвращаться.
— Так вас никто на вокзале провожать не будет?
— Отчего же никто? Будут провожать…
Костя сделал едва заметную паузу и хотел сказать: «товарищи», но Светлана мягко докончила:
— Знакомые?
Это звучало уже не насмешливо, а сочувственно и грустно.
Костя подумал, что Светлана обеспокоена своими школьными и детдомовскими делами.
— Ничего, Светлана, не робей, как-нибудь обойдется… Это что, школа твоя?
— Нет, здесь мальчики учатся, а наша вон там, в переулке.
— Как твоего учителя зовут? Иван Иванович?
— Да, он у нас по арифметике, пока Евгении Петровны нет…
— Странно, — сказал Костя, когда они вошли во двор. — Я читал об этом, но никогда не видел в Москве. У вас под крышей ласточкины гнезда. Правда, здесь уже окраина и садов много…
— Да, да, — оживилась Светлана. — И знаете, Костя, они каждый год сюда прилетают, птенчиков выводят. Ребята рассказывали, сначала было только три гнезда — вот эти, над окнами, — а весной прилетели молодые ласточки, бывшие птенчики, и четвертое гнездо построили. Они его из глины… Им далеко приходилось за ней летать, вон туда, на огороды. Очень старались, долго его строили. Станет тепло — опять к нам вернутся. Было три ласточкиных семейства, а теперь четыре…
В детском доме Светлану и Костю уже ждали.
Дверь широко раскрылась. На пороге стояли маленький светловолосый мальчуган и светловолосая девочка немного побольше. Мальчуган бросился в угол передней, где на стуле лежал Костин вещевой мешок, и ухватился за него обеими руками, пытаясь поднять. Девочка крикнула.
— Славик, не поднимай! Надорвешься! Дай мне!
И сама была сейчас же отодвинута в сторону одним из старших мальчиков:
— Оля, не поднимай, тяжело! Товарищ лейтенант, вот ваш мешок!
В переднюю из всех дверей высыпали ребятишки (удивительно, сколько поместилось их на такой небольшой сравнительно площади!) и все желали Косте счастливого возвращения. Так как он поцеловал Светлану, пришлось поцеловать еще нескольких мальчиков и девочек — из тех, которые стояли поблизости и которым уж очень этого хотелось. А потом его самого поцеловала Наталья Николаевна.
Костя вышел во двор, обернулся — во всех окнах торчали темные и светлые головенки, маленькие руки махали ему вслед.
Теперь самое время было ехать к Наде в институт, но, поравнявшись со школой, Костя невольно замедлил шаг…. В конце концов, это займет только четверть часа!
В пустой раздевалке сидела маленькая сухонькая старушка и вязала чулок.
— Нельзя в шинели, товарищ лейтенант, — строго сказала она, — у нас в верхней одежде входить не разрешается.
И вдруг отбросила чулок, подошла к рубильнику, и школа наполнилась оглушительным звоном — к окончанию пятого урока. Казалось странным, что тетя Мариша, такая маленькая и степенная, произвела весь этот шум.
— Сейчас побегут, — улыбаясь, сказал Костя, когда наконец затих оглушительный звон.
Тетя Мариша, принимая от него шинель, с достоинством возразила:
— Не побегут, а пойдут!
Растворялись двери классов, аккуратными линеечками выходили в раздевалку и спускались по лестницам с верхних этажей маленькие ученицы. Никакого беспорядка, никакой суеты.
«Ого! Дисциплинка!» — с уважением подумал Костя.
Ему казалось, что именно в эти годы ребята должны были бы разболтаться. Но, наоборот, порядка в школе было, пожалуй, даже больше, чем до войны. Может быть, потому, что здесь одни девочки учатся? Да, нелегко Светлане так сразу втянуться в эту налаженную, размеренную жизнь!
Проходя в коридоре мимо лейтенанта, девочки вежливо говорили: «Здравствуйте», и провожали его внимательными, любопытными взглядами.
Узнав, что директора сейчас нет в школе, а Иван Иванович в учительской, уже подходя к двери, Костя вдруг сунул руку в карман:
«Ох, что же я наделал! Совсем забыл!»
Через несколько минут Иван Иванович вышел из учительской в коридор вместе с Костей и спросил, пожимая ему руку с неожиданной силой:
