Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство
Цеся выбрала первый попавшийся зонт, получила у продавщицы чек, заплатила деньги и наконец вышла из магазина. Карпы продолжали течь, сетку трясло от резких конвульсий. Цеся решила, что разумнее всего преодолеть небольшое расстояние до дому бегом. А о дальнейшей судьбе карпов пускай заботятся другие.
И побежала.
Снова пошел снег, в воздухе стало совсем бело. Холодные хлопья кружились над землей, подгоняемые ветром. Тот же ветер, как на крыльях, нес Цесю и ее рыб и вдруг на углу кинул все эти сокровища в объятия идущего навстречу человека.
— Ого! — услышала она приятный баритон, и кто-то крепко обхватил ее за талию.
Цеся подняла глаза и почувствовала, что ей дурно. Ее обнимал бородатый брюнет студенческого возраста. Свет, падавший из книжного магазина, озарял его строгие, мужественные черты и зажигал золотые искорки в бездонных глазах. Бородач, не ослабляя объятий, разглядывал Цесю с интересом, какового достойны лучшие представительницы прекрасного пола. От него исходил интенсивный запах одеколона «Ярдли». Цеся в одну секунду потеряла голову.
— Пустите меня! — холодно сказала она, хмуря брови. Голову потерять она могла, но ни за что не могла позволить, чтобы он об этом догадался.
Бородач засмеялся, как Мефистофель.
— Почему? — спросил он глубоким голосом, заставившим Цесю затрепетать.
— Потому что у меня карпы текут, — собравшись с духом, ответила она.
Удивление, появившееся на лице бородача, было наградой за ее непреклонность. Он мгновенно разжал объятия и отпустил Целестину на свободу. Цеся была уверена, что, едва это произойдет, она немедленно удалится, всем своим видом демонстрируя возмущение. Но почему-то, к собственному изумлению, продолжала стоять на месте, с нарочитой неторопливостью помахивая сеткой с рыбами. Бородач перевел взгляд на карпов.
— Вон оно что… — сказал он с сочувствием. — Обстоятельства против нас. Но мы еще встретимся, надеюсь. Например, послезавтра, в парке Монюшко, у памятника. В четыре.
— Вот еще, — ответила Цеся, с трудом скрывая восторг. Впервые в жизни ей назначили свидание!
— Значит, в четыре, — повторил бородач тоном человека, не сомневающегося в победе. — Ждать буду пять минут, — и, окинув Цесю пламенным взором, ушел, нарочито пружиня шаг.
А Цесю мгновенно охватило черное отчаяние. Красавец, конечно, понял, что ошибся. Небось идет теперь и думает: ну и дура. Карпы! О подлая судьба! Ну что ей стоило помолчать — всегда лучше загадочно молчать, чем городить всякую ерунду, какая только взбредет в голову. И почему она не позволила удержать себя в объятиях, что, кстати, было чрезвычайно приятно!
На свидание бородач не придет. Это ясно. Впрочем, может, оно и к лучшему. Он решительно чересчур красив. Такие, как правило, избалованы успехом у женщин.
Если б он увидел Целестину Жак при свете дня, его бы постигло жестокое разочарование.
Да, но ведь пока что он ее видел при вечернем освещении. Кроме того, встретиться предложил уже после того, как она брякнула насчет карпов. Значит, карпы его не остановили.
Может быть, он все-таки придет на свидание?
Пусть приходит. Целестины у памятника он не застанет. Если она ему понравилась, пусть остается в его памяти прекрасным воспоминанием. Она избавит его от разочарования, а себя — от позора.
— Я не пойду на свидание, — громко сказала Целестина Жак и энергично зашагала вперед.
9
Семья Жаков в некотором роде находилась в особом положении: жила в доме так называемой старой постройки. В этом были свои преимущества и недостатки. К недостаткам относились: прогнивший потолок в ванной, с которого в дождливые дни лила вода, а также полчища короедов, подтачивающих все деревянные части здания. Преимуществ насчитывалось больше. В странной квартире Жаков, нетипичной даже для дома старой постройки, хотя и соответствующей по метражу государственным нормам, было множество прелестных закутков, которые даже самый придирчивый управдом не решился бы причислить к жилой площади.
Посреди квартиры тянулся длинный узкий коридор без окон, от которого отходили многочисленные запутанные ответвления; в конце каждого были разные диковинные помещения: две комнаты, две комнатушки, кухня, ванная, несколько тайников неизвестного предназначения, кладовка и прачечная. В одном из тайников находилась дверка, за которой начиналась чертовски крутая лестница, ведущая на чердак, а с чердака — на башенку, увенчанную жестяным петушком.
Сейчас мама Жак последовательно обшаривала все эти помещения, но нигде не могла найти машинку для мака. Положение становилось угрожающим: мак она замочила уже двадцать четыре часа назад. Было просто необходимо провернуть его через машинку, чтобы на праздничном столе появился пирог с маком. А какой же праздничный стол без макового пирога!
В повседневной жизни семейство готово было терпеть немалые неудобства, чтобы создать своей кормилице условия для творческой работы. Однако по мере приближения рождества в умах членов семьи начинали происходить неожиданные перемены. Дедушка превращался в придирчивого, брюзгливого свекра, только и норовящего отругать невестку за бесхозяйственность. Дети, то есть Целестина, Юлия и Бобик, требовали вкусных вещей и праздничного настроения. Жачек приводил примеры счастливых семей, в которых неработающие матери создают уют и кормят домочадцев пирогами с капустой. Словом, на бедную служительницу муз оказывалось такое давление, что она вынуждена была, превозмогая самое себя, занять место у плиты. Тем паче, что во Дворце культуры, где она руководила мастерской скульптуры и керамики, в это время года по случаю праздников как раз был перерыв в занятиях, так что ссылаться на недостаток времени не имело смысла.
Обыскав чердак, мама полезла на башенку. Шансы найти там машинку были ничтожно малы, поскольку в башенку никто не заглядывав с того дня, когда Целестине исполнилось десять лет и разгулявшаяся именинница чуть не вывалилась из окошка башни на улицу. Однако мама не хотела пренебрегать ни единой возможностью: открыв низенькую дверку, она внимательно оглядела башенку изнутри.
Небольшое квадратное помещение было почти пусто, если не считать лежащей в углу кипы старых газет. Машинки, разумеется, не было и в помине. Мама выглянула из окна и… забыла и про мак, и про пофыркивающий на плите бигос. За окном стояли сине-голубые сумерки, ветер бесшумно гонял сухие снежные хлопья. В доме напротив загоралась и гасла гирлянда елочных лампочек.
У подъезда желтого дома стояли и болтали две девочки. В одной из них мама узнала Цесю.
— Эй! — крикнула она.
— Алло, алло! — завопила снизу Цеся. — Погляди, Данка, моя мама на башне! Ну-ка, спусти нам свои косы!
Карпы в сетке вроде бы угомонились. Возможно, потому, что Цеся положила их на снег. Ей пришлось это сделать: иначе невозможно было образно описать подруге сегодняшнее приключение. Но тут она подхватила авоську и распрощалась с Данкой.
— Послушай, Цеська, мне ужасно хочется слазить на эту башенку, — сказала Данка, глядя вверх. — Это же просто фантастика. Можно там посидеть?
— Приходи послезавтра утром, — сказала Цеся, которая, правда, не допускала и мысли о том, чтобы пойти на свидание с бородачом, однако на всякий случай вторую половину дня предпочла не занимать. — Там правда здорово, только холодно.
10
Цеся вошла в переднюю, где на этот раз пахло бигосом. Из комнаты девочек доносился многоголосый шум.
— Мои ребята пришли, хотят помочь тебе молоть мак, — сказала Юлия маме. — У Толека мы уже всё смололи.
— Да что вы все заладили мак, мак! — рассердилась мама. — Я пока никак машинку не найду. — И вдруг замолчала, испытующе глядя на дочку, у которой на щеках пылал румянец, волосы рассыпались и глаза сияли, как черные звезды. — Толек тоже пришел? — спросила она тоном скорее утвердительным, нежели вопросительным.
— Да, — шепнула Юлия и закрыла глаза. — Мама, он чудо. Чудо! Я в него безнадежно влюблена.
Цеся отложила свои покупки и подошла поближе. Ничего нет интереснее сердечных дел.
— Толек — это какой? — шепотом спросила она.
Юлия бросила на нее недовольный взгляд:
— А, это ты. Слушай, Телятинка, когда мы тебя допустим в свое общество, изволь быть на высоте, понятно? Изобрази из себя милую, благовоспитанную девочку. И без того дрожишь от страха, как бы кто из родственничков чего не выкинул.
— Ну, знаешь, доченька!..
— Ты не представляешь, — зашептала Юлия, — какая у него семья. Мать настоящая графиня. Красивая, элегантная, благоухающая.
— Что ты говоришь? — растерялась мама Жак и украдкой покосилась на свои стоптанные туфли.
— Мы мололи мак, а она пекла коврижку, — трагическим шепотом продолжала Юлия, — и при этом была в бархатном платье с воротничком из настоящих кружев!
