Рувим Фраерман - Соболя
Он поднялся.
— Товарищи, собирайся дальше!
Ким топтался на месте. Углы его толстых губ отметила лиловой полоской цынга.
— Значит, не будем драться?
— Не будем.
Устинкин неподвижно лежал на траве.
— В бане бы помыться…
Степунов тихо тянул свою дурацкую песню.
Десюков уже собирался в путь.
А Олешек все глядел на пепел, нараставший на углях. Винчестер его висел на сучке. Олочи сушились у огня. Он как будто никуда не собирался.
Олешек сидел, вытянув босые ноги, думал о красных: «Зачем они искали врага и, найдя его, замученные, голодные, снова уходят в тайгу, более страшную, чем враг?»
Он слышал рыжего и теперь понял это, изумившись их преданности его нищему, голодному племени.
Олешек обулся, раскидал костер, снял с сучка винчестер и подошел к Небываеву.
Он подал ему обе руки в знак почтения, словно старому человеку. И Небываев подумал, что Олешек прощается. Ему было жаль расставаться.
— Уходишь? Ну, прощай!
— Нет, — ответил Олешек. — Назови мне то место, где можно сделаться большевиком. Если надо, я выйду с тобой на большую реку, за каменный Джуг-Джур. Там, говорят, тоже тайга.
Небываев крепко пожал ему руку.
— А дальше не хочешь? В город? Там нет тайги.
— Если надо, пойду с тобой в город. Что сказал, то сказал. Возьми меня.
Партизаны уходили в тайгу, толкая свои усталые ноги. Олешек шел с ними рядом. И пихты, одетые в синюю хвою, качали лапами, словно одобряли их мужество.
А девочка, с лицом, обращенным вслед уходившим, долго стояла на тропе.
Андро из Стояновки
а итальянский пароход «Компидолио», совершавший рейсы между Бриндизи и Одессой, сел в Бургасе старик-болгарин. С ним был мальчик в толстых башмаках и в рваной куртке из домотканной абы[10], маленький, с лицом смуглым, как запеченное в золе яйцо. Мальчика звали Андро. А старик был его дед, огородник из села Стояновки, под Бургасом.
Матери Андро не помнил: она умерла давно. Отец же два года назад во время крестьянского восстания в округе был арестован префектом, избит до полусмерти и посажен в тюрьму.
— Нет правды! — сказал тогда дед. — Эх, нет правды, Андро! Не растет она на нашей земле. Кто взял меч в правую руку и держит его, тот — господин, а господин не любит работать, а любит хорошо жить.
Андро не понял тогда слов деда, но правда представилась ему чем-то вроде нежного сорта картошки, которую дед никак не мог вырастить на своем огороде.
Вскоре отец бежал из тюрьмы и полтора года спустя прислал в Стояновку письмо, в котором звал деда и Андро к себе, в Советскую Россию.
— Где это? — спросил Андро у деда.
— Далеко, — ответил дед. — Холодно там, Андро. Я боюсь морозов.
— А правда не боится морозов?
Дед не помнил уже своих слов о правде и сказал:
— Что ты глупости спрашиваешь, Андро?
Тогда Андро сказал:
— Дед, давай поедем завтра.
Но пока жива была старая бабка, прихварывавшая последнее время, дед не соглашался ехать. Неделю назад не стало и бабки. Дед надел свой праздничный люстриновый пиджак, причесал бороду, вдел серебряную серьгу в ухо и пошел сдавать свой огород, который он снимал в аренду у мельника Словейко.
За месяц, пока дед хлопотал, пока друзья его сына с трудом добывали деду право на выезд, Андро успел рассказать всем соседям, что он едет в Советскую Россию, и услышал от них по этому поводу много разных толков.
На станции, когда уже сели в поезд, чтобы ехать в Бургас, Андро спросил у деда:
— Это там царя убили, у них?
— Там, — ответил рассеянно дед.
— Давно это было?
— Давно.
— Так ему и надо, — сказал Андро.
Дед испугался попа в соломенной шляпе, сидевшего напротив на скамейке, и больно ударил Андро по затылку.
— Молчи, ты дурак, мальчик.
Андро обиделся и отвернулся к окну. В это время поезд тронулся, и зеленые сады и виноградники, точно конница, наступавшая со всех сторон на Стояновку, медленно закружились.
Андро не забывал обиды и даже сейчас, на пароходе, сердился на деда, не разговаривал с ним. Он убежал на корму, сел на чугунный кнехт и стал смотреть на пристань.
Гимназист в картузе с серебряным гербом ловил с пристани бычков. Над молом низко кружился гидроплан. Жандармы в суконных куртках стояли на сходнях. Нищая-девочка просила милостыню. В порту грохотали железом. А воздух был ясен, и небо высоко и наполнено светом.
Пастухи, босые, в войлочных шляпах, с криком пригнали на пристань овец и начали грузить на пароход. Овцы разбегались по палубе, топоча копытцами и обдавая Андро деревенским запахом закуты. От этого знакомого запаха Андро повеселел. Отыскал среди пассажиров деда и устроился рядом с ним на куче сена, приготовленного для овец.
За семь лет своей жизни Андро научился немногому: бояться префектов[11], ненавидеть мамалыгу, от которой у него раздувало живот, и, как взрослый, завидовать соседям, имевшим больше полугектара своей земли. Поэтому мысль, что он навсегда покидает родину, не смущала его.
Но когда Бургас скрылся за молом и далеко за кормой остались лишь горы болгарской земли — лиловые пятна на краю пустого неба, мутного от зноя, Андро вспомнил, что скоро в Стояновке поспеют в садах сливы, и сердце его сжалось, захотелось плакать. Он немного поплакал. Дед дал ему кусок кукурузного хлеба и несколько соленых маслин.
Андро любил маслины.
Целый день он провел возле деда на сене и тут заснул еще до захода солнца, когда горел закат и маленькие медные облака неподвижно стояли на небе.
Сначала Андро спал крепко, как дома на сеновале, но потом от легкой зыби, от слабого ветра заворочался — стал видеть сны. И сны у него были все взрослые. Увидел он чужую свинью на дедушкином огороде; увидел покойную бабку, как видел ее обычно наяву: сидит она на лавке у окна и взбивает в глиняной миске масло. Но есть его нельзя. Масло соседское, бабка получит за него от соседки несколько левов[12] и отдаст их деду, а дед мельнику Словейко, чтобы тот не отобрал землю. Андро это знает и не просит у бабки масла, только скрипит зубами во сне.
На следующий день пароход пришел в Одессу. Андро, держась за руку деда, вышел с ним на пристань. Морозов, которых так боялся дед, здесь не было. Как и в Бургасе, у пристани плескалась зеленая теплая вода. Только нигде не было видно гимназиста, и жандармы не стояли на сходнях.
Потом Андро с дедом поднялись в город по огромной лестнице.
На широкой улице шумели каштаны. Андро увидел белую будку, где на прилавке стояла стеклянная банка с маслинами. Их продавал грек. А рядом другой грек, в белом халате, с ножом в руке, продавал с лотка кусочки халвы. Халва не привлекала внимания Андро, — он ее никогда не пробовал, — но то, что здесь были маслины и греки, очень обрадовало его. Глядя на людей, проходивших мимо, он старался угадать, кто, из них убил царя. Он выпустил руку деда и подошел к греку, стоявшему с ножом у лотка. Он хотел расспросить у него про царя. Но грек заслонил халву локтем и погрозил Андро ножом:
— Проходи, проходи, мальчик!
Андро отступил и снова, взяв деда за руку, обиженный, маленький, молча прошел через весь город в своих толстых башмаках.
До самой зимы Андро прожил с дедом в этом городе у земляка-болгарина, ожидая, когда отец приедет за ними. Но отец работал огородником в совхозе где-то далеко в Сибири и долго не приезжал.
Андро научился за это время говорить по-русски и часто бегал с мальчишками к элеватору на пристань ловить с мола бычков. А чтобы не разбить о камни своих башмаков, он снимал их и вешал на шею, как это делала бабка, когда отправлялась бывало на дальнюю ярмарку в Суксунь.
Мальчишки дразнили Андро цыганом, но он не обижался. Мальчишки были хорошие, особенно один из них, которого звали Федькой. Он был так же черен и бос, как Андро, и часто давал ему подержать свою удочку. Он умел находить под камнями маленьких прозрачных рачков и бесстрашно разгрызал их пополам; одну половину он насаживал на свой крючок, а другую — на крючок Андро. Сам Андро не мог бы этого сделать. Рачки были противные. Они щелкали шейками, и сквозь их прозрачное тело, как нитка в стеклянных бусах, виднелись внутренности.
У мола близ элеватора часто останавливались высокие, как колокольни, пароходы. Из железного рукава элеватора сыпалось в их трюмы зерно. Падая, оно шумело, как море, и хлебная пыль садилась на воду, на каменные плиты мола у самых ног Андро.
— Чей хлеб? — спрашивал он у Федьки.
— Наш, — отвечал тот.
Но Андро не верил, чтобы Федька был так богат: зачем бы он в таком случае ходил босиком и ловил с ним бычков?
— А префекты у вас есть? — спрашивал он снова.
О префектах Федька ничего не знал. Но, расспросивши Андро, что это значит, он показал ему однажды милиционера. Тот стоял в шлеме на перекрестке двух шумных улиц и размахивал руками.
