Михаил Подгородников - Нам вольность первый прорицал: Радищев. Страницы жизни
— Гамбургский галлиот стоит пустым у причалов. Надо быстрее загружать немца. И Хрычову нора в Данию уходить. Браковку пеньки сделали? — Радищев обмахнул пыльное лицо платком.
— Делают, — замялся Посников.
Радищев глянул на секретаря. Глаза Посникова, мечтательные, грустные, туманились недосказанной мыслью.
— Отчего не закончили? Говорите.
— А что говорить, Александр Николаевич, — вздохнул Посников. — Опять нехорошо. Опять браковщиков ворами называют. Будто купец Хрычов дал им по нескольку золотых ефимков, и они его пеньку худым товаром записали, чтобы Хрычову поменее пошлину платить.
— Кто об этом толкует?
— Коллежский асессор Могильницкий.
Он помнил этого Могильницкого, аккуратного чиновника, который нес на своем лице выражение неподкупности и правдолюбия. Ах, каналья. Могильницкий — друг-приятель купца Прянишникова. А тот хочет обскакать Хрычова и уйти в Данию с пенькой первым да «Нептуне». Не потому ли Могильницкий распускает о браковщиках дурные сплетни, чтобы задержать Хрычова с товаром в порту?
С моря налетал упругий ветер, ласково обмывал горящее лицо. Мачты кораблей покачивались вразнобой. Посников одной рукой придерживал шляпу, другой прижимал под мышкой книгу с реестрами.
— Могильницкий не только слухи распускает, но и наветы сочиняет, — заговорил Радищев. — Вице-президент коллегии Беклемишев настроен против браковщиков. Им под суд идти. Самое малое — должности лишаться. С пустыми руками к Беклемишеву являться бесполезно. Будем сами проверять браковку.
— Александр Николаевич, это ж тысячи пудов пеньки, — тихо отозвался Посников. — Утонем в ней.
— Бог даст, выплывем. А может, и браковщиков вытянем.
Они выбрали длинный ряд амбаров, вытянувшийся вдоль реки, и разошлись в разные стороны.
Работа заняла весь день. Они щупали, тянули волокно, искали грубую кострику, снижавшую качество волокна, сверялись с документами, представленными браковщиками. Серые от пыли, утомленные, они сошлись наконец посредине амбарного ряда, взглянули друг на друга и рассмеялись.
— Вполне в огород можно пугалом ставить! — сказал Радищев. — Однако пусть Могильницкий страшится: мои наблюдения подтверждают невиновность браковщиков. А вы какого мнения?
— Упущений не нашел.
— Я так и полагал. — Радищев медленно отряхивал рукава. — Что ж, сейчас баня, а потом баталия с Беклемишевым.
Вице-президент Коммерц-коллегии был рассержен. Как? Виновность браковщиков уже доказана, коллегия решила их наказать, Воронцов тоже склоняется к наказанию, президенту остается только утвердить подготовленное решение. Господину Радищеву нужно сообразовываться с общим мнением, а не упорствовать попусту.
— Я прошу представить мои соображения Воронцову, — сказал Радищев. — Ежели это не будет сделано, я подаю в отставку и уезжаю в деревню. Обещаю в Петербург уже не возвращаться.
Беклемишев задохнулся от негодования:
— Вы слишком самонадеянны, сударь, и не уважаете мнения большинства!
— Человек не раб большинства, а друг истины.
Румяный коллежский асессор смотрел на него, вице-президента, спокойно, испытующе, как будто они поменялись чинами. Беклемишев произнес с некоторой угрозой:
— Извольте. Александр Романович разъяснит вам истину…
На следующий день Радищев был вызван к президенту Коммерц-коллегии. Секретарь ввел его в кабинет и велел обождать: утомленный делами, начатыми, как обычно, с раннего утра, Воронцов вышел на прогулку к Неве.
Радищев огляделся. Почти полкомнаты занимал массивный письменный стол. На нем бронзовый Вольтер морщил в язвительной усмешке губы, снизу, с портрета на золотой табакерке, преданно смотрела на великого насмешника Екатерина II — ценнее иного ордена была награда царской табакеркой. Драпировка из китайского шелка на стене могла бы показаться принадлежностью дамского будуара, но то был образец товара из далекого Китая. Другие образцы лежали на полках: пук пеньки, кусок мрамора, зерно в стеклянной вазе, корявый слиток чугуна на серебряном подносе.
Радищев всмотрелся в фамильный герб, висящий над дверью: две вздыбленные перед короной лошади, надпись под щитом: «Семпер иммота фидес» — «Верность всегда неколебимая»…
Дверь распахнулась, и вошел Воронцов, без улыбки протянул руку, мельком оглядывая коллежского асессора, который так щегольски танцевал, на балу у Рубановских.
Он сел за стол и взял в руки две бумаги: одна — решение коллегии, другая — ходатайство Радищева.
— Итак, кому верить? — спросил Воронцов и откинулся к спинке кресла.
— Верить не надо никому. Есть аргументы. Их мы нашли вместе с Посниковым во время ревизии.
Радищев придвинулся, готовый к спору. Но Воронцов коротко сказал:
— Я читал. Ваши доводы убедительны.
Лицо Радищева просветлело. По привычке поучать Воронцов хотел сделать несколько замечаний в упрек поведению Радищева, но раздумал. Хмурясь и сердясь на себя за то, что ему передается радость подчиненного, он заговорил резко и сухо:
— Заключение Коммерц-коллегии ошибочно. Оно зиждется на донесении Могильницкого. Факты искажены.
Он помедлил и прибавил тихо;
— Коммерц-коллегия поверила прохвосту.
Воронцов встал с кресла, подошел к окну. Слегка постучал пальцем по стеклу.
— Голландское. Отныне голландских стекол у нас не будет. Будут одни потемкинские. Князь Григорий Александрович Потемкин построил стекольную фабрику и теперь запрещает ввоз иностранного стекла, дабы доходы свои сберечь.
Воронцов повернулся к Радищеву. Обычно спокойное, твердое лицо его запылало:
— Бич России. Некоронованный владыка. Могильницкий — его холоп. Могильницкий поторопился отправить письма иностранным фирмам с отказом от ввоза стекла. Могильницкому предложу отставку. Но более я ничего не могу сделать, указ императрицы на днях поддержит нечистый потемкинский маневр.
Он взял со стола решение коллегии и разорвал:
— Браковщики остаются на своей должности… А вам, чтобы не скучать, надлежит разобраться в жалобе французских королевских судов. Они ждут погрузки и жалуются на задержку.
Он протянул бумагу и испытующе посмотрел на Радищева. Ему не терпелось составить ясное представление о подчиненном. Он боялся себе признаться, что ему начинает нравиться этот упрямец.
Василий Кириллович писал письмо наследнику престола. Не писать он не мог: невнимание начальства обижало, терзало его. Шутка ли: за десять лет ни благодарности, ни повышения в чине — они забыли о своем камер-фурьере, как об амбарной мыши. Но ничего, великий князь Павел Петрович им напомнит, что следует уважать неутомимых слуг отечества. Он был ласков с Рубановским и всегда расспрашивал знакомых о здоровье Василия Кирилловича.
Рубановский кликнул слугу, велел ему отнести конверт верному человеку, который должен передать письмо в руки наследнику. Исполнив долг, Василий Кириллович повеселел. Он вошел к дочерям и рассказал о послании. Но Анна и Лиза, как ни странно, восторга не выразили.
— Напрасно, батюшка, вы это сделали. — Чистые голубые глаза рябенькой Лизы глядели на него с недетским сочувствием и иронией.
— Отчего? — испуганно спросил Василий Кириллович.
— Оттого, что государыня не любит наследника и рассердится.
— Не чепуши! — растерянно воскликнул Василий Кириллович. — Маленькая курочка — дурочка! Чепушок! Все ты знаешь, обо всем судишь.
Он ходил по комнате и сердито поглядывал на дочерей.
— Вот чин дадут и дела наладятся. И Анечкину судьбу устроим… если глупить не станет.
Анна оторвала глаза от рукоделия:
— Я сама, батюшка, свою судьбу устрою.
— А наша воля тебе нипочем? С Акилиной Павловной бы посоветовалась, она все-таки добрая женщина и мать тебе!
— Не мать, а мачеха, — поправила дочь. — Анилина Павловна спит и видит зятем камергера.
— Тому не бывать, — строго сказала Лиза.
Василий Кириллович ошеломленно уставился на младшую дочь. Лизины пальчики сновали по холсту, и четкий рисунок вырастал на глазах.
— Жаль, что в вашем Смольном институте вас не секут. Очень жаль, — с чувством сказал Василий Кириллович. — На горох бы тебя коленями поставить, как в мое время ставили. Завтра отпуск твой кончается, и я рад. Не будешь командовать в доме.
— Ведь скучно вам будет без меня, — сказала Лиза и вышла из комнаты.
Анна рассмеялась. Василий Кириллович начал убедительно говорить о том, что семейная жизнь без хорошего фундамента не получится, что, когда капризы ее пройдут, она поймет правоту суровой Анилины Павловны. Анна отрицательно качала головой.
Теперь Воронцов находил любой повод, чтобы вызвать Радищева.
