Что Кейти делала - Кулидж Сьюзан
Месяц их самостоятельного хозяйствования завершился в тот вечер плотным ужином с чаепитием в честь приезда лейтенанта Уэрдингтона, ужина, который потребовал мобилизации всех ресурсов маленького хозяйства. Марию срочно отправили купить pan forte da Siena u vino d'Asti note 195, и свежие яйца для омлета, и куриные грудки, тушенные в сливках, из ресторана, и артишоки для салата, и цветы, чтобы все украсить. И гость ел, и хвалил, и восхищался, а Эми и Мейбл сидели у него на колене и все ему объясняли, и всем было очень хорошо вместе. Их веселость была так заразительна, что передалась и бедной великанше, которая перед тем весь день была очень задумчива из-за предстоящей ей потери такого хорошего места и которая теперь вдруг возвысила свой голос в величественной арии из «Орфея», и вся кухня гудела от настойчиво и страстно задаваемого вопроса: «Che faro senza Eurydice?» note 196 Великолепные звуки, полные огня и скорби, доносились из-за соусников ничуть не хуже, чем если бы это была рампа, и Кейти, тихонько встав из-за стола, приоткрыла дверь в кухню, чтобы слушатели не пропустили ни одной ноты.
На следующий день они приехали в Венецию. Это действительно была «волнующая минута», когда Кейти впервые села в гондолу и смотрела из-под черного балдахина на стены дворцов, мимо которых они медленно скользили по Большому каналу. Одни были кремово-белые с черным, другие оранжево-коричневые, третьи восхитительного матово-красноватого цвета, не то розового, не то алого; но все, и постройки, и отделка, было непохожим на дворцы во всех других городах. Перед ней высоко на носу гондолы стоял гондольер; его темный силуэт отчетливо вырисовывался на фоне неба — он раскачивался и склонялся над своим длинным веслом, иногда поднимая голову, чтобы издать громкий мелодичный возглас в виде предупреждения другим приближающимся гондолам. Все это было точно сон. Нед Уэрдингтон сидел рядом с ней, больше глядя на перемены в ее выразительном лице, чем на дворцы. Он, как и Кейти, впервые был в Венеции; но и Кейти была чем-то новым в его жизни, причем даже более интересным, чем Венеция.
Следующие десять дней они были наверху блаженства. Их приезд удачно совпал с началом большого народного праздника, из-за которого почти целую неделю Венеция была в состоянии непрекращающихся великолепных торжеств и веселья. Все эти дни они провели на воде; на сушу выходили лишь иногда, чтобы посмотреть на какое-нибудь знаменитое здание или вид или чтобы съесть мороженое на площади перед прекрасным фасадом собора св. Марка note 197. Обедать или спать казалось совершенно бесполезной тратой времени! Вечера тоже проводили на воде, так как каждый день сразу после захода солнца от Дворца дожей note 198 в путь по Большому каналу отправлялась великолепная пышная процессия, в которой наши друзья всегда принимали участие. Центром ее была барка, увешанная узорными коврами, где среди апельсиновых деревьев сидели музыканты. Барку окружала целая свита яликов и гондол с яркими тентами, украшенных цветными фонариками и флажками; каждой управлял гондольер в живописной форменной одежде. Все это вместе покачивалось, поворачивалось и плыло вперед в каком-то ритмичном волнообразном скольжении, словно в такт музыке, а на пути процессии с фасадов дворцов и отелей лились ослепительные ливни света и вставали радуги цветных огоньков. Каждое движение сказочной флотилии повторялось в сияющей воде, отражавшей каждый факел, каждый алый фонарик, каждый лучистый зеленый или розовый огонек. И на все это смотрела с неба, словно удивляясь, яркая полная луна. Это было волшебно прекрасно. Кейти чувствовала себя так, словно все ее прежние трезвые представления о жизни и об окружающем растаяли. На миг все в мире перевернулось вверх дном. Не осталось ничего трудного, или надежного, или плохого; это была сказка, и она была в этой сказке, как и хотела прежде, в детстве. Она была той самой принцессой, окруженной удовольствиями, в которую она, Кловер и Элси играли в «Раю», только здесь все было еще чудеснее, и — Боже мой! — кто же был этот принц, который тоже оказался в этой сказке и приобретал все большее значение с каждым днем?
Все сказки имеют свой конец. И в сказке Кейти была неожиданно перевернута последняя страница, когда на исходе этих счастливых двух недель миссис Эш вошла в ее комнату с выражением человека, которому предстоит сообщить другому неприятные известия.
— Кейти, — начала она, — вы будете ужасно разочарованы и сочтете меня совершенно бессовестной, если мы вернемся домой сейчас, а не осенью, как собирались?
Кейти была слишком ошеломлена, чтобы отвечать.
— Я стала такой трусихой, — продолжила миссис Эш. — Меня так измучило и ослабило пережитое мною в Риме, что я чувствую себя не в силах даже подумать о том, чтобы отправиться одной в Германию и Швейцарию, где не будет Неда, который позаботился бы обо мне. Вы сущий ангел, дорогая, и я знаю, что вы сделали бы все возможное, чтобы облегчить мне тяготы путешествия, но я такая дурочка, что просто не осмеливаюсь. Думаю, что, должно быть, у меня сдали нервы, — добавила она со слезами в голосе, — но сама мысль о том, чтобы еще пять месяцев переезжать с места на место, вызывает у меня отчаянную, просто невыносимую тоску по дому. Наверное, потом я пожалею об этом, да и сейчас я говорю себе, что это глупо, но все бесполезно — мне больше не знать покоя, пока Эми не будет снова в Америке, в безопасности и под наблюдением вашего отца.
Я выяснила, — продолжила она после еще одной небольшой паузы, — что мы можем доехать вместе с Недом до Генуи и сесть там на пароход, который доставит нас в Нью-Йорк без всяких промежуточных остановок. Мне ужасно неприятно разочаровывать вас, Кейти, но я почти решила поступить так. Вы будете очень сильно возражать? Сможете вы когда-нибудь простить меня? — Теперь она явно плакала.
Кейти пришлось проглотить стоявший в горле комок, прежде чем она смогла ответить, — таким горьким было разочарование, — и, несмотря на все ее усилия, в голосе было почти рыдание, когда она сказала:
— Ну что вы, дорогая Полли, тут нечего и прощать. Вы совершенно правы, что едете домой, если считаете это разумным. — Затем, снова проглотив комок, она добавила: — Вы подарили мне чудеснейшие шесть месяцев, и я была бы ужасно жадной девушкой, если бы жаловалась на то, что путешествие оказалось немного короче, чем мы предполагали.
— Вы такая милая и добрая, что не сердитесь! — воскликнула подруга, обнимая ее. — И от этого я чувствую себя вдвойне виноватой… Я не стала бы делать этого, если бы только могла, но я просто не могу. Я должна вернуться домой. Может быть, когда-нибудь, когда Эми будет взрослой или благополучно выйдет замуж за кого-нибудь, кто будет как следует заботиться о ней…
Эта отдаленная перспектива представлялась слабым утешением. Чем больше Кейти думала о случившемся, тем больше огорчалась. Она теряла не только возможность — вероятно, единственную в ее жизни — увидеть Швейцарию и Германию, но и многое другое, менее значительное. Теперь они должны были плыть домой на незнакомом корабле с незнакомым капитаном, а не на «Спартаке», как планировали прежде, и сойти на берег им предстояло в Нью-Йорке, где никто не будет ждать их, и лишиться удовольствия войти в Бостонский залив и увидеть на пристани Розу, которая обещала их встретить. Более того, им предстояло жаркое лето в Бернете вместо прохладных альпийских долин, и дом Полли сдан чужим до октября. Ей и Эми придется поселиться где-то в другом месте, возможно даже не в самом Бернете. Боже мой, как жаль! Как ужасно жаль!
Затем, когда прошло первое потрясение и замешательство, появились другие мысли, и, осознав, что через три, самое большее четыре, недели ей предстоит увидеть папу, Кловер и остальных дорогих ее сердцу домашних, она почувствовала себя такой счастливой, что едва могла ждать, когда же настанет это время. В конце концов, в Европе не было ничего столь же замечательного.
