Борис Никольский - Третья дорога
Ей казалось, будто смотрит она на себя со стороны — будто скользит она легко и красиво, круг за кругом, круг за кругом скользит по льду девочка в красном свитере… И будто расступаются все перед ней и глядят на нее с восхищением: «Смотрите, смотрите, как прекрасно катается эта девочка в красном свитере!» Круг за кругом, круг за кругом…
И Генка берет ее за руку, и они катятся вместе, летят по льду, и он кричит ей:
— Здорово! А?
Может быть, все это только казалось ей, может быть, все было совсем не так, но все же сегодня она впервые приглашена на каток, впервые в жизни, и был такой замечательный морозец и снежинки, такие легкие, застыли в воздухе!
Время пролетело совсем незаметно, и Таня удивилась, когда стемнело.
Она торопливо выбралась из толпы, сняла коньки, быстро оделась в темном холодном гардеробе.
Было жалко, что так быстро кончился этот день.
Снег скрипел и потрескивал под ногами, молочные шары фонарей висели в воздухе.
Сначала и Таня и Генка шли молча, потом заговорили о школе, о заданных на дом уроках, о Генкиной сестре, которая уже готовилась уезжать, о вулканах на Камчатке, о сейсмологах… И так свободно и просто шел этот разговор, так незаметно перескакивал с одной темы на другую, что Таня вдруг осмелела и спросила:
— А ты почему это к нам никогда не заходишь? Мама тебя звала…
— Зайду… Понимаешь, все некогда, — совсем как взрослый, сказал Генка. — Но обязательно зайду. А у тебя отец кем работает?
Почему он вдруг спросил об ее отце?
— Инженером.
— А что делает?
— Как что? Инженер, я же сказала… — Таня запнулась, отец никогда не рассказывал о своей работе, было у него правило такое: никогда не говорить дома о работе.
«Только тот хорошо работает, кто хорошо отдыхает, — любил повторять он. — Наговориться о делах мне вполне хватает семи часов».
— Мой отец тоже инженером был, — сказал Генка, — электриком… Все по строительствам электростанции мотался. Где он только не побывал!..
Таня быстро повернулась и взглянула на Генку.
— А твой отец… Скажи мне… какой он был?
Она спросила это тоже легко и просто и с нетерпением, с волнением даже ждала ответа. Она ждала, что Генка сейчас скажет об отце плохо или смущенно промолчит, и тогда все станет понятно.
Но Генка помолчал минутку, потом усмехнулся как-то грустно и сказал:
— Какой? Очень хороший…
Больше Таня не стала ни о чем спрашивать, не решилась. Они уже давно вышли из сада, уже приближались к ее дому.
— Ну, заходи как-нибудь, — сказала Таня не очень уверенно.
— Зайду…
Снег сыпал все гуще и гуще, и фонари едва проглядывали сквозь снежную пелену.
Они попрощались за руку, и Генка сказал, что рука у Тани очень теплая.
— Это потому, что у меня варежки, — сказала Таня.
— Варежки, — повторил Генка и засмеялся.
«Варежки, — подумала Таня, — какое смешное слово…»
«Варежки, варежки, — повторила она про себя, — смешное и теплое. Даже пушистое».
Она засмеялась и побежала в парадную. А Генка пошел домой.
Только уже поднимаясь по лестнице, приближаясь к своей двери, Таня вдруг заволновалась, забеспокоилась оттого, что опять возвращалась позже, чем обещала…
Еще в передней мама сразу пристально посмотрела на нее и сказала своим ровным голосом:
— Наверно, с Федосеевым каталась?
Таня кивнула.
— Смотри, скоро докатаешься до четверок, совсем перестала заниматься. Я еще раз говорю тебе, Таня, ты взрослая девочка и сама отвечаешь за свои поступки. Я, конечно, знаю, уверена, что ничего нехорошего у тебя и в мыслях нет, но все-таки ты еще многого не понимаешь… Поэтому подумай, что могут сказать люди…
— Ну, если все глупости слушать, сам скоро дураком станешь. — Таня вовсе не собиралась обидеть мать, вовсе не собиралась говорить ничего подобного, просто эта фраза вдруг промелькнула в голове и сказалась сама собой.
— Ах, вот как ты начинаешь разговаривать с матерью? Ну что ж, я знала, что дождусь этого. Мало того, что ты уже обманываешь меня, ты еще и грубишь!
— Мама! — уже чуть не плача и все больше и больше чувствуя себя виноватой, сказала Таня. — Мама, я же не обманывала…
— Ну как же? Ты ведь прекрасно знала, что пойдешь на каток вдвоем с Федосеевым, но предпочла промолчать — разве это не ложь?
Таня молчала, опустив голову.
«Отчего так получается? — думала она. — Только что было так хорошо… А теперь так плохо…»
Глава 11
И вот он вернулся, старший Генкин брат, живой и здоровый, целый и невредимый, и сидит как ни в чем не бывало за столом вместе с матерью, и Люсей, и Генкой… И Таня тоже сидит вместе со всеми.
Наконец-то она может разглядеть как следует Генкиного брата. Он в белой рубашке с засученными рукавами, и, может быть, поэтому его руки, открытые по локоть, кажутся такими сильными, такими крепкими — даже хочется их потрогать.
Весело за столом, одной Тане только немножко обидно и грустно. Грустно оттого, что сегодня чувствует она себя здесь все-таки чужой. Все они, и Генка, и Люся, и их старший брат, вдруг посмотрят друг на друга и начинают хохотать или слово какое-нибудь скажут, пустяковое, случайное слово, и опять смеются, — может быть, у них что-то свое, какое-то воспоминание, история какая-нибудь с этим словом связана, а Таня не знает…
А главное, Таня сидит как на иголках. Мама отпустила ее сегодня только на полчаса, мама не хочет, чтобы она ходила к Генке. «Смотри, чтобы это было в последний раз, — сказала она. — Если нужно, пусть сам к нам приходит».
Таня уже несколько раз порывалась уйти, но ее не отпускают.
— Ничего, Танечка, посиди, — говорит Ольга Ивановна, — ведь не каждый день бывает такой праздник. А я сейчас схожу и позвоню твоей маме. Ее Маргарита Сергеевна зовут, да?
— Маргарита Сергеевна… Маргарита Сергеевна, — повторяет Генкин брат, — очень знакомое имя… Соловьева… Откуда же я ее знаю? Подожди, так это…
Он тут же осекся, замолк под взглядом матери. Но уже поздно. Таня заметила этот взгляд и вся напряглась. Все время от нее что-то скрывают, думают, она ребенок, ничего не понимает, ничего не видит…
— Что? Что вы хотели сказать? Ну почему вы молчите?
— Да ничего, Танечка, успокойся, — говорит Ольга Ивановна.
— Нет, почему вы не хотите сказать? Думаете, я не вижу?
— Да не обращай внимания, Танечка. Все давным-давно забыто…
— Нет, отчего же, — неожиданно говорит Генкин брат, — раз уж так получилось, раз уж зашел разговор, зачем же скрывать? Если Таня хочет знать, я расскажу. Она уже взрослый человек, все поймет правильно. Так вот. Это давно случилось, тогда твой отец был председателем цехкома, и наш отец тоже работал на заводе, только в другом цехе. Но он у нас был человек беспокойный, во все вмешивался. И хлопотал он об одной женщине — она в войну потеряла детей и жила, больная, одинокая, в очень тяжелых условиях. Он добивался, чтобы ей комнату дали. Ну, и пришел к твоему отцу. А тот возьми и спроси: «А вы-то что вмешиваетесь? Вы, собственно, какую цель преследуете?» Ну, отец и вспылил. Какую цель он мог преследовать? Только одну — сделать человеку лучше. Неужели это так трудно было понять?
Таня слушает, закусив губу, опустив глаза. Ей не по себе от мысли, что сидит она вот так по-свойски за одним столом среди людей, которые плохо думают об ее отце… Точно предательница. А еще ей неловко, стыдно оттого, что она испортила всем настроение, сбила веселье.
— Да ты, Таня, не расстраивайся, — говорит Ольга Ивановна, бросая на старшего сына сердитые взгляды. — Ну, поссорились — обычное дело. Все живые люди, с недостатками. Наш-то Василий Николаевич последнее время очень нервный был, я и сама не раз ему говорила: «Не вмешивайся, пожалей свое здоровье». Да разве его убедишь…
А Таня вдруг вспоминает ту встречу на улице и женщину, которая так странно взглянула на ее отца.
«Нет, — думает Таня, — мой папа не мог так! Не мог!»
Она сегодня же спросит его обо всем, поговорит с ним, и он все объяснит, и все сразу выяснится. Эта мысль немного успокаивает ее.
— Коль, а Коль, — канючит тем временем Генка, — ну, скажи, где ты был? Что, это такая тайна, да? Ну, ты только первую букву скажи. Давай, я буду угадывать, ладно?
А Николай лишь посмеивается, хрустит печеньем, с удовольствием пьет горячий крепкий чай, потом неожиданно говорит:
— Ну-ка включи радио. Может быть, по радио тебе что-нибудь скажут.
Так вот оно что!
Генка сломя голову бросается к громкоговорителю. Наверное, он думает, что сейчас всю комнату заполнят знакомые позывные и диктор торжественным голосом объявит:
«Внимание! Внимание! Передаем сообщение ТАСС!»
Но ничего этого нет — ни позывных, ни торжественного дикторского голоса. По радио передают самые обыкновенные последние известия…
