Лёня Герзон - Зверж
Так теперь бедные мерюкрякцы и разговаривали:
– Не прадва ли хоршоая поогда?
– Пока нигечо, но полсе одеба мжоет джоть пойти.
Вначале они очень расстраивались, но постепенно привыкли. Одни, когда их плохо понимали, стали себе помогать знаками. Например, показывать на небо и хмуриться – значит, дождь, а улыбаться – значит, солнце. Другие рисовали картинки. Правда, некоторые так рисуют, что пойди их пойми. Поэтому многие умные людишки, чтобы не мучиться, стали просто меньше слушать других. Всё равно ничего не понятно – чего же слушать? А другие, еще более умные людишки, сами стали говорить меньше.
Понятно, что с таким бедственным положением в стране строить башню стало невозможно. Да все про нее и вовсе забыли. Да и вообще кому она была теперь нужна, кроме некоторых орлов, которые вили на ее высоких уступах свои огромные гнезда?
Ни царь Невухоневротоневносор, ни его советники и ученые людишки – никто не мог понять, откуда такая напасть пришла. Про вирусы в те времена не слыхали. Стали людишки про себя говорить, что это царю наказание за то, что чужеземцев заставлял свое длинное имя произносить. Но как такое скажешь, когда ты говоришь, а понять тебя никто не может?
– Царь-то свосем нгалый стал, вот так ему и надо!
– Гечо-гечо? Нигечо не поминаю!
– Гечо, гечо… сам рудак!
– Это ты ругак, а я тебя не ругакал!
– А я тебя сечйас в мордак!
– Это я тбея в модрак!
Говорить становилось всё труднее, и малянцы теперь предпочитали объясняться кулаками. А малянки – ногтями и волосами. А некоторые говорили, что это всё не из-за царя, а из-за башни.
– Силшком выоская она, и всеь поярдок в гоусдарстве растсроила, – говорили некоторые.
– Бог не выедржал и на Неврухосранодосора ралозился, – говорили третьи.
Эпидемия распространялась. Скоро во всем государстве не осталось ни одного здорового людишки. Даже царь и его подданные, которые заперлись во дворце и никого к себе не пускали – всё равно заболели. И вот что интересно. Если один людишка заражался от другого, то он перенимал от него все неправильные слова, которые уже есть у того, и говорил их точно так же, как заразивший. Это придворный ученый понял, которого звали Нарокотух. Но правда ли его так звали или нет – это теперь трудно выяснить. Потому что из ста двадцати четырех научных книг, которые написал этот выдающийся людишка (и все от руки – ведь тогда еще книги печатать не умели), до нас дошли только три. И в одной он именует себя Нарокотухом, в другой Народобухом, а в третей Ноутбуком. Но почерк-то один и тот же! Всезнайка с доктором Шприцом, изучавшие его труды, пришли к выводу, что ученый во время их написания уже был не вполне здоров.
Так вот, этот Нарокотух или Народобух, или Ноутбук понял, как во дворец зараза попала. Притащил ее царский шут. Он, оказывается, тайно убегал по ночам из дворца, чтобы встречаться с одной малянкой. А эта малянка уже к тому времени была серьезно больна. Понять, что она говорит, было практически невозможно. Они с шутом объяснялись знаками. Говорят, шут ее очень любил. Какова же была его радость, когда он вдруг стал понимать буквально каждое слово своей возлюбленной! Ясное дело: инфекция передалась бедняге от нее…
Царь Невухоневротоневносор заразился прямо от шута, от царя заразилась царица, от нее – главная фрейлина, а потом уже и все остальные, потому что главная фрейлина была страшно болтлива. Каждое слово, которое она слышала от одного из обитателей дворца, она обязательно пересказывала всем остальным. А болезнь, как я уже говорил, передавалась через рот и через уши. Благодаря главной фрейлине, зараза распространилась так быстро, что никто даже не успел заметить, что он заболел, потому что и все остальные вокруг тоже заболели и стали говорить точно такими же словами. А ведь никому из дворца выходить не разрешалось, так что все, кто там находились – а это была целая куча народу – по-прежнему разговаривали на одном и том же языке. Правда, теперь этот язык был понятен только им одним, да еще и знакомой шута, проживавшей где-то возле рынка.
Вот такая грустная история произошла с народом Мерюкряндии. И ведь ладно, если бы людишки неправильно произносили только некоторые, немногие слова – это еще полбеды. Но чем больше распространялась эпидемия, тем всё больше народу уже не могло – хоть убей! – выговорить длинное имя своего владыки: НЕ-ВУ-ХО-НЕ-ВРО-ТО-НЕ-ВНО-СОР. Кто говорил Вуневротосорокух, кто Сыроухонервнорот, а уж совсем больные и вовсе, стыдно даже повторить: Нервноух или Мусорот. Царские слуги по-прежнему наказывали каждого, кто его имя коверкает. Это было сильно на руку мастерам гончарного дела – горшков требовалась уйма. Правда, те, кто наказывал, и сами теперь имя царя путали, так что пришлось им и друг на друга горшки понадевать. В конце концов вся страна вместо шапок стала на голове горшки носить. С тех пор и прицепилось к мерюкрякцам это прозвище: горшка-башка. Бедный царь не смог вынести такого позора и, чтобы не видеть несчастья, постигшего его народ, велел надеть себе на голову самый большой горшок – золотой с изумрудами – и убежал в лес. Ведь сам-то он уже тоже свое имя не мог правильно произносить! А отменять собственный указ о том, что «Кто государево имя коверкнёт – тому в горшке ходить», ему царская гордость не позволяла. Своим верным слугам он запретил идти за собой, и те рассказали, что видели, как бедный монарх углубился в пальмовый лес, стукаясь горшком о стволы пальм. Больше его никто не видел.
Глава девятая. Борьба
Борьба вокруг употребления мяса разыгралась нешуточная. Через две недели весь город уже разделялся на два враждующих лагеря: вегетарианцев и мясоедов. Либо ты ешь мясо, либо ты его не ешь. Третьего не дано. Общество «Зверям – жить», а сокращенно ЗВЕРЖ, росло, и каждый день в него вступали новые члены и членки. Говорить «членка» – неправильно, но с легкой руки Пустомели, который вообще любил коверкать слова, все стали их называть именно так.
Художник Мальберт с поэтом Пёрышкиным сделали вегетарианскому обществу рекламу. В городе появились плакаты и листовки, убеждавшие людишек не есть мясо. Барвинка оказалась права. Наладить контакт с художником и поэтом Бабаяге удалось чрезвычайно быстро. Бабаяга и сама не понимала, как это у нее вышло, хоть ей и стоило большого труда преодолеть свою робость.
– Да что ты всё стесняешься и стесняешься! – в сердцах кричала на нее Барвинка. – Нельзя же всю жизнь всех бояться! Что тебе другие людишки сделать могут? Убьют или искусают?
– Да нет… – замялась Бабаяга. – Но все-таки, как-то неудобно к малянцам прилизываться.
Она имела в виду «подлизываться».
– Прилизываться! – расхохоталась Барвинка. – Ну, ничего! Ничего с тобой не будет. Ради спасения животных поприлизываешься немного.
В конце концов Бабаяга согласилась. Но все-таки она очень боялась, что Пёрышкин с Мальбертом не захотят ее слушать. Ведь она совсем не умеет убеждать! К тому же лесанский – не ее родной язык, а на чужом языке порой так трудно бывает что-нибудь объяснить!
– Будешь им говорить, что я скажу, – велела Барвинка. – Ничего от себя. Понятно?
– Понятно, но…
Мальберта они пригласили на следующее утро. Бабаяга еще не пришла, она была у себя дома и приводила себя в порядок. Она замечательно умела кроить и шить на швейной машинке, и вот теперь шила себе платье и новое пальто. Ведь у бедной иностранки совсем не осталось приличной одежды – так уж она привыкла выходить на улицу в рваных, грязных тряпках.
– Я прошу вас ненадолго прийти к нам сегодня с утра, – позвонила Барвинка художнику. – У нас к вам срочное дело.
Мальберт все отнекивался, но Барвинка умела добиваться от людишек того, что ей нужно, и художник в конце концов уступил. Правда, он опоздал на два часа, но все-таки.
– Видите ли… – начал Мальберт прямо с порога, оглядывая Барвинку и Кнопочку. – Я собирался идти сегодня совсем в другое место, у меня много дел…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
