Екатерина Вадимовна Мурашова - Барабашка - это я: Повести
— Ребята! Кто хочет в пятницу пойти в детский дом и выступить там в концерте художественной самодеятельности?
Все, кто занимался своими делами, продолжали ими заниматься, а остальные, кто был ничем не занят, стали смотреть в разные стороны. В основном смотрели на крышки парт. Я подняла руку и сказала:
— Я пойду!
Нина Сергеевна очень обрадовалась:
— Молодец, Оля! Ты у нас не равнодушная девочка! Это хорошо! А что ты умеешь?
— Я могу стихи почитать, — сказала я. — Я их много знаю.
— Давайте я пойду! — вскочила Зина Лучко. — Я с лентой покажу композицию, новую. Она у меня немного не доработана, но это ничего, да?
— Конечно, конечно, Зиночка! — проворковала Нина Сергеевна.
— Я тоже, — вдруг тихо сказала Ира Смирнова.
Я страшно удивилась. И все другие, по-моему, тоже. Представить, что Ира с ее вечной молчаливостью может перед кем-то выступать, было очень трудно.
— Может быть, тебе не надо, Ирочка? — как-то нерешительно спросила Нина Сергеевна.
— Надо! — тихо, но твердо сказала Ира.
* * *Я сейчас переоденусь и ухожу! — сказала я дома.
— Куда это? А обедать? — поинтересовалась бабушка.
— В детский дом. У нас там самодеятельность, — объяснила я.
— Это доброе дело, — согласилась бабушка. — Может, вот пряники с собой возьмешь? Свежие, с повидлом, с утра только купила, угостишь там кого…
Я вспомнила реакцию Васьки на «подачки» и, подумав, отказалась.
В школьном вестибюле собралось человек пятнадцать, которые должны были идти в детский дом. В основном малыши-младшеклассники. Ира Смирнова сидела на низенькой скамеечке и читала. Зина Лучко подошла ко мне и спросила, тараща выпуклые зеленые глаза:
— Ты как думаешь — я вот тут печенья взяла… Наверное, нормально, да? Я хотела конфет, но ничего вкусного не было. Так я печенья… Нормально, да?
— Нормально, — сказала я.
Зина считает так, я — иначе, зачем навязывать ей мое мнение? К тому же она не знает Ваську. Чем я ей докажу?
* * *Сначала выступали сами детдомовцы. Они все были стриженые и аккуратно одеты. Но аккуратность эта была какая-то гостиничная. Словно она, эта аккуратность, не принадлежит им самим, а взята напрокат и подлежит возврату. Не знаю, как сказать точнее…
Малыши-детдомовцы в зеленых рубашках и фуражках танцевали какой-то танец. Они ходили по кругу, хлопали в ладоши и пели: «Храбрые мальчишки, нечего тужить! Тоже вы пойдете в армию служить! Эх, левой! В армию служить! Эх, левой! Нечего тужить!» Я смотрела на них и думала: тот это детдом или не тот?
Воспитатели вместе со своими воспитанниками сидели на стульях у стены. У входа в зал толпились нянечки, повара. Все они были в белых халатах, только одна толстая, немолодая уже женщина была в халате цветном — красные розы по зеленому полю. На шее у нее висели крашеные деревянные бусы. Я почему-то решила, что это тетка Марфа.
Потом был перерыв. Наши малыши смешались с детдомовскими, и их было уже не различить. Зина Лучко кормила печеньем всех подряд, и все радовались. Старшие детдомовцы стояли отдельно и в малышачьей радости участия не принимали. Вокруг Нины Сергеевны и нашего завуча Валентины Андреевны образовались галдящие круги, из которых задавали сразу по нескольку десятков вопросов. Нина Сергеевна, смеясь, отвечала, а Валентина Андреевна растерянно оглядывалась по сторонам. Вдруг я снова увидела женщину в пестром халате. Она держала за руку мальчика лет восьми и говорила ему хриплым басом:
— И вечно ты, Родька, глупость какую спросишь! Сколько раз тебе повторять: не лезь ты к людям со своими глупостями! Стой вот здесь. Или вон с робятками повозись. Все дело…
Она отпустила мальчика и куда-то ушла, а он послушно стоял на месте и крутил коротко стриженной головой. «Родька — Божий человек», — вспомнила я и, как волны, разводя руками галдящих малышей, пошла к нему. Он заметил меня и смотрел мне прямо в глаза, не отводя взгляда.
— Тебя Родькой зовут? — спросила я.
— Ага. А ты откуда знаешь?
— А вот знаю, — таинственным шепотом произнесла я. — Я все знаю. Я — волшебница.
— Ну да? — не очень удивился Родька. — А вот скажи тогда, где сейчас моя бабушка?
«Вот черт! — подумала я. — Сфантазировала на свою голову. Ну как теперь выкрутиться?» Тут я вспомнила про Родькину веру и решила идти напролом. Во всяком случае, все сразу станет ясно.
— На небе твоя бабушка. В раю. Где ж еще? — сказала я как о чем-то само собой разумеющемся.
Вот тут уж глаза у Родьки действительно стали круглыми от изумления.
— Ты… ты, — срывающимся голосом прошептал он, — и вправду все знаешь?
— Все! — подтвердила я, гадая, какую еще проверку изобретет для меня Родька.
— А Жека Андреев тоже в раю? — вдруг спросил Родька.
Я вздрогнула от удивления.
— С чего это ты взял?! — воскликнула я. — Жив, здоров Жека, по тебе скучает.
— Правда?! — Родька даже подпрыгнул от радости. — Вот хорошо-то! А я и не верил, ни капельки не верил!
— Чему не верил-то?
— Ну, когда Вася с Жекой сбежали, нам Тамара Александровна сказала, что Жека умер. И что все умрут, кто будет бегать. А я не верил. Ни капельки. И каждый вечер за него молился. За здравие, как за живого. Вот!
«Чудеса! — подумала я. — А как бы эта самая Тамара Александровна предъявила им живого Жеку, если бы его поймали?» Тут я вспомнила про специнтернат и все поняла. Ну конечно же! Если Жеку поймают, то его сразу отправят в тот самый интернат для умственно отсталых, про который говорил Васька. И Родька об этом, естественно, не узнает.
— Жека жив, — сказала я. — И Васька жив тоже. Они оба передают тебе привет.
— Жека нашел свою маму? — спросил Родька, отводя глаза.
— Нет, еще не нашел.
— Передай ему, — горячо сказал Родька и схватил мою руку своими маленькими сухими руками. — Передай ему, что я его помню. И что я буду молиться за него… «От стрелы, в ночи летящей…» — быстрой скороговоркой прошептал он.
В это время перерыв кончился, и все снова расселись по своим местам. Родька убежал, но я, даже не видя его, чувствовала на себе его взгляд.
Сначала наши малыши тоже танцевали, читали стихи и разыгрывали какую-то сказку, кажется, «Теремок». Я почти ничего не видела и не слышала. Потом выступала Зина Лучко. Она выбежала в голубом купальнике с серебряной отделкой, а в руке у нее была какая-то палочка. Зина взмахнула палочкой, и та развернулась голубой лентой, которая то закручивалась спиралью вокруг Зины, то волной стояла на полу, то образовывала вокруг Зины голубой блестящий круг. Сама Зина гнулась в разные стороны, ходила колесом, садилась на шпагат, и все это не выпуская ленты из рук. Все вместе было очень красиво. Зине долго хлопали, особенно старшие детдомовцы, а один черноволосый мальчик, чем-то похожий на Ваську, подошел к ней и дал ей белую гвоздику. Зина страшно покраснела, поклонилась и убежала. Мальчик тоже покраснел и долго стоял на месте, словно забыв, что ему теперь нужно делать. Потом Ира Смирнова прочла юмореску из школьной жизни. Она читала очень хорошо, с выражением, и почти не подглядывала в бумажку. И юмореска была очень смешная. Но почему-то почти никто не смеялся. Ира побледнела и очень расстроилась, а мне показалось, что детдомовцы просто не поняли, о чем идет речь.
Следующая очередь была моя. Накануне ко мне подошла Нина Сергеевна и спросила:
— Ты что будешь читать?
— Что-нибудь про животных, — сказала я. — Можно?
— Можно, — согласилась Нина Сергеевна, — только чтобы громко и с выражением. Я тебя проверять не буду — мне сейчас некогда. Но ты ведь не подведешь, ладно?
— Ладно, — сказала я.
Я вышла на середину круга и объявила:
— Асадов. «Стихи о рыжей дворняге».
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
Прощай, брат, хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину…
Я читала тихо и без всякого выражения. Вовсе не назло Нине Сергеевне, нет, я просто знала, что эти стихи нужно читать именно так. И еще я знала, что не должна читать эти стихи. Но все равно читала. А все детдомовцы смотрели на меня застылыми глазами. На последней строфе я вдруг почувствовала, что глаза у меня мокрые, задрала вверх подбородок, чтобы слезы не вылились, и сказала громко и четко:
…Старик! Ты не знаешь природы!
Ведь может быть шкура дворняги,
А сердце чистейшей породы!
Многие малыши и некоторые нянечки плакали. Нина Сергеевна хотела увести меня, но я вдруг вспомнила про Ваську и начала читать громко и с выражением:
Весь жар отдавая бегу,
В залитый солнцем мир
Прыжками мчался по снегу
Громадный бенгальский тигр.
Клыки оскалены грозно,
Сужен колючий взгляд.
Поздно, слышите, поздно!
Не будет пути назад!..
Я ненавидела себя и ликовала одновременно. И еще, несмотря на свой крик, видела и слышала все, что происходило в зале.
