Жаклин Уилсон - Всё самое плохое о моей сестре
Когда краска высохла, папа закрепил вдоль четырех стен планки, так что мама уже могла вешать готовые костюмы. На новый ковер денег не было, и она решила почистить мой старый. Маме пришлось чистить его несколько раз, и даже после этого еще остались пятна, но на самое плохое пятно она поставила столик со швейной машинкой. Большое зеркало из спальни мама поставила в один угол, а Безголового Малыша – в другой. Безголовый Малыш – это ее старинный портновский манекен. Когда я была маленькой, я дала ему имя и даже играла с ним. Но трудно что-то придумать про существо, у которого нет головы.
Мамина швейная комната была готова за три дня. Мы устроили небольшую церемонию ее открытия, с бутылкой шампанского из магазина Сейнсбьюри. Мне позволили сделать один глоток, Мелиссе – два. Мне понравились пузырьки, а вкус не очень.
Потом мы начали делать комнату Мелиссы. Я уже говорила, что, когда разбирали Берлогу Марти и выбрасывали мою замечательную мебель, я плакала совсем немного. Так вот, моя сестра Мелисса старше меня на два с половиной года, но она наплакала целое ведро, когда папа разбирал на части ее старую дурацкую кровать, которую даже нельзя было просто выставить, а можно было только засунуть в глубину гаража. Извините – больше, чем ведро. Мелисса лила, и лила, и лила галлоны слез. Она могла бы наполнить своими слезами целый бассейн. И все плакала и плакала.
– Ох, моя бедная кроватка!.. Я знаю, теперь мне уже никогда не выспаться!.. Ну зачем я позволила жуткой двухэтажной кровати Марти взгромоздиться в моей комнате?
Может быть, самое плохое в моей сестре – это то, что она ужасная плакса.
И совсем нечестно было маме и папе усаживать ее, и обнимать, и говорить ей, что она очень храбрая!
– Я просто не понимаю! Почему это Мелисса храбрая? Если вы забыли, то я лишилась целой комнаты, а не просто дурацкой кровати! – сказала я возмущенно.
– Марти, я это знаю, но Мелисса ужасно щепетильно относится к внешнему виду вещей. Она так старалась, чтобы эта комната выглядела красиво, – вздохнула мама. – Я могу ее понять.
– Ну а я не могу. Пап, как ты считаешь, правда же Мелисса устраивает шум из-за пустяков? Я же не плачу. Ну, вообще, если только чуть-чуть, – сказала я.
– Я знаю, Кудряшкин, ты тоже очень храбрая – но тебя не очень-то заботит внешний вид вещей.
– Да заботит! И даже очень сильно!
– Но ты была совершенно счастлива, когда жила в симпатичной куче хлама, с мебелью, которая разваливалась на части, и в окружении стен непонятного цвета, – улыбнулась мама.
– Но мне просто хотелось так жить! Это была моя Берлога Марти – и мне так ее не хватает, – сказала я.
Неожиданно я поняла, до чего же мне не хватает моей прекрасной, уютной, удобной берлоги, где я могла усесться со всеми своими любимыми зверюшками и мирно рисовать Могучую Марту. И я заплакала. Я ничего не могла с собой поделать. Я была переполнена горем, честно, а они мне не верили.
– Прекрати, Мартина. Ты делаешь это только для того, чтобы привлечь к себе внимание, потому что мы суетимся вокруг Мелиссы, – сказала мама.
– Ну же, малыш Кудряшкин, закрывай свой водопроводный кран, – подхватил папа.
Я хотела удрать и спрятаться под свою двухэтажную кровать, но не могла, потому что кровать теперь была в комнате Мелиссы, и в моей любимой темной норке лежал ужасный пушистый розовый ковер, и повсюду стоял жуткий тошнотворный запах роз.
– У меня больше нет дома, – причитала я. – И у Уилмы нет дома, и у Попрыгунчика, и у Бэйзила, и у Полли, и у Заплатки, и у Галопника, и… и у Сладкоежки, и у Веселых Ножек, и у Колокольчика, и у Звездного Света, и у Перси…
– Мартина, перестань изображать младенца. Ты уже слишком большая для этих глупых игрушек, – недовольно сказала мама.
– А кто такой Перси? – спросил папа.
– Мой дикобраз, – всхлипывала я. – И он умирает от голода, потому что в этой комнате нет муравьев. А что же творится с Могучей Мартой!
– Она в безопасности – в твоей голове, дурочка, – улыбнулся папа. – И почему бы тебе не взять альбом для рисования, чтобы порисовать ее и немного успокоиться?
– Да это совсем другое дело. А куда я дену постеры с Могучей Мартой? – Я стала дико озираться вокруг.
– Ты не посмеешь прилепить эти глупые каракули на мои розовые обои! – закричала Мелисса.
– А вот и посмею!
– Нет, Мартина. Ты все свои стены испортила скотчем и клеем. Я не намерена терпеть беспорядок и в этой комнате тоже, – сказала мама.
– Это нечестно! Ты всегда принимаешь сторону Мелиссы! Я не понимаю, зачем вам была нужна вторая дочь. Вы любите Мелиссу в два раза больше, чем меня.
– Эй-эй, Марти, успокойся! Это глупый разговор. Ты знаешь, что мы любим вас одинаково. Слушай, я знаю, ты расстроена из-за своих зверей и постеров – и я тебе с этим помогу, обещаю. Сегодня начал делать полки, собираю их в гараже. Сделаю много полок и специальные шкафы для вас обеих – и по концам всего сооружения у каждой будут свои пробковые доски, так что вы обе сможете прикреплять на них постеры, фотографии – что захотите.
– Для всех моих постеров с Могучей Мартой там не хватит места, – пробормотала я. – И мои звери не хотят жить в шкафу. Это жестоко – сажать их в клетку. Они хотят находиться на свободе.
Но и я не чувствовала себя свободной в комнате Мелиссы. Мне казалось, будто меня что-то душит. Я жила как на необитаемом острове, сидя на своей двухэтажной кровати вместе со всеми животными и с рисовальными принадлежностями, а в это время Мелисса и мама продолжали портить комнату все больше и больше.
Мама делала покрывала и подушки для моей драгоценной двухэтажной кровати из какого-то шелкового черного материала с узором из ярко-розовых пионов. Мне не особо нравились мои прежние, в красно-белую клетку, но они, по крайней мере, были нормальными на ощупь. А новые были скользкие и увертливые, у меня от них бежали мурашки по коже.
Еще мама накупила всяких новых вещей для Мелиссы, несмотря на то что мы теперь считались бедными. Она купила пушистый черный коврик и ярко-розовую табуретку к туалетному столику Мелиссы. Она даже купила ей черную люстру! Люстра была совсем маленькая, с несколькими качающимися сверкающими кусочками стекла, но могу поспорить – стоила она дорого.
– Ой, мам, это чудо! – сказала Мелисса.
Я уставилась на черную люстру и пожелала, чтобы на самом деле случилось чудо. Может, люстра должна была завертеться и привести все в порядок? Я оказалась бы снова в моей Берлоге Марти. Мелисса – в своей ужасной розовой комнате. Папа неожиданно получил бы новую замечательную работу, так что мама могла бы шить внизу. Все мои звери стали бы навсегда настоящими. И я превратилась бы в Могучую Марту, и шагнула бы к школе, и послала бы заряд в Кэйти и в Игрид, чтобы они превратились в безобразных маленьких бородавчатых лягушек – и если бы они не следили за мной, то я бы на них наступила.
От Кэйти и Ингрид только и жди беды. Теперь они придумали мне новое прозвище – Синюха. Это из-за того синего платья, в котором я была на вечеринке у Элайши. Они старались называть меня так при каждом удобном случае.
Это было нисколечко и не смешно, и не остроумно, и не оригинально, но они всегда покатывались со смеху, когда произносили это слово. Я делала вид, что мне безразлично, хотя на самом деле это было не так. Ужасно. А потом и противная Элайша тоже начала меня звать Синюхой, потому что она всегда подлизывалась к Кэйти и Ингрид. В том, что она это сделает, я была почти уверена, но то, что половина класса подхватила это прозвище и тоже стала называть меня Синюхой, застало меня врасплох. Большинство из них даже не знали, что это означает, потому что их не было на той жуткой вечеринке Элайши.
– Не обращай внимания, Марти, – сказала Джейдин, положив руку мне на плечо. – Просто пытайся игнорировать их.
Теперь Джейдин стала навсегда моей лучшей, верной подругой, но она не могла защитить меня от Кэйти и Ингрид. Джейдин была очень высокой и очень крупной, и можно было подумать, что она должна быть очень сильной и драчливой – но она была вовсе не такой. Она принималась плакать, если на нее всего лишь повышали голос. И вообще было много всего самого разного, чего Джейдин боялась. Она боялась червяков, боялась наступать на трещины на асфальте, боялась собак, которые лают, боялась лифтов, пауков, боялась плавать, боялась свою строгую тетю, боялась уроков математики, боялась крапивы… Я могла бы исписать целую страницу. Но больше всего она боялась Кэйти и Ингрид.
Я решила ступить на тропу войны. Ингрид меня не слишком волновала. Когда Кэйти заболела ветрянкой и не ходила в школу, Ингрид стала почти хорошей. Она никого не задевала, никого не называла обидными прозвищами или, сделав вид, что принюхивается, не говорила, что тут отвратительно пахнет. Во время ланча она играла в английскую лапту со всей нашей толпой на игровой площадке, и когда я выиграла, она похлопала меня по плечу и сказала, что я была великолепна. Но как только Кэйти вернулась в школу, Ингрид снова стала подлой. Даже еще подлее. Когда мы в следующий раз играли вместе в лапту и я пробегала мимо Ингрид, она сильно меня толкнула, и я упала. Все это видели, но никто не посмел ничего сказать.
