Вера Инбер - Как я была маленькая (издание 1961 года)
Пока Дарьюшка говорила, я всё смотрела и смотрела на Устиньку. Рот как рот. Какой же он лишний?
— Вы, значит, хотите, чтобы девочка жила с вами у нас. Что ж, я подумаю, — ответила мама.
На другой день, посоветовавшись с папой и тётей Нашей, она позвала Дарьюшку в столовую и сказала:
— Вы, Дарьюшка, правы. Самое разумное будет, если племянница останется с вами в городе. Осенью она сможет поступить в народное училище: научится читать и писать.
Дарьюшка была очень взволнована.
— Благодари же, Устинья, кланяйся, — приказывала она.
Но мама нахмурилась, рассердилась:
— Чему вы её учите? Чего ради ей кланяться? Ты, Устя, если хочешь поблагодарить, скажи это словами, а не поклонами. Кроме того, благодарить ещё преждевременно: сначала надо хорошенько усвоить грамоту.
— Скажи: «Дай вам бог здоровья. Пусть он пошлёт вам радость большую, казну золотую», — снова подсказывала Дарьюшка.
Но мама недовольно покачала головой;
— Ну что вы такое говорите, Дарьюшка! Зачем мне золотая казна, сами посудите! Вот здоровье — это другое дело. Однако бог тут совершенно ни при чём.
— Тут главное — железо, — не вытерпела я. — Пилюли такие.
Но мама не стала слушать про пилюли, отослала меня с Устинькой в детскую, а сама осталась разговаривать с Дарьюшкой и тётей Нашей.
Из кукол Устиньке больше всех пришёлся по душе негритёнок Джимми.
— Ах ты, мой арапчонок! Да какой же ты славненький, да какой же ты ладненький! На голове курчавинки! Боязно ему небось?
— Почему боязно? — удивилась я.
— А как же: сам чёрненький, а кругом белым-бело.
— Не беспокойся, — успокоила я Устиньку. — Мы все его любим. Заботимся о нём. Видишь, на нём всё новое, даже курчавинки тётя Наша сделала ему новые.
— А это что за барыня за такая? — спросила она про Золушку.
Узнав, что у неё есть другое платье, попроще, Устинька решила:
— Вот и ладно. Его и наденем. А то где ж это видано — праздничное в будни снашивать!
Мы играли в куклы каждый день. Стряпали им обед. Топили баню. Ходили на речку полоскать бельё.
— Поторапливайся, — говорила мне Устинька. — Пора тесто ставить. Где у нас квашня? Да только гляди — с мукой аккуратнее: мучицы у нас на донышке осталось.
Ножную скамеечку мы превратили в корову Бурёнку. Водили её на верёвочке пастись на зелёный коврик, берегли молоко для ребят.
Но лучше всего мы играли, когда приходила фельдшерица Тамара.
— Здравствуйте, Тамара Львовна, голубушка! — приветливо встречала её Устинька. — Сядьте вот сюда. Сейчас мы вам молочка дадим: только что надоено.
Тамара Львовна выпивала кружечку воды и говорила:
— Спасибо большое. Молоко у вас отличное.
— Мы трудов не жалеем — Бурёнку во-он куда водим, где трава получше. — И Устинька показывала на зелёный коврик в другом конце комнаты.
Попив молока, фельдшерица осматривала детей. Главное, беспокоила нас Танечка: несмотря на пилюли, она всё ещё была бледновата.
Однако вылечила Танечку не Тамара, а тётя Наша. Взяв красный карандаш, которым мама ставила отметки в тетрадях, тётя Наша осторожно навела румянец на Танины щечки, сказав при этом:
— Если ты ещё раз вымоешь ей лицо водой, ты её окончательно испортишь.
Я крепко-накрепко обещала Татьяну больше не мыть.
Укротительница
Черепаха Тихоня, подаренная мне дядей Оскаром, поселилась у нас в детской, в старой клетке, где жил когда-то чижик. Маленькая дверца, удобная для чижика, конечно, не годилась для Тихони. Поэтому мы вырезали целиком всю переднюю стенку клетки: образовался широкий, удобный вход. Клетку мы поставили на пол, поближе к куклам, чтобы Тихоня не скучала.
Первое время она почти весь день спала. Просыпалась только к вечеру, закусывала муравьиными яйцами, пила водичку и начинала расхаживать по комнате. Всё это тихохонько: настоящая Тихоня.
Нас она дичилась и всё прятала головку под панцирь. Папа объяснил, что она «привыкает к обстановке».
Понемногу Тихоня уже и днём начала гулять по детской, а иногда выходила в столовую и даже на кухню. Но, боясь, чтобы Дарьюшка на неё не наступила, я её туда не пускала.
Мы стали давать Тихоне листики салата, мелко накрошенное яблоко и даже кусочки сыра, и всё это она ела. Видно было, что обстановка ей нравилась.
Тихоня уже разбиралась и в людях. Меньше всех она любила Диму за то, что он клал её на спинку. На спинке Тихоня перебирала в воздухе лапками, как жук, но встать не могла. Я очень сердилась на Диму:
— Это тебе не твой паровоз! Тому всё равно, когда ты переворачиваешь его вверх колёсами, чтобы посмотреть, как там у него всё устроено. А Тихоне не всё равно.
Дима несколько раз давал мне слово так не делать, но слова не держал, И чего же он добился? Того, что Тихоня, как только могла быстро, уползала от него под комод и сидела там до тех пор, пока Дима не уходил.
Совсем иначе обращалась с Тихоней Тамара. Она подзывала к себе Тихоню, как цыплёнка: «Цып-цып-цып», только очень тихо, совсем шёпотом.
— Она сама тихая и любит всё тихое, — говорила Тамара.
И Тихоня, как только услышит «цып-цып-цып», так и бежит со всех четырёх лапок. Торопится, маленькая.
— Милая, милая! — говорит Тамара; наклонится, возьмёт Тихоню и подставит ей ладонь.
А та медленно ходит по Тамариной руке, ощупывает мордочкой каждый палец, точно гладит его.
— Я буду укротительницей хищных зверей, я уже твёрдо решила, — повторяла Тамара.
— Но ты же хотела быть фельдшерицей? — напоминала я.
— Нет, теперь я вижу, что то была ошибка. Я буду укротительницей, это решено, Я так ясно представляю себе это: вот вводят в клетку громадного африканского льва. А потом туда вхожу я.
— И ты говоришь ему «цып-цып-цып», — подсмеивается Дима.
Но Тамара не смущается:
— Нет, я говорю ему: «Царь зверей, властитель пустынь, посмотри мне в глаза. Ты видишь, у меня в руках ни хлыста, ни бича, только тоненькая палочка, как у дирижёра. Но всё равно ты будешь повиноваться мне, потому что я человек. А человек всегда сильнее зверя…» И тогда лев покорно ложится, и я ставлю ему ногу на голову.
— Знаете что? Давайте сейчас в это играть! — загорается Дима. — Ты, Тамара, будешь укротительницей Я — львом. Только не ставь мне ногу на голову.
— А я кем буду? — спрашиваю я. — Я тоже хочу быть хищным зверем. И Устинька тоже.
— Хочешь быть львицей? — предлагает Тамара.
— Вот-вот! — подхватывает Дима. — Ты будешь львицей, а Устинька — львёнком. И все мы будем охотиться.
— Нет, это скучно, — не соглашаюсь я. — Лучше, чтобы были разные звери.
— Тогда так, — предлагает Дима: — я лев, ты, — обращается он ко мне, — тигрица, Устинька — кенгуру. А Тихоня будет крокодилом.
— Зачем же ей быть крокодилом, когда она родилась черепахой? — возражаю я.
— Черепаха она каждый день, Пусть разок побудет крокодилом, — спорит Дима.
— А кто это — кенгуру? — допрашивает Устинька, — Какой из себя?
Дима объясняет, как выглядит кенгуру и как он прыгает: только на задних ногах, а передние, короткие, висят в воздухе.
— А ну, попрыгай для пробы, — предлагает Дима Устиньке. — Очень хорошо, — хвалит он её.
— Постойте, как же это будет? — спохватывается Тамара. — Ведь зверей укрощают пойманных, в клетке. А вы ведь хотите охотиться в пустыне и в лесу.
Договорились, что Тамара будет укрощать нас ещё не пойманных, это гораздо интереснее.
Начались приготовления.
Я, как тигрица, надела полосатый мамин халат.
Коричневая папина куртка превратила Диму в отличного льва.
Устиньку мы завернули в старую пелерину.
А Тамара набросила на себя в виде мантии белую скатерть и взяла в руки деревянную вязальную спицу из тёти Нашиного рукоделия.
— Можно начинать! — скомандовала Тамара. — Хищники, сходитесь к источнику на водопой!
— Ppp-ppp! — зарычал из-за комода лев.
— Гр-гр-гр! — откликнулась из-под стола тигрица.
— Уф-уф-уф! — зафыркал кенгуру, делая огромные прыжки.
Мы шумно пили воду, выслеживали добычу и охотились. Но едва только укротительница выступила из-за шкафа и произнесла: «Царь зверей, повелитель пустынь…», — как лев с криком: «Ам! Я тебя сейчас проглочу!» — набросился на неё и стал грызть на ней мантию.
Мы тут же хотели прекратить игру, но Дима поклялся, что больше это не повторится.
Одной только Тихоне эта игра не понравилась. Она не хотела изображать крокодила и засела под комодом, изредка высовывая оттуда головку.
— Кыш оттуда! — закричал Дима и захлопал в ладоши.
Он так разошёлся, что с ним сладу не было.
— Дима, — серьёзно сказала я, — напоминаю тебе про бабушкиного индюшонка. Как бы с Тихоней не случилось того, что было тогда.
