Галина Ширяева - Гюрги-Дюрги-Дюк
Но Юлька все-таки победила тогда Толкачева! Победила самым странным и неожиданным оружием! Когда однажды на перемене он ударил ее, а потом прижал к стене так, что хрупнули пробирки в ее руке, которые она несла в класс на урок, и осколки начали впиваться ей в ладонь, она, глядя в его наглые хулиганские глаза и вспомнив с безнадежностью, что нет у нее ни отца, ни дяди, ни брата, ни другого родственника, кроме далекого деда-врага, которые могли бы за нее заступиться, сказала звенящим от ненависти голосом:
— Вот я вырасту! И у меня будет… Сын! И он будет лупить тебя каждый день. Если даже ты спрячешься на Северный полюс, все равно каждый день…
Толкачев глупо засмеялся и отпустил ее. Больше он почему-то ее не трогал, а Юльке с тех пор часто снился один и тот же веселый сон: высокий широкоплечий человек ведет маленькую Юльку в белом парадном фартучке за руку по улице, и все оглядываются на них и улыбаются, потому что знают Юлька и ее Сын идут лупить Толкачева.
То было смешное, совсем детское, и странно — тогда Юлька чувствовала себя менее беззащитной, чем теперь. Словно Юлькино место на земле с центром неба над Юлькиной головой вдруг оказалось занятым! Словно Юльке еще предстояло заслужить право на все это: и на свою землю, и на свое небо, и на свою редкостную фамилию, и вообще на все Юлькино… Но разве это так? Ведь она родилась, она пришла на Землю — Юлька! Одна-единственная! Она родилась, и центр неба сразу оказался над ней, над Юлькой! Даже когда счастье уходило от нее — погиб отец, а потом умерла бабушка, — центр неба все равно остался над ее головой… А теперь он уходил, уходил!
Она вдруг вспомнила, как умерла бабушка. Юлька не знала, что она умирает. Бабушка прилегла на диван и попросила у Юльки пить. Юлька принесла ей воды, а через пять минут она снова попросила пить. Юльке надоело бегать за водой. «Бабушка, — сказала она. — Я тебе принесу полную чашку, и пей, когда захочешь». Она поставила чашку на стол возле дивана и убежала во двор играть. А бабушка умерла. А Юлька так и не знает, дотянулась ли она до чашки с водой…
Из-за окон пришла в комнату темнота, и Юльке стало совсем страшно.
* * *Она даже обрадовалась, когда в прихожей раздался звонок. Ей показалось, что звонок этот сразу разбил темноту и в комнате сразу стало светло. Она помчалась открывать и, зная почти наверняка, что это Дюк, так и не сумела по дороге к прихожей замаскировать свою радость.
— Ты кого-то ждала?
— П-почему ждала? Я никого не ждала. П-просто так… Была рядом, п-потому и открыла сразу.
Туфли Дюк были в грязи, а на куртке и на аэрофлотной сумке темнели пятна воды — значит, попала под дождь. Юльку это неожиданно обрадовало совсем не потому, что Дюк промокла, а потому, что та приехала, несмотря на дождь и грязь. Ведь приехала же! Ведь приехала!
— Обедала? — грубовато спросила Дюк, входя в комнату и снова швыряя сумку на загудевший рояль.
— Это очень дорогой инструмент. Нельзя вот так швырять на него что попало.
— Ах да! — сказала Дюк и убрала сумку с рояля. — Сейчас будем ужинать.
— Тебе кто-нибудь передал, что я обжора? Ты все время хочешь меня накормить.
— Я могу не кормить. Как хочешь.
Дюк скинула с ног грязные туфли и села на диван. Ее волосы, еще влажные от дождя, повисли потемневшими прядками и уже не были похожи на солнечные лучи. Юльке вдруг стало ее жалко. Наверно, оттого, что Дюк совсем не умела маскироваться по-Юлькиному. По ее лицу Юлька сразу поняла, что Дюк ужасно неловко, что она смущена чем-то. Тем, что из-под носа у Юльки утянула деда? Или тем, что сказала «не живи»?.. Прекрасно! Так ей и надо!
— Зачем же ты сидишь босиком? У меня есть лишние туфли. Они мне все равно жмут. Дать?
— Если тебе жмут, на меня и вовсе не налезут. У меня нога большая, как и у отца.
Они взглянули друг на друга и умолкли. Дюк зачем-то стала теребить и мять подушку, лежащую на диване, а Юлька тут же отняла у нее подушку и зачем-то начала взбивать ее… Тогда Дюк вместо того, чтобы заметить вслух, что спать еще рано, взяла и притащила из прихожей раскладушку… Зачем же тогда надо было приезжать? Разве она не могла спокойно выспаться там, на своем холме?
— Мне нужно видеть деда, — хмуря брови, сквозь зубы процедила Юлька. — Оказывается, он даже не знает, что я приехала, мамина телеграмма его не застала. А надо, чтобы он знал…
Дюк оставила свою раскладушку в покое и выпрямилась.
— Вот что! Я нарочно взяла его из больницы. И мама, и ее брат хорошие врачи, их даже здесь в городе знают… И я ему тебя все равно не покажу. Незачем. Ты все равно ему чужая теперь.
— Но он хотел меня видеть!
— Он давно хотел тебя видеть… Когда погиб отец, он приехал, чтобы увидеться с тобой. А его не пустили. И сказали, чтобы он не приезжал больше… А он все равно опять приехал, а его опять не пустили… Тебя каждый раз от него прятали… А ты еще, как назло, похожа на отца!
Юльке внезапно показалось, что перед ней и не Дюк вовсе, а маленькая, страшно обиженная кем-то девочка. Та самая, которую когда-то бил Федька Толкачев! Та самая, которая плакала ночами, жалея, что у нее нет отца или брата! Та самая, у которой когда-то не хотели улетать в небо красные самолеты… Словно Юлька вселилась в Дюк!
— А потом мы перестали его пускать к вам. И не пустим больше! Пока твоя мать отвечала на письма, он еще надеялся. А потом ответила ты… Ну и все! Ты ему и так слишком дорого обошлась!
— Но я хорошая! — сказала Юлька. — М-меня все хвалят!
— Кто все?
— Все! Спроси кого хочешь!
— Значит, ты для всех хороша — и для хороших людей, и для подлецов?
Юлька снова открыла рот, но от волнения ничего не смогла выговорить. А ведь хотела защищать себя изо всех сил. Просто она не была знакома с подлецами! Просто они ничего о ней не знают!
— У нас на Заозерке лечится один майор, — вдруг ни с того ни с сего сказала Дюк. — У него до сих пор осколок в сердце.
Это она вспомнила тот недавний их разговор на тропинке перед тем, как сказать Юльке «не живи»… Но почему вспомнила? Юльке стало холодно и неуютно. Она сунула руки под теплую подушку, но все равно не согрелась.
— Его лечит твоя мать?
— Да, моя мама.
— А м-моя работает экономистом. Они вместе с папой работали. Всегда вместе…
— Да? — холодно переспросила Дюк.
— Да! — сказала Юлька…
— А зимой мы живем здесь, с дедом, — сказала Дюк.
— Ну и прекрасно, — сказала Юлька.
Они так и легли спать, не дождавшись полной темноты и не поужинав. Юлька — на диване, Дюк — на раскладушке. И тишина, пришедшая оттуда, со спокойного озера, сейчас же вошла в комнату.
Юльке же не хотелось тишины, ей хотелось поговорить еще хоть немного. Кто бы мог подумать, что все эти четырнадцать лет о Юльке думали, о ней тревожились… Но Дюк лежала молча, и казалось — густая-густая темнота пришла в комнату, хотя еще можно было различить предметы, даже стрелки часов на письменном столе деда.
Нет, все-таки непонятно, зачем нужно было приезжать со своего холма! Чтобы лежать на раскладушке и молчать?
— Твоя раскладушка так скрипит, что я никак не могу уснуть!
— Я же не шевелюсь.
— Все равно скрипит.
— Я могу перейти к тебе. Но ведь там тесно.
— Ничего не тесно, — помолчав, сказала Юлька.
Дюк с подушкой под мышкой протопала по полу и легла на диван рядом с Юлькой. Однако и тишина и темнота все равно не ушли из комнаты, потому что Дюк молчала.
— Тебя мальчишки били когда-нибудь? — спросила Юлька.
— Нет, — ответила Дюк.
Юлька хотела рассказать ей про странную встречу на лестнице и про Федьку Толкачева, того единственного подлеца, которого она знала и который, конечно же, до сих пор ничего хорошего сказать о Юльке не может, но Дюк оборвала ее:
— Ладно. Спи. Мне завтра вставать рано.
Юлька уткнулась носом в плечо Дюк. Плечо было маленьким, твердым и холодным оттого, что высунулось из-под одеяла. Юлька прикрыла его ладонью. Плечо согрелось, но все равно было твердым, совсем не таким, как Юлькино плечо… Они лежали вот так долго и долго молчали. И Юлька вдруг услышала, что у них совершенно одинаковое дыхание, совершенно один ритм — словно они долго шли куда-то и устали одинаково. Или вместе пели одну и ту же песню… И Юльке больше уже не захотелось разговаривать, потому что и так было хорошо.
* * *А ночью ей снова приснился далекий и почти уже забытый веселый детский сон. Юлька и Сын шли по улице. Только все было почему-то наоборот — Сын был совсем маленьким, совсем крошечным, как детсадовский малыш, а у большой и сильной Юльки были крепкие, твердые плечи, жесткие ресницы и светлые, прямые, как солнечные лучи, волосы. Словно в Юльку вселилась Дюк.
Ощущение это было таким реальным, таким прочным, что, проснувшись утром и не обнаружив рядом с собой Дюк, Юлька не удивилась ни капельки, словно Дюк и Юлька в самом деле слились в одного человека… Юлька прищурила глаза — не от солнца, попавшего ей прямо в лицо, а чтобы разглядеть свои ресницы. Не стали ли они короткими и жесткими, как у Дюк.
