Любовь Воронкова - Личное счастье
Антон вдруг заторопился. Чего же он тут стоит да раздумывает, пропускает нужное время? А если завтра Зина все время будет дома иди куда-нибудь уйдет и унесет сумочку?
Забота у нас простая,
Забота наша такая,
Жила бы страна родная,
И нету других забот…
«А у меня какая забота? – подумал Антон. – А у меня… деньги достать! Не буду, не буду я брать у Зины денег!»
Но тут же в его воображении возникло лицо отца, узнавшего от Яшки про вишневое варенье! Ой, что будет тогда?! Отец обязательно выгонит его из дому! А как Зина будет плакать! И Анна Кузьминична, и соседка тетя Груша, все узнают. И во дворе, и в школе!
Нет. Уж лучше отдать ему эти деньги. Пускай только он отстанет.
Антон поспешно вошел в спальню, открыл незапертый комод, достал черную кожаную сумочку с испорченным замком и слегка потертую по краям. Мамина сумочка, это же мамина сумочка! Это мама ходила с этой сумочкой за покупками, мама держала ее в руках… А он, что же он-то делает? Ворует деньги из маминой сумочки!
Антон быстро сунул сумку обратно и захлопнул комод. Губы у него скривились, в три ручья хлынули слезы, он даже заревел слегка, но тут же и умолк, испугавшись, что услышит Анна Кузьминична. Всхлипывая и утираясь кулаком, Антон уселся на диван. Он не знал, что ему делать.
В шестом часу пришла Зина. С первого же взгляда она заметила, что Антон расстроен, что глаза у него покраснели от слез и что утирался он немытыми руками. Она подозвала его к себе, заглянула в лицо, потеребила его светлый вихорок.
– Ну, Антошка, – ласково сказала она. – Ну как тебе не стыдно! Как будто горе какое случилось – на Выставку не пошли. Неужели плакать из-за этого? Вот соберемся завтра, да и пойдем, и горю конец. Глупый ты еще какой, а?
– Когда пойдем, утром? – спросил Антон голосом, еще прерывающимся после недавнего плача.
– Утром. Как с делами по дому управимся, так и пойдем.
– А придем когда?
– Ну, уж это наше дело. Захотим – и весь день прогуляем. И пообедаем там. И мороженого поедим на ледяной скале.
– На какой скале?
– Ну там такая белая скала стоит, на ней сосульки сверкают и белые медведи живут.
– Живые?
Зина засмеялась:
– Пожалуй, нам с тобой не поздоровилось бы, если бы живые! Скульптура такая. А под сосульками столики стоят.
– А сосульки не тают?
– Нет, Антон, ты совсем малютка! – снова засмеялась Зина. – Неужели ты думаешь, что они настоящие? Эх ты, чудачище ты наш!
Она обняла Антона за плечи, потискала его. Зина чувствовала себя виноватой перед ним, ей так хотелось загладить свою вину, сделать все, чтобы Антон развеселился, чтобы он забыл про свои слезы, чтобы он простил Зину за то, что она сегодня так обманула его. Если бы он знал, этот глупый Антошка, как скверно у нее на душе! Обманула ребят, отняла у них радость, заставила братишку сидеть здесь и плакать в одиночестве. А зачем, ради чего? Какое удовольствие она получила на этом пиру, какой долг выполнила? Тамаре вовсе не нужно было ее присутствие. А уж то, чем кончился пир, и совсем получилось гадко. Убежала не простившись. И все убежали. А Фатьма осталась почему-то. Но самое главное разочарование было, конечно, в другом – Артемий не пришел. И как она могла поверить, что Артемий пойдет к Белокуровым, пойдет в дом, где когда-то так оскорбили его сестру, их дорогую учительницу, что она потом со слезами бежала по улицам?
Ведь тогда Елена Петровна пришла к Белокуровым, чтобы поговорить с Антониной Андроновной о Тамаре, о том, чтобы мать проследила за домашними заданиями Тамары, а Антонина Андроновна нагрубила ей и почти выгнала из дома.
«Дура я, и всё, – нахмурясь, с сердцем сказала самой себе Зина, – а еще Антона браню!»
Воспоминание о Елене Петровне, которую посмела оскорбить Антонина Андроновна, вызвало смятение в душе. Артемий не пошел к Белокуровым, потому что Елена Петровна его сестра. А почему Зина пошла? Ведь Елена Петровна ее учительница, ее лучший, самый умный и самый добрый друг! А Зина обрадовалась, побежала!
Зине хотелось надавать себе пощечин.
– Сейчас приготовим все к ужину и давай пойдем встречать отца. А? – ласково обратилась она к Антону. – Хочешь?
– Хочу, – вяло ответил Антон.
Зина внимательно посмотрела на него. А ведь с ним что-то творится. Неужели все Выставка виновата? Или у него рост такой тяжелый?
– Только мне нельзя завтра весь день на Выставке, – сказал Антон, разглядывая царапину на коленке. – Мне в три часа надо…
Зина удивилась:
– Что тебе надо в три часа?
– Ну надо мне в одно место. Но делу.
– Ой, батюшки! – Зина от души рассмеялась. – Наш Антон уже взрослый человек, оказывается! Ему надо по делу!
Она смеялась и совсем не подозревала, в каком тяжелом плену томится ее братишка Антон.
ОМРАЧЕННЫЙ ПРАЗДНИК
На другой день утром Зина и Антон вошли в сказочно высокие ворота Выставки. Зина уже несколько раз была здесь, она уже знала, где павильон юннатов, и станция юных техников, и памятник Мичурину, и серебристый павильон радио, и стойла породистого скота, и, само собой, павильон мороженого…
Антон впервые вступал сегодня в этот волшебный город, который может только присниться во сне. Машинально придерживаясь за руку Зины, чтобы не потеряться, он таращил вокруг изумленные глаза.
– Гляди, золотые фигуры! Они танцуют! Ух ты! И вода бьет… Зина, ты гляди!
– Да я гляжу, Антон. Только не показывай пальцем, я же все вижу и так.
– А они из чистого золота? Прямо из кусков? А где же такие глыбы золота нашли?
– Они только сверху позолоченные, Антон. Разве такие глыбы золота могут быть?
– Ух ты! А вода как играет! А как это сделано, что вода кверху бьет?
Зина еле успевала отвечать. Все волновало Антона, все ему нужно было знать, до всего допытаться. А Зине хотелось молчать. Свежесть солнечного утра, озаренная сверканием фонтанов, зелень травы, нежная пестрота цветов, сияние неба сквозь причудливые арки восточных павильонов, фантастические дворцы, возникающие, как видения, из-за густых древесных крон, – все рождало неясные и тревожные мечтания. Зина с наслаждением ощущала свою просыпающуюся юность – так славно, с удовольствием ступали ее ноги по земле, таким легким и ловким ощущалось все тело, так приятно омывал ветерок ее приподнятое лицо и крепкие, тонкие, еще не успевшие загореть руки. Как хорошо, как волнующе хорошо жить на свете сегодня! Да и вообще хорошо.
Но Антон не уставал спрашивать. Ему уже было неважно, что Зина почти не отвечает, он сам спрашивал и сам же отвечал на вопросы, сам недоумевал и сам же, как умел, разрешал свои недоумения.
Впечатления, ошеломляющие и веселые, плотно ложились одно за другим. Иногда они переливались через край Антонова внимания, не хватало глаз, не хватало чувств все понять, все запомнить. Водометы среди драгоценных камней «Хозяйки медной горы», богато расцвеченные груды земных плодов, фантастические, всё умеющие машины, мощные, словно отлитые из металла, породистые лошади, нежно-желтые, будто сливочные, телята… Неудержимо влекло к себе мерцающее лунным серебром здание химии. Подзывал и павильон юннатов, притаившийся среди цветущего белым цветом сада…
Антону казалось, что он сможет до самой ночи ходить по Выставке. Но, когда поднялось солнце и начало припекать его белобрысую макушку, Антон почувствовал, что жара и усталость полегоньку начинают одолевать его.
– Ну, что, набегался? – спросила Зина. – Может, пойдем поедим мороженого?
– Ой! – обрадовался Антон, который в азарте своих потрясающих открытий совсем и забыл о белом медведе, сидящем на ледяной скале.
Да, Зина сказала правду. Белая скала стояла среди зеленых деревьев, длинные радужные сосульки сверкали на ней, и белый медведь поглядывал на Антона сверху, когда они с Зиной поднимались по узкой лесенке.
Если сказать правду, девушка, разносившая в металлических вазочках холодные разноцветные шарики, была не очень-то приветлива. Зине и Антону пришлось порядочно подождать, пока девушка обратит на них внимание. Но ничто не могло испортить их хорошего настроения. Они отдыхали здесь в холодке, предвкушая удовольствие.
И вот оно, это удовольствие, наконец наступило: по четыре шарика лежало в их вазочках – сливочное, шоколадное, ореховое, крем-брюле. Антон осторожно трогал ложечкой то один шарик, то другой, стараясь уловить разницу во вкусе. Он был счастлив!
В эту счастливую минуту кто-то сидящий за соседним столиком спросил:
– Который час, Женя?
– Третий, – ответил женский голос, – успеем еще.
У Антона застыла ложечка в руках. Третий! Третий час! В три часа Яшка будет ждать его на задворках. И, если Антон не сделает то, что он велел, вся Антонова жизнь разобьется вдребезги.
Мороженое вдруг потеряло вкус. Гора, на которой сидел белый медведь, превратилась в груду белой известки, а волшебные сосульки оказались просто разноцветными стекляшками.
