Нил Шустерман - Здесь был Шва
Четыре человека из пяти не замечают Шва. Должно быть, Кроули — тот самый пятый.
Он сидел, не произнося ни слова и не сводя с нас пристального взгляда. Ждал прибытия полиции.
— Я… я не знал, что вы инвалид, — выдавил я. М-да, умнее ничего не придумал. Но мои мозги в стрессовых ситуациях всегда становятся мягкими и дырявыми, точно губка.
Кроули нахмурился. А я-то думал, что он уже хмурился, всё это время.
— Я сломал бедро, — раздражённо сказал он. — Так что это кресло — явление временное.
— Извините…
— Извините, извините, — передразнил он. — Заладил, как заезженная пластинка!
— Извините! — сказал я и скривился.
— Тебя как зовут?
— Уэнделл Тиггор, — доложил я, не моргнув глазом.
— Очень хорошо. А теперь настоящее имя.
Мужик хоть и был стар, но маразмом явно не страдал. Остёр, как акулий зуб. Я вздохнул.
— Энтони Бонано.
Кроули повернулся к Шва.
— А тебя?
Я надеялся, что он позабыл о Шва, но сегодня удача от нас отвернулась чуть больше чем полностью.
— Кельвин. Кельвин Шва.
— Дурацкое имя.
— Я знаю, сэр. Я его не выбирал, сэр.
Послышался приближающийся вой сирен. Должно быть, Уэнделл и его тиггороиды сделали ноги. Никто из этой банды не станет рисковать шеей или любой другой драгоценной частью своего естества ради нас.
— А вот и полиция, — проговорил Кроули, заслышав сирены. — Выкладывайте — это ваш первый арест или вы опытные рецидивисты?
Поскольку на контрольном пункте American Airlines нас по-настоящему не арестовывали, я сказал, что это в первый раз.
— Но не в последний, смею вас заверить, — отозвался Кроули.
Я прочистил горло.
— Прошу прощения, сэр, но думаю, что в последний.
— Что в последний?
— Думаю, что меня арестовывают в первый и последний раз.
— Что-то верится с трудом. — Старикан наклонился, почесал одного из псов за ушами. — От дурной наследственности никуда не денешься… Так ведь говорится, правда, Стяжательство?
Стяжательство замурлыкала, словно кошка.
Ах дурная наследственность? Ну всё, достал!
— У меня с наследственностью полный порядок! — выпалил я. Шва, который всё это время простоял, словно соляной столп, дал мне локтем под ребро, чтобы я заткнулся, но меня понесло. — Если на то пошло, это у вас не наследственность, а чёрт знает что!
Брови Кроули поехали вверх. Он схватился за кочергу.
— Ах вот как.
— Да уж так! Это ж с каким заворотом должны быть гены, чтобы на свет выродился вот такой жалкий старикашка, готовый засадить двоих детей в тюрягу за то, что они хотели позаимствовать собачью миску!
Он долго смотрел на меня леденящим душу взглядом. Всё усиливающийся вой сирен достиг своего апогея и смолк прямо за стенами дома. Затем Кроули произнёс:
— Гены — это ещё не всё. Ты не учёл влияния сопутствующих обстоятельств.
— Вы тоже не учли!
Послышался торопливый стук в дверь, и все псы с лаем кинулись туда.
— Мистер Кроули, — сказал голос из-за двери, еле слышный за поднятым собаками гамом. — Мистер Кроули, вы в порядке?
Старик одарил нас со Шва кривой улыбкой:
— Так судьба стучится в дверь. — Он покатил ко входу, по дороге пригрозив нам: — Не вздумайте удрать, не то скажу полицейским, чтобы они вас застрелили!
Мне не очень верилось в реальность этой угрозы, но я предпочёл не рисковать.
— Ну мы и влипли, Энси, — промолвил Шва. — Вляпались по самое не могу.
— И даже ещё глубже.
Через минуту Кроули вернулся. Один, без полиции. Невероятно.
— Я сказал им, что это была ложная тревога.
Нас накрыло волной облегчения. Мы дружно выдохнули.
— Спасибо, мистер Кроули!
Он пропустил наши благодарности мимо ушей.
— Полиция только погрозила бы вам пальчиком; а из того, что вы сейчас не бьётесь в истерике от страха, я заключаю, что родители пороть вас не станут. Поэтому я накажу вас по собственному разумению. Вы явитесь сюда — к парадному входу! — завтра, ровно в три часа и начнёте отрабатывать за свои прегрешения. Если вы не придёте, то я узнаю, где работают ваши родители и сделаю так, что их уволят.
— У вас не получится!
— Ещё как! Я уже давно выяснил, что для меня препятствий не существует.
Я подумал было, что это лишь пустая угроза, но тут мне припомнились яйца. У таких людей, как Кроули, говорит мой отец, денег больше, чем у самого Господа в хорошие времена, и связи как на небесах, так и в преисподней. Если Кроули сказал, что сделает так, чтобы моего отца уволили, то, пожалуй, безопасней будет поверить ему на слово.
— Сколько платить будете? — поинтересовался я.
— Нисколько.
— Это же рабство!
— Ничего подобного, — сказал Кроули с такой широченной улыбкой, что все его морщины вытянулись в прямые линии. — Это общественно-полезная работа.
6. Как будто у меня других дел мало, так теперь ещё и это
За ужином в тот вечер мой аппетит куда-то запропастился. Случались у меня, конечно, неудачи, но ещё никогда я не проваливался с таким треском. Пятьдесят четыре проигранных бакса — это цветочки. Вот Старикан Кроули, у которого мы теперь будем ходить по струнке — ягодки. Причём волчьи. Какой уж тут аппетит.
Весь ужин я занимался тем, что возил едой по тарелке. Родители не замечали — я же не Кристина и не Фрэнки. Когда сестрёнка отказывается есть, они тут же кидаются щупать ей лоб. Что касается Фрэнки, то отсутствием аппетита он не страдает никогда; наоборот, он вечно заграбастывает себе всю еду, за что ему постоянно достаётся. Однажды я попробовал захапать себе по примеру братца побольше — только для того, чтобы узнать, как на это отреагируют родители. Улучив минуту, когда я смотрел в другую сторону, Фрэнки стибрил чуть ли не половину содержимого моей тарелки. Вот тут-то родители и напустились на него; моих манипуляций они даже не заметили. Братец всегда жалуется, что мне всё сходит с рук. Ну что ж, у медали две стороны.
За весь ужин я, против обыкновения, не сказал и полслова — по-видимому, большая ошибка, потому что это сбило настройку тонкого семейного механизма.
Мама с папой затеяли дискуссию на тему, каким ковром выстлать наш недостроенный обустроенный подвал. Надо сказать, родители живут и дышат для того, чтобы цапаться друг с другом. Приведи их на берег океана — они и там тут же найдут, о чём поспорить: один станет доказывать, что вода сине-зелёного цвета, а другой — что зелёно-синего.
Однако за столом они ссорятся редко. Думаю, это потому, что во время еды кровь отливает от головы и приливает к желудку, что ставит тебя в стратегически невыгодное положение, ибо с мозгом, работающим не на полную катушку, поистине убийственного сарказма не изобретёшь.
Как уже упоминалось, беседа, начавшаяся с мирной дискуссии, постепенно накалилась и достигла градуса, при котором я бы непременно выдал какую-нибудь остроту, тем самым разрядив обстановку. Когда я её не выдал, дискуссия переросла в перепалку.
— Мы же договаривались, что положим ковровое покрытие «бербер»[18]! — говорит мама.
— Ни о чём мы не договаривались! Ковёр в подвале должен соответствовать стилю во всём остальном доме.
Да, разговор дошёл до фазы, когда изо рта его участников начинает вылетать еда. Фрэнки лишь качает головой, Кристина тянется за дневником, а я начинаю размышлять о собачьих ошейниках — наверно, потому, что после визита к Кроули ни о чём, кроме собак, думать не могу. Когда собаки слишком много гавкают, на них надевают такой, знаете, специальный ошейник, который при каждом гаве испускает мерзкий запах. Вообще-то это не отучает собак лаять, зато отвлекает их на достаточное долгое время, чтобы они забыли, о чём гавкали.
Я решил дать ковёрной перебранке разгореться пожарче, после чего со звоном бросил вилку на тарелку:
— Ёшкин пёс! Да положите дубовый паркет, купите каждый по ковру, какой вам нравится, и постелите их!
— Поосторожней с вилкой, тарелку раскокаешь! — говорит мама.
— Что? А кто будет платить за дубовый паркет? — гремит папа. — Ты, что ли?
— А у моей подружки в дубовый шкаф не залезают козявки, — сообщает Кристина.
— Значит, он не из дуба, а из кедра, — поясняет мама.
— Нам тоже надо бы соорудить кедровый шкаф, — говорит папа.
На том перепалка закончилась, перейдя в бесконечную беседу на разные отвлечённые темы, а я вернулся к передвиганию еды по тарелке. Никто даже не заметил, что я положил конец ссоре — точно также, как никто не обратил внимания, что я ничего не ем. Иногда я бы мог потягаться с самим Шва.
* * *— Как думаешь, чтó он заставит нас делать? — спросил Шва, когда мы на следующий день медленно брели после школы к дому Кроули.
— Даже думать об этом не желаю.
