Елена Кршижановская - Человек решает сам
— Ты что, смеешься? — рассердилась она.
— А вспомните, как было дело. Мы постучались в комнату, никто не ответил, и я хотел уйти. Валя открыла дверь? Валя.
— А вошел первый ты, Веня. Правильно? — спросила Валя.
— Верно, — засмеялся я. — Значит, мы все его спасли!
Ну, я-то знаю. Если бы не Олег… Вот это настоящий парень! Я гордился им. Мы шли по улице рядом, и я от радости схватил его за руку и начал трясти.
— Ну что ты, оставь меня! — недовольно сказал Олег и отодвинулся, глядя в сторону.
Опять сердится… После того случая, когда он опоздал на репетицию и великан накричал на него, Олег стал часто дуться. Я не мог понять: что с ним творится?
— Какой ты злющий бываешь, Олег. Прямо противно, как старый дед.
— Ну уж дед! — засмеялся Олег, посмотрел на меня и взял под руку. — Не хочу быть злющим. Все, хватит. Идем-ка в цирк, проверим, как себя чувствует медвежонок. Он ведь скучает без хозяина.
Не могу я обижаться на Олега, когда он улыбается и показывает свои ровные зубы и когда смотрит на меня как-то виновато, будто просит прощения…
В цирке здорово переживали из-за Кьязини. Интересно получилось с его товарищами, итальянцами, которые тоже гастролировали у нас. Они ходили озабоченные, все время шушукались.
Оказалось, что они собирали для Кьязини деньги на больницу и на обратную дорогу. Смехота, как они удивились, когда узнали, что в больницах у нас лечат даром, и еще зарплату выдадут за это время. Так что никаких денег собирать не надо.
Мы почти каждый день навещали Кьязини. Поправлялся он медленно, потому что сильно тосковал. Ему все казалось, что он может умереть, и тогда Джиджи и его мама погибнут с голоду. Он говорил, что у них женщине без специальности, как его жена, невероятно трудно получить работу. А помочь некому, родных нет.
Мы тоже расстраивались, представляли себе, как его малыш — голодный, оборванный — ходит по красивым солнечным городам Италии. А потом уверили Кьязини, что выпишем к нам в Союз Джиджи, устроим его в детский сад и возьмем над ним шефство. Кьязини долго не мог понять, что такое шефство, а когда понял, немножко успокоился.
Я вспомнил, как мы с Катей жили одни, без родителей, и у Кати еще не было специальности. За все время мы ни разу не подумали, что можем погибнуть…
Только итальянцу начало становиться лучше, как он опять заволновался: вспомнил про Флайка. Так зовут медведика. Что Флайк скучает, кормят его плохо, работать он разучился. И похудел, — наверно, не узнать будет медвежонка. Конечно, Флайк его кормилец. Там, за границей, выкинут в два счета из цирка, если заболеешь и не сможешь каждый день работать.
В общем, совсем замучил наш итальянец меня и Валю. Вот Олегу было лучше. Он сам замучивал вопросами всех врачей и сестер в больнице. Насчет разных лечений, болезней и так далее. Когда получал ответы, сиял, как новый автомобиль.
— Не могу смотреть, как итальянец переживает, — сказала Валя. — Теперь он каждый день в садике прогуливается. Приведем ему Флайка. Пускай целуются.
— Да ты что! Медведя. Во-первых, из цирка не пустят. И по улице — толпу собирать на весь район, — говорю.
Но Валя все устроила. Флайка отпустили с условием, что с нами поедет служащий, который ухаживает за медведиком, а отвез нас один из оркестрантов; у него своя «победа».
Всё было замечательно. Правда, нас не хотели пускать в больничный садик, но мы устроились в сторонке у забора и привели туда Кьязини. Вот-то было радости. Он обнимался с Флайком, чуть не орал от восторга. А Флайка не оторвать было от хозяина, — старался лизнуть в лицо, ворчал от удовольствия, приплясывал. Здорово приятно было на них смотреть. Валя даже хлопала в ладоши.
Но музыкант вдруг подозвал Валю и говорит:
— Некогда ждать.
— Что вы! — испугалась она. — Итальянец еще не нагляделся на своего дружка. Сейчас их разлучить — это хуже, чем отнять у человека недочитанную книгу или не дать досмотреть кино. И не думайте отнимать сейчас Флайка.
— Ну ладно. Тогда вот что, — улыбнулся музыкант. — Я съезжу по своему делу, а вы здесь побудьте. На обратном пути захвачу вас.
Вместе с музыкантом уехал и служащий — ему надо было в магазин. Мы были довольны. Пускай Кьязини вволю побудет с медведиком. Итальянец на глазах веселел. Прямо не узнать.
— Друзия! — сказал он и положил руку на сердце. — Русски пионэро! Спасьиба!
Когда его позвали обедать, он крепко нас обнял, Флайка поцеловал и пошел, поминутно оглядываясь и помахивая рукой. Медведик рвался за ним, мы с трудом его удержали.
А машины все не было. У Вали закоченели ноги, Олег тер уши, я тоже порядочно замерз. Мы ждали еще минут двадцать, и наконец Олег сказал:
— Ничего не поделаешь, придется идти пешком. Хорошо, цирк близко. Надо скорей, а то простудим Флайка, хоть мороз небольшой.
Он проверил ошейник медведика, крепко навернул на руку ремень, и мы пошли. Флайк вел себя прекрасно. Спокойно шел между мной и Олегом на задних лапах, и я его поддерживал под мышку. Получалось совсем как будто прогуливаются три друга.
— Ой, глядите, медведь! — завопил какой-то мальчишка и запрыгал перед нами, мешая идти.
Мигом целая толпа окружила нас; все больше и больше народу собиралось. Пошли шутки, смех. Флайк занервничал и рванулся. Олег поскользнулся, упал, и Флайк, уже на четвереньках, повез его за собой. Мы с Валей попытались схватить медвежонка за ошейник, но он огрызнулся, шлепнул Валю лапой и разодрал когтями пальто.
Расталкивая толпу, появился милиционер и строго спросил:
— Что за непорядки? Почему зверь без намордника? И вообще зачем он здесь?
— Он из больницы, вот из этой, — сказал Олег. Я все-таки поймал ремень и помог удержать медведика. Олег поднялся с земли, гладил его, успокаивал. Все стояли кругом и смотрели на нас. Ужасно неудобно.
— Почему медведь вдруг в больнице? Глупости болтаешь! — возмутился милиционер.
— Он правда из больницы идет, — сказала Валя.
— Стыдно врать! Большая девочка, а издевается. В больнице люди, а не медведи.
Не знаю, что бы с нами было дальше, но в это время, к счастью, подкатила машина музыканта. Служащий быстро впихнул Флайка в середину, мы тоже сели и уехали.
Оказывается, у музыканта что-то испортилось в машине, и он задержался, пока чинил. Приехали мы в цирк грязные, перемазанные, а Валя потом долго штопала и зашивала пальто. Но на медведика не рассердилась.
Флайк не виноват, что испугался шума и криков.
Домишко с ружьишком
Мы привыкли к медведику и его хозяину, и, когда они со своей труппой уехали на родину, нам было очень грустно.
У меня даже в школе вышла неудача. Как раз накануне мы проводили Кьязини на вокзал, и на уроке английского языка я все думал о медведике. Мы уже привыкли с Олегом хватать пятерки — натренировались с итальянцем. А сегодня у меня вдруг еле-еле тройка. И то, наверно, поставили за старые заслуги. Я вместо «гуд бай» сказал «арривэдэрчи». И еще перепутал итальянские и английские слова. Весь класс хохотал, а учительница рассердилась. Решила, что я нарочно. А я вовсе и не нарочно. Я расстраивался, что больше не увижу итальянца и Флайка.
И, кроме того, дядя Коля обещал поговорить с директором цирка обо мне. Это чтобы меня приняли учеником.
Сразу после уроков мы с Олегом побежали в цирк на репетицию. Великан помогал устанавливать на манеже качели, ворчал на рабочих, вертел тяжелые подпорки, точно бамбуковую этажерку.
Он взглянул на меня и еще больше нахмурил густые брови, вытер об штаны руки и сердито отвернулся. Не видел я дядю Колю в таком скверном настроении. Он когда ругает, и то чувствуется, что все равно ему весело. Может быть, я его рассердил? Но чем? Если человек сердится, лучше не задавать ему вопросов. В этом я уже убедился. А очень хотелось узнать, говорил ли дядя Коля с директором насчет моей работы…
Великан тряхнул качели с такой силой, что они сами закачались, как бешеные, нахмурил брови — глаз не стало видно — и сказал:
— Ну ладно, давай работать.
Он лег на коврик, и я сделал стойку на его вытянутых руках — ладонь в ладонь. До чего мне нравятся крепкие, теплые, верные его руки! Как точно они всегда подхватывают, держат меня. И ни разу не сделали больно. Когда он рядом, я ничего не боюсь, и забываю про усталость, и не хочется думать, что репетиция кончится, что кончится необыкновенное и сильное счастье, от которого хочется кричать какую-нибудь дикую песню. Пускай у меня бывает докрасна натерта поясница от лонжи, пускай дядя Коля ругается и заставляет по тридцать раз, до самого пота повторять одно и то же. Пускай! Лишь бы работать с ним, видеть, как он радуется, когда у меня правильно выходит… И он тоже забывает про все во время работы, я знаю. Он даже не слышит, если его кто-нибудь позовет.
