Виктор Лихачев - Единственный крест
— Что у вас случилось? — раздеваясь на ходу, спросил Сидорин у подбежавшего фельдшера, женщины лет сорока.
— Умирает. Потеря крови большая.
— Чуть подробнее… как вас?
— Мария Ивановна.
— Мария Ивановна. А меня зовут Асинкрит Васильевич.
— Я знаю, вы у нас уже были год назад, девочку спасали… помните?
В этот момент он заметил в коридоре группу бородатых мужчин. Мужчины почтительно расступились перед медиками.
Асинкрит и его коллеги вошли в комнату, которую с большой натяжкой можно было назвать операционной. На столе лежал молодой человек с редкой бородкой. Он был очень бледен.
— Это геолог, Асинкрит Васильевич. Ищут что-то в наших краях.
— А вот теперь не так подробно, Мария Ивановна. Верочка, готовьте инструменты, похоже, мы его не довезем.
— У нас над рекой что-то вроде скал или пещер. Он полез туда и — вот. Пока привезли его сюда, пока вас дождались…
— Все ясно. Ребята, — обратился Сидорин к своим. — Срочно синьку в вену…
А дальше все было, как много раз до этого. Бригада работала, как часы. У парня оказался разрыв левой почки, осложненный кровотечением. Без эмоций, привычно провели лапаротомию, нашли источник кровотечения.
— Асинкрит Васильевич, давление падает, — подала голос Вера Николаевна.
— Да, Верочка, — отозвался Сидорин.
— Нефрэктомия? — это уже Саша.
— А ты посмотри, Сашок, на его почку.
— Вижу. Придется удалять.
— Вот она, жизнь человеческая: три часа назад он с замиранием сердца смотрел на безбрежные русские дали, говорил кому-то, может быть, даже любимой девушке, о том, как прекрасна жизнь, а сейчас лежит перед нами со вскрытой брюшиной…
— Асинкрит Васильевич, — раздался укоризненный голос Веры Николаевны.
— Это всего-навсего здоровый цинизм, Верочка. Вы же не сомневаетесь в том, что я хочу его спасти. Всеми фибрами своей души. Просто в такие моменты тянет пофилософствовать. Представьте, всего три часа назад он, может быть, пел, охваченный чувствами… — И, откашлявшись, Сидорин пропел негромко:
— Пей, ветерок, песню неси, пусть ее слышат все на Руси.
Верочка и Саша рассмеялись.
— Вы сегодня в ударе, Асинкрит Васильевич.
— Дорогая Вера Николаевна, я всегда в ударе.
— Но сегодня особенно.
— И вы тоже молодцом, Мария Ивановна. Прилети мы на полчаса позже и, кто знает, мир потерял бы будущего Ферсмана.
— А кто это? — простодушно спросила фельдшер.
— Ферсман? Очень известный геолог. Нет, вы, правда, молодец: сделали, что могли.
— Ой, что вы, — засмущалась Мария Ивановна. — Вот слушаю вас и многого не понимаю. Латынь в училище учила, конечно, но это так давно было.
— Не страшно. Саша, — обернулся Сидорин к напарнику, — просвети, пожалуйста, Марию Ивановну.
— С удовольствием, — не прекращая работы, отозвался Пахомов, — что вас конкретно интересует, Мария Ивановна?
— Нефро…
— Нефрэктомия — это, проще говоря, удаление почки. Лапаротомия — это когда живот разрезают. Люмботомия — ревизия забрюшинного пространства. Вот и вся премудрость.
— Понятно, — как-то обреченно вздохнула Мария Ивановна.
— Только, ради Бога, не переживайте, — было видно, как под повязкой засмеялась Вера Николаевна, — вся эта латиница придумана только ради того, чтобы больные не поняли, о чем говорят врачи. А то они с перепугу и до наркоза не дожили.
— Кто, врачи, Верочка? — спросил Сидорин. — Врачи всегда доживут.
— Эх, сейчас бы спиртика, — мечтательно произнес Пахомов.
— Кто о чем, а вшивый все о бане.
— Не сердитесь, Верочка, на Александра Александровича, тем более, что его слова не лишены резона.
— Если бы вы знали, — вдруг подала голос осмелевшая Мария Ивановна, — как я испереживалась. Он то придет в сознание, то опять отключится. Все мне что-то очень важное хотел сказать.
— А что именно? — Верочка из приличия поддержала разговор.
— Я не поняла.
— Верочка, что гадать? Проснется после наркоза, и все нам расскажет. — Сидорину надоела болтовня. — Все, сосредоточимся, выходим на финишную прямую.
Когда Сидорин выходил из операционной, к нему подошла симпатичная девушка.
— Доктор, простите, я невеста Артема.
— Чья невеста? — не понял сразу Асинкрит Васильевич.
— Артема… Ну, которого вы оперировали.
— Его Артем звали?
— Почему звали? — вздрогнула девушка.
Сидорин засмеялся.
— Простите. Выразился неудачно. Все нормально.
— Правда?
— Правдее не бывает. Без одной почки люди сто лет живут. Не забудьте, кстати, на свадьбу пригласить.
— И меня тоже, — обгоняя Асинкрита, подмигнул девушке Пахомов.
— Спасибо. То есть, обязательно. — Девушка счастливо засмеялась. — У меня совсем голова кругом идет.
И она побежала к бородачам, поднявшимся при виде хирургов.
— Ребята, все хорошо. Спасли Темку.
Что произошло потом, снилось Сидорину почти целый год. Они сидели, расслабленные, в кабинете Марии Ивановны. Хозяйка фельдшерского пункта хлопотала с ужином. Вера Николаевна периодически отходила, чтобы посмотреть больного. Уйдя в последний раз, медсестра долго не возвращалась, а когда пришла, то Сидорину бросилась в глаза ее бледность.
— Асинкрит Васильевич, у парня моча не идет.
— Не паникуй, Верочка. Коттектор хорошо поставила?
— Да что я, девчонка что ли?
— Ладно, пойдем, посмотрим.
Парень лежал в той же позе. Дыхание было ровным. В какой-то момент Сидорину показалось, что Артем улыбается. Может, снится что-то хорошее? Эх, «вей ветерок». Будь бы ты поосторожнее парень, стольких бы людей не заставил за себя волноваться…
Но мочи не было. Ни грамма. Вдруг страшная догадка пронзила Асинкрита. Ноги стали ватными, он пошатнулся, с трудом удержав равновесие.
Верочка кинулась к нему.
— Что с вами, Асинкрит Васильевич?
— Я… я, кажется, знаю… почему. Верочка, — дышать стало тяжело, и он с трудом подбирал слова, — я…
— Господи, да что с вами?! Асинкрит, возьми себя в руки!
— Сейчас… может быть… Верочка, я убил его!
— Что ты говоришь такое?
— Иди, позови Сашу.
— Я уже здесь, — раздался голос за спиной.
— Ребята, посмотрите у него, на спине, где должна быть другая почка — есть что-нибудь?
Вера Николаевна и Пахомов переглянулись. Еще минута… Медсестра сначала охнула, потом выругалась по матери, а Саша произнес обреченно:
— Шрам.
Сидорин подошел к кровати Артема. Теперь он точно улыбался. Еще живой, но уже обреченный человек. Асинкрит провел рукой по его волосам. Совсем мальчишка, лет двадцать пять, не больше. Видимо, пытаясь подражать старшим товарищам, отпустил бородку, которая делала его похожим на мушкетера.
— Васильич, ты… мы не виноваты, — это был Пахомов. — Мы сделали все, что могли.
— Асинкрит, — Вера Николаевна подошла к Сидорину, — у тебя, у нас с тобой разве первый раз уходит человек?
— Ребята, все правильно. Только… я этой девушке теперь в глаза не смогу смотреть.
— Почему?
— Не знаю. — И вновь погладил Артема по волосам. — Прости мне, мушкетер. Если Бог есть, скажи ему сегодня там, что я не желал тебе зла.
***
В дверь постучали. Сначала несмело, затем все настойчивее.
— Кого еще… нелегкая? — Сидорин с трудом открыл глаза. — Да не стучите так… как по голове лупят. Иду.
— Ничего себе, — только и смог вымолвить Асинкрит. — Толмачева!
Перед ним действительно стояла Вера Николаевна.
— По поручению профсоюза?
— По зову души, — отпарировала она. — Войти позволишь?
— Рискни, Вера Николаевна.
Минуту спустя они уже сидели в креслах друг напротив друга. Сидорин смотрел, будто впервые видел, на Толмачеву, та, между делом, изучала обстановку комнаты.
— Да, по спартански живешь, Асинкрит Васильевич.
— Это… не моя. Друга. Он за кордон на заработки подался. Какими судьбами в Упертовске, Вера Николаевна?
— Села в автобус и приехала. Делов-то.
— И то, правда.
— Городок у вас маленький, Асинкрит Васильевич. О каждом знают. Добрые люди подсказали, где тебя найти.
— Надо же! А я думал, что нахожусь в глубоком подполье.
— Скорее, подполе.
— А, называй, как хочешь! — махнул рукой Сидорин. — Лучше скажи, что знают про меня.
— Что ты от несчастной любви запил…
— Здорово!
— А еще говорят, что человеку вместо аппендицита вырезал что-то другое, и он умер. Тебя выгнали с работы, хотели посадить, но родные отмазали…
— Прости, что сделали?
— Отмазали, Асинкрит Васильевич, отмазали. Взятку дали.
