Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 5
Твой друг Митя
12 От Нины — МитеПишу тебе на «carte postale»[14], потому что у меня пульс и температура, и мама не позволяет много писать. Растирали меня теплым уксусом и поставили на всякий случай горчичник (щиплет!). Папа меня дразнит, что я теперь селедка с горчицей и уксусом. Очень щиплет, адрес мама надпишет, извини. Не позволяй твоему щенку бегать по морскому песку, а то он тоже простудится.
Нина
13 От Мити — НинеМама твоя писала бабушке, что ты расхворалась, что у тебя грипп, что в Париже, чуть нос на улицу высунешь, сейчас же и грипп. Я придумал такой приборчик на меху против гриппа, чтобы на нос надевать. Вроде муфточки. Для мальчиков желтый, для девочек розовый… И еще твоя мама пишет, что ты поправляешься, но только прозрачная стала, как воск. Поздравляю. Пожалуйста, не утомляйся, не пиши диктовок и сочинений. Ведь не все же девочки должны быть сочинительницами. И дядя говорит, что если женщина неправильно пишет, то ей Бог простит. Вот видишь. А теперь тебе пишет бабушка. У нас с ней был разговор, и ты будешь до потолка прыгать.
Твой Митя
14 От Митиной бабушки — НинеНинуся, милая девочка! Тебе, дружок, непременно поправиться нужно. И, конечно, мама твоя согласится тебя недельки на три к нам отпустить — погостить. Уроки подгонишь, ты ведь у нас умница. На днях сосед наш в Париж по делам приедет и тебя с собой захватит. Обратно сама тебя доставлю румяную и веселенькую, — я тоже в Париж через месяц собираюсь.
Митя вертится на стуле и клянется, что пока ты будешь у нас гостить, он ни одной отчаянной шалости не выкинет. А то вчера козе на хвост бантик хотел повязать, она ногой брыкнула, чуть ему глаз не вышибла. Уж ты его остепени, пожалуйста.
Целую. Бабушка
15 От Нины — Митиной бабушкеДарья Петровна, золотая бабушка! Я так счастлива, что даже аппетит появился, и рыбий жир беспрекословно выпила, и глаза блестят, и в ушах средиземные сосны качаются… Загадала на ваше счастье, раскрыла наугад Лермонтова и прочла четыре строки снизу: «Он взыграл, веселья полный, — и в объятия свои набегающие волны принял с ропотом любви». Это про вас и про меня, бабушка. Спасибо! Митя исправится, вы не беспокойтесь. Папа говорит, что он еще и не так шалил, когда был маленький. И вы же знаете папу, он теперь совсем серьезный. Начала для вас вышивать подушку для кресла: девочка лежит у моря и над ней голубой зонтик и на зонтике надпись: «Никогда не забуду. Нина». Целую вас 5 миллионов раз, Митю — 3 миллиона раз. Всех остальных по миллиону.
Нина
<1927>
ТРОТУАРНЫЙ КЛУБ*
Мальчик с завязанными ушами выволакивает из подъезда симпатичное облезлое чудовище. Когда-то это чудовище было лошадью — с гривой, хвостом, ушами и крепко прибитым к спине седлом. Бегать лошадь больше не может, колеса отвалились, а на четырех обрубках, еле держащихся на подставке, никуда не побежишь. Отмахиваться от мух тоже не может: нечем.
Но мальчику все равно. Ушные дырки на лошадиной голове он обвязал пестрым платком, живот оклеил золотыми сигарными этикетками и, чтоб лошади не было скучно, время от времени заставляет ее гореть.
Лошадь стоит под платаном на сквозной чугунной решетке и покорно ждет. Она уже горела восемнадцать раз, и это совсем не страшно. Мальчик берет в рот обкусанный роговой свисток и заливисто свистит. Три коротких свистка, один протяжный… Пожар! Четыре коротких, два протяжных… Пламя разгорается! Скаковая конюшня охвачена огнем! Еще минута — и будет поздно…
Но из всех соседних подъездов, визжа и подпрыгивая, мчатся пожарные обозы. Под каждой пожарной девочкой, под каждым пожарным мальчиком — двухколесная дощечка с прямой палкой-рулем. Правые подметки отпихиваются от тротуара, шаркают по асфальту и все быстрее мелькают в воздухе, словно копыта испуганных пони. Левые подметки крепко притиснуты к дощечкам. Глаза горят, волосы взвиваются, гудки, звонки и свистки заливаются. Собаки и прохожие отскакивают в стороны и жмутся к серым стенам…
Щенок волчьей породы срывается с места, лентой распластывается в воздухе, обгоняет на всем скаку все пожарные обозы и торжествующе лает: «Гав-гав! Два колеса и две детских ноги ничего не стоят перед четырьмя собачьими лапами! Гав! Могу еще раз доказать, если вам угодно…» Негр-денщик идет с цепочкой за удравшим от него щенком, любуется на детскую пожарную забаву и улыбается, как сальная черная сковородка, на которой поджариваются две дюжины белых бобов-зубов.
Дети со всех сторон окружают кольцом платан. Соскакивают со своих колесниц и, шипя, направляют на бесхвостую лошадь потоки воображаемой воды. Лошадь покорно ждет. Сегодня она горит в девятнадцатый раз и, хотя она не застрахована, ничуть-ничуть не волнуется.
Мальчик с завязанными ушами свистит в роговой свисток: пик-пик! Скаковая конюшня спасена. Он, отдуваясь, уносит лошадь в подъезд, а за ним вприпрыжку (иначе она ходить не умеет) скачет консьержкина дочка и из зеленого пульверизатора на всякий случай опрыскивает лошадиные бока и живот. Бывают ведь случаи: от незаметной искры под лошадиной подмышкой пламя вдруг вспыхнет — и опять пожар!..
ОКНО В НИЖНЕМ ЭТАЖЕЖивущий в нижнем этаже студент-швед иногда забавляется. Развешивает в стекле за шторкой целое гарусное семейство: маркизу для вытирания перьев, шведского мужичка — чехол для мундштука, вязаного кенгуру — стенной футляр для карманных часов и другие забавные штучки.
Дети знают, — если в окне за шторкой появились все эти вещи, значит студенту скучно. Значит окно сейчас распахнется и можно потолкаться у окна, позабавиться.
Сначала над шторкой появляется рука студента. В руке, одна за другой, картинки. Больной львенок приходит в звериную санаторию; жирафиха-сестра милосердия ведет его за лапку в приемную, дает ему большую ложку рыбьего жира, укладывает спать в широкую-преширокую кровать вместе с тигрятами, слонятами, верблюжатами и белым медвежонком; ночью медвежонку стало душно — он настежь распахивает окно, в окно влетают хлопья снега и дует холодный ветер; все звери в ужасе вскакивают и зовут сестру милосердия, а белый медвежонок доволен, лезет через окно на балкон и ложится спать на снежный сугроб…
Дети тоже довольны. Каждую картинку встречают визгом. И под конец визжат так оглушительно, что даже вагоновожатый проезжающего мимо трамвая с удивлением оборачивается. А щенок волчьей породы, хотя ничего в картинках не смыслит, тоже сует нос в стекло и радостно лает.
Потом окно раскрывается. Студент вынимает из ящика стола коробку с конфетами, похожими на морские камешки. Каждый выбирает себе по камешку и благодарит. И так как благодарят быстро, один за другим, то издали кажется будто кузнечики стрекочут: «Мерси, месье! Мерси, месье! Мерси, месье!..»
Потом консьержкина дочка молча подымает руки кверху. Это значит, что студент должен ее взять к себе в комнату. Мальчик с завязанными ушами тоже подымает руки кверху, и все, кто поменьше, тянутся за ним.
Студент ловко выуживает малышей с улицы и высоко над оконной решеткой перебрасывает их в комнату. Дети постарше с завистью на них смотрят и вежливо отходят от окна. Щенок тоже тянется в комнату, но негр-денщик, покачиваясь на носках, приближается с цепочкой, щенок покорно подходит к нему и сам лезет носом в намордник.
За стеклом писк, заглушенный смех. Бренчит и гудит мандолина. Кто-то из детей учится играть и хлопает по струнам рукой, — очень громкая и очень дикая музыка.
Улица опустела, и удивленные воробьи перепархивают с ветки на ветку: куда девались дети?
ВЕЧЕРНЯЯ ПРОГУЛКАПеред закатом к уличной скамье со всего квартала сходятся кукольные мамы. В колясках, спиной книзу, а иногда и кверху, лежат-проветриваются куклы и плюшевые мишки; в ногах у них прочие члены семейства: крохотные целлулоидные утки, куколки, рыбки… В ногах у одной куклы лежат почему-то копилка в виде кошачьей головы со светло-зелеными глазами. Должно быть, копилка дальняя родственница куклы, а может быть, ее приемная дочь…
У некоторых девочек экипажи попроще: куклы сидят и лежат в простых коробках из-под лент и чулок, выброшенных жильцами; колес в таких экипажах нет, и на каждом толчке кукольное семейство сталкивается лбами и разбрасывает ручки-ножки в разные стороны.
Девочки укутывают потеплее целлулоидных детей: майские вечера в Париже еще так свежи. Коляски одна за другой трогаются цугом с места.
Мальчишки, кто поменьше, тоже пристраиваются и плетутся в хвосте со своим зверьем и повозками. Мальчик с завязанными ушами волочит на веревке, прямо на подставке, свою несгораемую лошадь. Иногда приятель, толстый карапуз из писчебумажной лавки, подталкивает лошадь сзади, наступая сам себе на ноги и пуская слюну пузырями: он еще совсем маленький, ему можно.
