Владислав Крапивин - Ржавчина от старых якорей
Оставшись один, я стал оглядываться. Меня окликнули негромко:
– Что милый, небось, угол тебе нужен?
Я увидел грузную старую тетушку в светлом ситцевом платье, в стоптанных башмаках на босу ногу. Лицо было… да, какое-то знакомое. Привычное. Таких тетушек можно встретить на любой российской улице, в очереди любого продуктового магазина.
Я сказал, что угол мне, приезжему, конечно, нужен.
– Вот и ладно. Идем ко мне. Есть у меня каютка, в самый раз для одного. Рупь в день, как водится. А прописку я тебе враз оформлю. С пропиской-то бывает непросто, город пограничный, да у меня все пограничное начальство тут знакомое… А звать меня тетя Шура.
Жила она неподалеку, в приземистом белом домике, похожем на севастопольский. Мне отвела прохладную комнатушку с железной солдатской кроватью и голыми побеленными стенами. Сказала, что живет одна, что пора ей давно на пенсию, только не хочется. Работает прачкой на ближней погранзаставе. Денег ей, старухе, хватает, а постояльцев пускает она, чтобы не скучать одной. И не всяких, а кто при первом взгляде окажется по душе.
Видать, я оказался таким.
Почти сразу тетя Шура стала звать меня Славушкой. Угостила чаем с черными (наверно, солдатскими, с заставы) сухарями, взяла для прописки паспорт и объяснила, как добраться до набережной. Бодро посоветовала:
– Гуляй, голубчик, ни о чем не заботься.
Я и не заботился. Мне было хорошо. Такое ощущение, что я нашел кров у старой знакомой и каждый вечер буду приходить как домой.
Оговоренное место встречи я отыскал быстро. Медный Иосиф Виссарионович царил над набережной. Тяжело вздымался над окружающим пространством. Инга, Альберт и я обрадовались друг другу, словно не виделись месяц. Сдержанный Альберт даже похлопал меня по плечу. Инга тут же пожаловалась, что моложавая квартирная хозяйка на Альберта «положила глаз». А я похвастался: мне с моей хозяйкой повезло, душевная тетушка.
В этот момент мы услышали громкий разговор – на русском языке, но с кавказским акцентом. Мимо нас шли три молодых человека. Все – смуглые красавцы. Средний – в ослепительно белых отутюженных брюках, в такой же сияющей рубашке с запонками и лаковых черных туфлях. Два других были одеты потемнее и в громадных, как цирковая арена, кепках. Тот, что посередине, нервно растопыривал локти. Те, что про краям, предупредительно эти локти придерживали.
– Ай, нэт! – говорил красавец в белых брюках. – Я уже решил. Я его зарэжу…
– Не надо, дарагой! – уговаривали его с двух сторон спутники. – Зачэм тебе это дэло? Будут нэприятности…
– Нэт! Я уже решил! Зарэжу!..
Мы переглянулись. Сценка была такой, словно ее кто-то специально срежиссировал, чтобы показать туристам местные нравы. Альберт пожал плечами. Поднял голову и стал разглядывать памятник.
Вот что характерно! Обычно медь памятников быстро тускнеет, зеленеет, покрывается патиной. Этот же «вождь всех народов» сиял так, словно его чистили каждое утро, как заботливая хозяйка начищает любимый самовар.
Грозивший кого-то зарезать юноша вдруг оглянулся. Прицельно посмотрел на Альберта. Тот ощутил его взгляд, обернулся.
– Что? Нэ нравится? – придирчиво сказал обладатель белых штанов.
Альберт снова пожал плечами. Отозвался с чисто прибалтийским хладнокровием:
– Да нет, почему же… Пусть стоит. Теперь-то никому не мешает.
Три красавца одинаково склонили к левому плечу головы и приоткрыли рты, стараясь осознать всю глубину этого суждения. Инга взяла нас под руки и повела прочь. Она говорила о здешней жаре и время от времени делала замечания о привлекательности встречных красоток. Вернее, об отсутствии таковой. Замечания отличались решительностью слов и остротой взгляда. Альберт хмыкал и на красоток иногда оглядывался…
Мы решили сперва прогуляться по городу, а потом отправиться на пляж.
Пошли наугад. Свернули с главной улицы. Через несколько кварталов оказались в переулке с обшарпанными двухэтажными домами. Каждый дом был с длинным балконом, где сушилось что-то разноцветное. Пахло чем-то жареным. Во дворах стояли пыльные низкорослые деревья с похожими на гигантские перья листьями – то ли пальмы, то ли бананы. У дверей сидели черные невозмутимые старухи.
Инга была откровенно любопытна. Заглядывала во дворы через калитки и невысокие изгороди. Умилилась, увидев привязанного к сухому искривленному стволу ишачка (экзотика!). Потом вдруг радостно сказала:
– Смотрите, какой беленький! Прямо как у нас!
Во дворе, отгороженном от тротуара лишь невысоким штакетником она увидела мальчишку. Лет одиннадцати. Совсем светленького. Действительно, он был похож на маленького прибалтийца. Или, может быть, москвича, рязанца, уральца. Но никак ни на тех смуглых пацанов, которых мы то и дело встречали здесь на улицах. А впрочем, что такого? Может, он из живущих здесь россиян (есть ведь такие), а может, приехал на юг отдыхать, как мы… Но для гостя мальчик вел себя слишком обыденно. Занимался каким-то хозяйским делом. Стоял коленями в широком жестяном корыте с водой и оттирал мочалкой непонятный зеленый предмет.
Мальчик заметил нас, наше любопытство и сказал без удивления. И без акцента:
– Здравствуйте. Это паровоз.
В самом деле, он мыл пластмассовый паровоз размером с большого кота. Быстро вытер его куском мешковины, вытянул шею, крикнул в сторону дома:
– Нана!
Тут же в дверях возникла красавица лет пяти. С черными, как деготь, волосами до плеч, в похожем на клумбу платье и громадными, как розовые облака бантами. Мальчик что-то сказал ей непонятно для нас – видимо, по-грузински. Она ответила неторопливо и чуть капризно. Подошла, взяла на руки, как ребенка, паровоз. Пошла обратно.
– А спасибо кто будет говорить? – окликнул ее мальчик по-русски. Наверно, чтобы поняли и мы.
Она оглянулась. Ответила что-то по своему. Мальчик посмотрел на нас:
– Вот такая девочка…
– Твое подружка? – ласково спросила Инга.
– Сестра… Наказание, а не сестра. Все девочки играют куклами, а Нана играет паровозом. Да еще таскает его по грязным лужам. А мыть не хочет… – Он по-прежнему говорил без всяких кавказских ноток. А затем опять сестре, что-то по-грузински. Кажется, с укоризной.
Она только молча повела бантами.
Мальчик встал, вытер ладони о красные штанишки с черным лаковым пояском, заправил под него белую маечку. Шагнул из корыта, сунул мокрые ступни в ременчатые сандалии.
– Ну, пройдешь на концерт, Нана?
Та что-то ответила, надув красные губы.
– Ну и зря не пойдешь, – сообщил брат. – Миша будет танцевать.
Нана разразилась несколькими сердитыми фразами. Мальчик сказал убедительно:
– Ну и что же, что поссорились! Помиритесь. Он вчера про тебя спрашивал… Ну, какая ты…
Нана с паровозом в обнимку удалилась в дом. Мальчик вслед ей покачал головой. Потом с разбега прыгнул через штакетник, побежал. Оглянулся. Сказал «до свиданья» и побежал опять.
– Постой! А где концерт? – окликнул я.
– Там! Во дворце! – Он махнул рукой и помчался опять. Растоптанная сандалетка слетела со скользкой ступни, он поймал ее, стал натягивать, ловко прыгая на одной ноге и не сбавляя скорости…
Конечно, мы не собирались на концерт, но шли по той же улице, следом за мальчиком и вскоре опять оказались где-то в центре. У большого здания, которое, без сомнения, было Дворцом пионеров. Двухметровая разноцветная афиша сообщала, что сегодня, в два часа дня, состоится концерт детского аджарского ансамбля песни и пляски. Было без пяти два.
Верный своей литературной тематике, я предложил:
– Может, зайдем, посмотрим, как пляшут ребятишки?
– Есть хочется, – сказал Альберт.
– Ты и без того начал толстеть, – сказала Инга.
– На пляж хочется.
– Пляж никуда не убежит, – решила Инга. – Хочу посмотреть на детей. Я соскучилась по Яну. – У нее и Альберта остался в Риге пятилетний сынишка.
– Билетов же нет, – оказал последнее сопротивление Альберт. – А где касса?
– Нас пустят так! Мы скажем, что издалека и очень хотим посмотреть национальную детскую культуру.
И нас пустили. Очень охотно. Двое подростков даже притащили и поставили в проходе три стула, поскольку свободных мест в зале не было – несмотря на дневной час и жаркую летнюю погоду.
Ну, концерт был обычный для таких ансамблей. Ловкие мальчики в черкесках и мягких сапожках лихо вставали на цыпочки, падали на колени и метались по сцене, вскинув руки на уровень плеч. Били в бубны. Девочки, плавно изгибаясь, ходили по кругу. Руки их колыхались, как лилии… И пели хорошо. Песни были мелодичные, красивые, хотя и непонятно, о чем… К тому же в зале оказалось прохладно, и Альберт больше не вспоминал о пляже и обеде.
Объявили очередной танец. В зале ощутилось какое-то особое оживление. Захлопали, не дожидаясь начала.
