Алексей Кейзаров - Первый разведвзвод
А через месяц снова какой-то отряд объявился в районе. Взял я самый нужный свой инструмент да и махнул прямо в лес. Пулемет, что ремонтировал для полиции, прихватил, еще кое-что из мелкого оружия, патроны. А перед этим Нюру с Лидой за Сож переправил, к дальним родственникам… Будь что будет, только в полиции я больше не служака. Повезло! Мне вообще тогда добряче везло. Не потому, что встретил партизан. А потому, что два партизана узнали меня. Оказывается, тот, первый, отряд оставил своих хлопцев, чтобы они новый отряд создали в наших лесах. Знакомые партизаны обругали меня за самоволку. Да что сделаешь? Не ехать же мне обратно с пулеметом да с оружием в полицию.
А инструмент мой кузнечный ох как пригодился! То оружие починить, то коня подковать на все четыре — партизанского коня! А потом — уже когда ваш Иван Макарович диверсионный взвод создавал — без моего инструмента как без рук. Я мины делал. Наделаем мин — и на железку. Добрячее было времечко!
Микита вдруг осекся, нахмурился.
— Ну, а что дальше, дядька Микита? — не вытерпел Олег.
— Так вас… вас прислали… следователями? — глухо спросил он, но потом со злостью добавил: — Ну что ж, пиши, пиши…
И мы только теперь заметили в руках Олега тетрадку.
— Да мы о партизанах материал собираем, — обиделся Олег, но тетрадку сунул в карман. — И никто нас не присылал…
— И никакие мы не следователи! — добавил я. — Мы с Иваном Макаровичем решили о наших земляках-партизанах написать.
— С Иваном Макаровичем?! — как-то сразу оживился Микита Силивонец. — Добрячей души человек!.. Попало ему, бедняге. Ну, когда меня судили. Из партии его выбросили. Мол, заступаешься за предателя Силивонца. Хлебнул из-за меня горюшка ваш Иван Макарович…
— Ну, что же дальше?
Микита тяжело вздохнул. Снова закурил. И уже прикуривал цигарку от цигарки…
— …В сорок третьем пришли каратели, под осень. Оцепили леса. Нам-то что? Вывернемся, с боем, а прорвемся. Плохо, что половина Осиновки с нами, в лесу.
А мы придумали все-таки, нашли место. Кругом болото, шагу не ступишь, а на самой середке, километра за два от берега, — сухой островок. Узенькую тропинку загатили, особые тайные переходы на всякий случай сделали и по одному всех людей перевели на остров. Замаскировали тропинку. Короче, все честь по чести… А надо было уже и самим уходить пока не поздно. Уходить решили через нашу деревню. Отсюда ближе к Сожу…
Мы с твоим дедом, Ленька, пошли в разведку. Подходим к своему последнему посту. Нас окликнули. Мы ответили паролем. Остановились у густой елки, чтобы перекурить на дальнюю дорогу. Тогда я еще не курил, а покойный Иван Максимович — заядлый курец…
Но покурить не удалось…
Набросились на нас, руки заломили, во рты кляпы сунули. И — повели…
Ну, и пошли допросы. Били нас, крепко били. Мы молчали. И тогда поволокли к начальнику полиции, Прусову. Он сразу же ко мне, как к знакомому:
— Я тебе спасибо должон сказать за Марченко. Видишь, теперь я вместо него. Но что стоит то спасибо? Я, знаешь, жизнь тебе — в подарок, — и крикнул: — Позвать Юраса!
Гляжу и глазам не верю. На Юрасе Николайчике — бывшем партизане из окруженцев — новенький мундир. Ремень скрипит, аж уши режет. Так вот, значится, из-за кого мы с Иваном попались… А дальше волосы на голове дыбом стали. Прусов подсовывает бумагу:
— Не обманул ли нас господин Николайчик?
На бумаге — план лагеря. Вот и тропинка, вот и переходы. Здесь грязюка по колено. Это — тайные переходы…
Я рванулся, схватил бумагу. Жую, глотаю… А Прусов хохочет, блестит золотыми зубами. Юрас тоненько повизгивает…
Проглотил! И так добряче стало, будто самую что ни есть сладкую конфетину проглотил.
— Вижу, брат Микита, ты здорово напартизанился. — Прусов перестал хохотать. — Так и быть, отправлю тебя к твоим партизанам. Из-под расстрела отправлю… Только листовку подпиши.
И показывает листовку с моей фотографией. Мол, призываю своих сдаться…
Не подписал. Нас крепко избили. Пальчиков пришел в сознание, шепчет:
— На стене ногтями выцарапаем. Об Юрасе… — а потом вдруг встрепенулся: — У меня «почтальон» в подкладке. На «почтальоне» напишем. Поведут на расстрел — бросим в толпу. Кто-нибудь поднимет, спрячет, и наши узнают…
На стене выцарапали. Да на второй день вместе со всей деревней амбар тот сгорел… И тогда Иван Максимович написал на бумажке. Обмакнет в свою кровь и пишет…
Утром повели на расстрел. Тихо-тихо было. И вдруг взрыв, второй.
— Ваших выкуривают, — Прусов захохотал.
Ведут. Напрасно надеялись мы на людей. Ни души… Вот и попробуй бросить «почтальона». Конвой и поднимет… Я поддерживаю Ивана Максимовича, а он шепчет: «Беги, Микита, беги». А как ты побежишь? Четверо с автоматами. И Прусов — пятый…
Вот и мой дом. Давно я его не видел. Ни одного окна. Пустота. Лидушка так и осталась за Сожем, у родственников. А Нюра, сестренка, там, на островке… Прощаюсь я со всеми. Даже с колодцем.
— А может, водички, господа партизаны? — снова захохотал Прусов.
Ох, никогда я не пил такой воды, никогда! Будто крови и силы подбавил мне мой колодец, вместо той, что Прусов с эсэсовцами выбили.
Поставили нас возле кузницы. Давно не работала кузница. А углем пахнет, окалиной…
— Беги, Ми..! — крикнул Иван Максимович, и голос заглушили автоматы.
Я еще взглянул на Прусова. Он хохотал — сверкали золотые зубы.
Пули то свистели сверху, то дзынкали с боков. Я бежал. Вот и кусты. Споткнулся, полетел на землю. А земля оказалась черной пропастью. Долго я летел… Когда увидел солнце в зените, понял, что потерял сознание…
Сначала я увидел солнце, а затем — траву. Трава до боли зеленая. А позже услышал далекий гул.
Я подхватился. В той стороне, где моя Нюра, где полдеревни сидело на островке, гудела земля.
Бежал, долго бежал. Потом шел, потом полз. И понял: напрасно. Там уже не гремело, самолеты не кружились над лесом. Даже автоматов не было слышно.
Опять провалился в пропасть. Потом всю ночь кружил по лесу. На рассвете подошел к тропинке. К месту, где была тропинка. Тут лежало семеро партизан. Иссеченные пулями, осколками. Шестерых я не мог узнать. Седьмой был твой дед, Олег…
Олег Звонцов перестал писать. Он смотрел на Микиту широко раскрытыми глазами.
— А потом — что? — прошептал Федя. — Что потом было?
— …Потом, — кузнец подавил вздох густой струей дыма, — трижды тонул в трясине, а добрался-таки до островка. Целый день добирался — прудил болото… И никого. Весь островок в воронках. Где — рука, где — нога, где — голова… Я, кажется, с ума сошел. Бегу, зову свою Нюру. Она отзывается. Бегу туда, а голос уже в стороне…
Ну, а потом подобрали меня партизаны… Э-эх, лучше бы не подбирали. Я уже выздоровел, и тут входит в землянку Иван Макарович:
— Мужайся, Яковлевич, — говорит. — Плюй на все! Они и не такое выдумать горазды…
— Кто — они? — спрашиваю.
— Фашисты… Вот посмотри, — и дает мне листовку.
А там, хлопчики мои, Микита Силивонец улыбается во все свои крепкие зубы. И написано большими буквами: «Я подаю вам руку!» И моя роспись внизу… Расписывался же, дурак, когда их зарплату марками получал. Ну, тогда, в полиции… А листовка — это, мол, мое обращение к мирным жителям Осиновки, которые в лесу прятались, и к партизанам. Немцам, мол, все известно, где вы прячетесь; вернитесь с островка среди Гнилого Болота, и все будет очень хорошо…
Вот что гад Прусов натворил. Зачем расстреливать — пусть свои расстреляют. И только тогда я понял, что по мне для вида стреляли…
А через месяц встречали Красную Армию. Только я не встречал да еще двое. Я сидел в землянке, они — у двери стояли. Охрана…
Пятнадцать лет просидел на севере…
— Так и не поверили? Судили все-таки? — спросил я, будто сам не знал, что Микита Силивонец отбывал срок.
— Без меня Лида росла, без меня. Спасибо, люди добрые вырастили…
Мы долго молчали.
Жестокость фашистов поразила нас. Удивило недоверие односельчан…
Вдруг дверь взвизгнула, и в хату вбежала Наташка.
— Дедусь, а мне… — она увидела нас и замолчала.
Потом на цыпочках подкралась к дивану, вскарабкалась на него, обняла Микиту за шею, прижалась к нему.
— Мамка мне новую куклу купит. Завтра, — громко зашептала в заросшее черными волосами ухо. — Можно мне отнести им, в детсадик?
Микита Яковлевич улыбнулся:
— Теперь садик в отпуску. Они же, — он кивнул в нашу сторону, — в школу ходят.
— А на лето будет? — забеспокоилась внучка. — Будет, Ленька, а? Ну, что ты молчишь? Воды в рот набрал, а?
Что ей ответишь?
Сочинение на вольную тему
— Ура! — вдруг, закричал Федя.
Иван Макарович уронил очки. Дзынкнуло стекло. И солнце зайчиками заскакало в осколках. Но мы не смотрели на осколки. Мы смотрели в окно. Один Федя беспокойно ерзал на скамейке. Конечно, за выкрик на уроке ему попадет. Да еще эти злополучные очки…