Алексей Логунов - Колосок с Куликова поля
— Мягки ли пироги? — спросила.
— Ох, мягки…
— Понравятся ли они свинье?
— Понравятся, понравятся, — отвечает ей жадный хозяин, а сам думает: «Соли ей не давал, а пироги вроде посолены. Может, она и без муки пироги испечет. Вот тогда заживу — еще богаче стану!»
Раздобрел хозяин. Разрешил девочке оскоблить квашню и испечь для себя пирожок-поскребышек. Собирает, соскабливает девочка остатки теста в квашне, и вдруг видит — вот оно, ее колечко! Лежит на самом дне.
Обрадовалась девочка. Быстро испекла пирожок-поскребышек и присела в уголок у печки отдохнуть. В это время в дом зашел старик нищий и попросил милостыню. Разломила девочка пирожок и половину отдала старику. Отведал он ее пирожка и сказал:
— Золотые руки у тебя, дочка. Спасибо тебе!
…Я замечал, что и мама старается потише греметь па кухне посудой, и сестра закрыла свой учебник, притихла в уголке, тоже слушает вместе со мной Пелагеину сказку. И невдомек мне было тогда, что это и не сказка вовсе, а самая настоящая быль: тетка Пелагея рассказывала про свое детство. Это она сама, оставшись сиротой, работала у деревенского попа прислугой. И однажды обронила в квашню колечко — подарок матери. Только было оно не золотое, а обыкновенное, самодельное, из медной копейки.
И вот снова, второй раз в жизни, тетка Пелагея осталась сиротой. В первый же год войны она получила сразу три извещения — о гибели мужа и двух сыновей. Больше никого у нее не осталось, даже внуков. Она как-то сразу постарела, стала забывчивой и усталой. И кто знает, перенесла бы она это горе, если бы не было у нее зацепки на земле, любимого дела — печь пироги. Она была нужна людям: чуть ли не в каждом доме справляли тогда поминки. А кто мог лучше ее испечь пирог, когда вместо муки — крахмал из мороженой картошки, собранной по весне в колхозном поле, а начинка — мясистые листья конского щавеля?
Умерла тетка Пелагея уже после войны. Легла однажды на свою нетопленую печь и не проснулась. Хоронили ее всем селом. И каждый, кто шел за гробом, вдруг почувствовал, что вместе с Пелагеей уходит из деревни что-то доброе и светлое, и воспринимал это как личную утрату. После себя не оставила она даже медной копейки, лишь добрую память в сердцах односельчан, да сказку, которую выстрадала всей своей жизнью.
В избушке тетки Пелагеи поселились молодожены. И через несколько лет, подправленная и побеленная, она стала от детских голосов похожей на веселый колокольчик.
ВОЛЧОНОК
Очкарик, нескладеха — фантазером,
Наверное, растет мой младший брат.
С ребятами не лазит по заборам,
Жалеет воробьишек и грачат.
Друзья его за это невзлюбили.
Бедовые, лихие пацаны,
Они его не раз за это били,
А он молчал, не чувствуя вины.
Но лопнуло терпенье, и однажды
За сломанный кораблик у реки
Он раздавал отчаянно и страшно
Мальчишкам синяки, как пятаки!
С тех пор ребята перестали драться.
Теперь друзья — водой не разольешь.
Ах, Вася, Вася, лопоухий Вася,
Ты медленно, но все-таки растешь!
В деревне у каждого есть прозвище. Было оно и у того нескладного мальчишки, о котором я хочу рассказать — Волчонок, или Волчок. Прозвище подходило к нему как нельзя лучше. Рос он молчаливым, диковатым. Играл почти всегда один и скучно ему не было.
Прямо за их избой бежала речка. Речушка так себе, мелкая, без названия даже. Все ее так попросту и называли — речка.
А для Волчонка она была самым лучшим другом, кроме, конечно, Ивана Артемыча, отчима. Но о нем будет речь впереди.
На речке Волчонок пропадал целыми днями, особенно летом. Сидит где-нибудь на бережку, среди густой осоки, и смотрит на воду. Вот прямо по воде бежит на длинных ножках-ходулях продолговатый комар. У берега распустилась крупная, с небольшой кочан капусты, лилия, и точно такая же отражается под ней в воде… Рядом торчит треугольная мордочка зеленой лягушки. Ишь, лупоглазая… Волчонок обрывает головки ромашек, кидает в лягушку. Раз… Недолет. Еще раз… Перелет. Раз…. Цветок падает напротив треугольной мордочки. И вдруг всплеск — и цветка нету! Лягушка проглотила его. «Ах, ты, хитрюга, — думает мальчишка, — сидишь, добычу подстерегаешь… Ну, сиди, сиди…»
Волчонок вспоминает про свой зверинец и отправляется посмотреть, все ли там в порядке. Зверинец он сделал сам. На перекате, где речка совсем мелкая и из воды торчат темно-зеленые, замшелые камни, он огородил у берега небольшой участок, в шаг шириной. Между большими камнями насовал мелких, так что запруда стала похожей на частое сито и пропускала лишь воду. В запруду он пустил улитку, юркого черноспинного гольца, двух маленьких рачков, которых поймал под камнями, и пятнистого, поменьше мизинца, тритона. Живите вместе! Дно в зверинце чистое, песчаное, в углу растут несколько кустиков зеленой ряски. Своим зверятам он приносил моченый горох и хлебные крошки, ловил комаров, но еще ни разу не видел, как они едят.
Волчонок любил речку. И она, словно по секрету, как хорошему другу, открывала ему свои тайны. Он знал, где под берегом живут большие коричневые раки. К ним в норы нередко заплывали и голавли, и красноглазая плотва. Знал он также, где прячется в осоке маленький светлый родничок, выбегающий из-под плиты известняка. А однажды речка подарила ему такое, что он чуть не закричал от восторга. Это была небольшая пещера. Выдолбили ее люди, когда копали здесь песок для хозяйственных нужд. Но потом забросили: слишком часто стали попадаться глыбы известняка. Вход в пещеру зарос крапивой, полынью, и она стала невидимой. Волчонок натаскал туда сена и стал часто играть там. Даже свой зверинец он теперь навещал реже. Никто не мешал ему целыми часами лежать на пряно пахнущем сене, разглядывать какой-нибудь стебелек или следить за хлопотливым муравьем, заскочившим туда по своим неотложным делам. Ему нравилось бездумно смотреть вдаль, сквозь кружево зеленых листьев крапивы. Отсюда, с крутого бугра, хорошо была видна речка внизу, и две избы за ней на косогоре — Выселки, возле них старые ветлы, обсыпанные грачиными гнездами, и даже крыши Ключевки, от которой Выселки убежали почти на километр.
Свою мать Волчонок побаивался. Всегда раздражительная, закутанная в платки, кофты, рваные фуфайки, пахнущая лекарствами, она в тридцать лет уже выглядела старухой. Он старался пореже попадаться ей на глаза, потому что запросто мог получить подзатыльник. А она иногда, задумавшись, вдруг стискивала его в своих объятиях, принималась часто целовать, плакала и причитала:
— Сыночек, кровинушка моя, и что же мы с тобой такие горькие, а?
В такие минуты Волчонок всегда старался побыстрее сбегать за соседкой, бабушкой Федорой, которая успокаивала мать разговорами, а затем укладывала ее в постель и поила отваром каких-то трав.
Только две их избы и остались на Выселках. Раньше были еще три, но хозяева разъехались, избы от недогляда пришли в ветхость и их постепенно, что можно было, растащили на топливо. А камень (все они были сложены из местного известняка) уже после войны перевезли на колхозный двор и построили новую конюшню.
На колхозном дворе Волчонок бывал редко, там всегда ватажились мальчишки, дразнили его и дрались. Но там было столько интересного! Два длинных каменных амбара, покрытых железом. Новая конюшня. Деревянная сторожка, похожая на избушку на курьих ножках, — в ней хранились хомуты и другая конская сбруя. Колодезный журавель с большой деревянной бадьей и длинное, позеленевшее внутри корыто, выдолбленное из огромного бревна. В этом корыте поили лошадей. Здесь же стояли телеги, пахнущие соломой и дегтем, под навесом лежали плуги и бороны, валялись различные ржавые железки.
Но интересней всего был колокол. В Больших Ключах, когда-то стояла церковь, но ее сломали за ненадобностью, а колокол приспособили для хозяйских нужд. По его звону люди выходили на работу, приходили на обед, собирались на собрания. Когда случался пожар или еще какая беда, в колокол звонили изо всей силы и в его густом, зычном гудении слышались всхлипы. Звонили в колокол и зимой, в пургу, чтобы тот, кто заблудился в поле, мог выйти на его голос.
