Алексей Коркищенко - Лошадиные истории
Как славно, что у моего дяди Леонтия Павловича хватило доброты и внимания, чтобы настоять, уговорить меня работать с удивительной лошадью Зиной: сколько пережил я разного рядом с ней и сколько открыл прекрасного — такого, чего бы и не открылось мне без нее! До сих пор припадаю к тому чистому источнику, открытому мной в детстве.
4
С Зиной я работал пять лет. Точнее, каждое лето в течение пяти лет. Как всегда, перед наступлением каникул к нам в школу приходил бригадир Леонтий Павлович, призывал нас помочь родному колхозу и на следующий день давал нам, мальчишкам, право выбрать лошадь по своему желанию или взять ту, с которой работал раньше. Да, были драки за любимых лошадей. Но на мою Зину никто не покушался, да она и не подпускала никого из них, была верна, помнила меня — я ведь встречался с ней часто, подкармливал и в зимнюю пору, и ранней весной. А так с ней чаще всего работал дед Петро, и занята она была со своей постоянной напарницей Альфой в упряжке, в общем-то, на легких работах.
Я сошил овощные плантации, возил добрую воду хлеборобам и механизаторам, сгребал на конных граблях пожнивные остатки, отвозил зерно от комбайнов на ток. Напарники мои менялись, но тягло оставалось неизменным — старая лошадь Зина и Альфа — до некоторого времени.
Каждое лето было насыщено увлекательной работой в степи, открытиями, переживаниями. Мне особенно помнится то время, когда я начал возить добрую воду. С чего началось?
Только закончили мы культивацию пропашных, как подошла жатвенная пора. Наши старшие напарники пошли на лобогрейки, на соломокопнители, а мы, наездники, — на подводы, отвозить зерно от комбайнов на ток. В упряжку к Зине я взял Альфу, ее давнюю приятельницу. Работали они дружно, не хитрили одна перед другой, ладили и, скажу так, понимали дело, которое выполняли.
Я должен объяснить, что это значит — понимать или не понимать лошади дело. Добрая, умная, толковая лошадь знает, что везет, — и отсюда ее рабочее поведение. Ну, вот из бункера комбайна наточат тебе полную фурманку ядреного пшеничного зерна — арнаутки, гарновки, — ты скажешь лошадям: «Но, милые, поехали! Выгребай быстренько на дорогу». И вот Зина с Альфой, дружно напружинившись, срывают тяжелую подводу с места и единым духом, без роздыху выносят ее с мягкого жнивья на крепко укатанную дорогу, и чем быстрей, тем им легче. А там, на дороге, они будут отдышиваться. Они ведь прекрасно понимают: собьешься с темпа, возьмешь не в лад, рванешь попусту, когда твоя напарница не собирается этого делать, — только силы потеряешь, надорвешься. Потому-то и следят они друг за дружкой, в один момент срывают подводу с места. И совсем уж плохо становиться на передышку на мягкой почве жнивья, когда до укатанной дороги остается совсем немного. Потом же снова надо надрываться, дергать фурманку, осевшую чуть ли не по ступицы, тратить зря силы…
Мне вот с умными старыми лошадьми легче было работать, чем Грише Григорашенко — с молодыми, справными, да глупыми. Зина и Альфа сами знали, где идти скорым шагом, где рысью, а где отдыхать. Отлично дело понимали, это я знаю наверняка. И, смешно сказать, старушки не любили пыль глотать. Галопом шли, когда нужно было обогнать впереди идущую, пылившую подводу, — и обгоняли!.. И тут не я командовал. Они сами знали, что делать, а я был с ними согласен, понимал, признавал, что они поступали вполне разумно, правильно, как надо. Зина была старшей, ведущей. Альфа, покладистая, добродушная лошадь, во всем слушалась ее и подражала ей.
Ну, так вот, отвозил я зерно от комбайна на ток. Не помню, какой это был рейс. Может быть, пятый, а может, шестой. Нагрузились мы зерном, старушки вынесли фурманку на дорогу, отдохнули, пока бока перестали ходить, и потянули дальше. Вниз с бугра лошади шли налегке, притормаживая, подвода сама их чуток подталкивала. Из балки они вынеслись рысью и потом пошли на склон скорым, напряженным шагом, чтобы не терять инерции, стремясь как можно скорей достичь бугра, на котором отдыхали. И тут заметил я — что-то неладное происходит с Альфой: голову низко опустила, пена идет изо рта, и Зина косится на нее с недоумением, и барок потерял обычное равновесие — со стороны Альфы стал упираться в передок, а ведь Альфа-то была не слабей, если не сильней, Зины.
Меня охватила непонятная тревога и жалость к Альфе, я натянул вожжи, затпрукал, однако они меня не послушались, не остановились — до места их привычного отдыха на верху бугра оставалось совсем немного. Альфа горбилась, припадая на ноги, тянула изо всех сил, сбиваясь с шага, торопясь. И вот она, почти заваливаясь, потянула вправо, на обочину, на место отдыха, и подвода остановилась. Я соскочил на землю, подошел к Альфе. Она дышала тяжело, прерывисто, со свистом. Сам не знаю, зачем я так сделал: быстро выпряг ее, снял хомут. И тут она вдруг рухнула на колени, потом легла на бок и голову положила на хомут.
Зина тянула голову к ней, ржала тихонько, жалобно. Альфа вздрогнула несколько раз, из глаза покатились крупные слезы. Она умирала. Я закричал во весь голос:
— Помогите! Альфа умирает!..
Никого не было в ту минуту поблизости, да и никто уже не в силах был помочь лошади.
Ехал мимо на подводе с зерном мой кореш Гриша Григорашенко, посмотрел на оскаленную пасть неподвижной Альфы, все понял, крикнул, взмахнув кнутом на своих справных, молодых лошадей:
— Я скажу бригадиру, чтоб дал тебе новую коняку!
Через некоторое время доставил он мне в пристяжке молодую лошадь Венеру. Знал я ее. Это была справная, но ленивая и хитрющая кобыленка. Пока ходила в упряжке, выказывала себя такой заморенной, такой несчастной, что просто жалость брала, но как только ее выпрягали и выпускали на волю, тут же преображалась, становилась живой, игривой. Развеяв хвост султаном и грациозно изогнув шею, она носилась по лугу или на целинном разнотравье неутомимо, и непросто было потом снова ее поймать и зауздать.
Едва довезли мы пшеницу до тока. Зина была вся в мыле. Я привел к ней Леонтия Павловича.
— Вы посмотрите на нее, дядя Лева! Она переживает… Как же ей работать, если подруга померла?.. Она совсем обессилела… Да и куда ж возить ей зерно с этой лодырькой Венерой!
— Ладно, Енька, выпрягай Зину. Пусть отдыхает. А с Венерой дуй на дополнительный ток, там бабы заливают его водой и посыпают соломой. Так вот: впрягай Венеру в трамбовочный каток. Поработаешь с ней до вечера, а завтра с утра — зерно отвозить от комбайна.
— Альфа так и осталась лежать на дороге… Ее же надо похоронить…
— Похоронить? Нет, племяш. У нас на конском кладбище хоронят только заразных. Альфа же здоровая лошадь была… У нее просто сердце не выдержало. На курятник отвезем ее. Курам на корм. Курам, видишь ли, белковый корм нужен для повышения яйценоскости.
Не мог я этого понять, не мог принять теперь, после моего знакомства, моей дружбы с лошадьми, моего очеловечивания лошадей!..
Зина до вечера лежала в тени сарая, травы не ела, воды не пила — отказывалась, как я ни настаивал, и ничем не отзывалась на мои ласковые разговоры. Лишь ночью попаслась она в балке между островами терна и съела большой ломоть хлеба с солью, припасенный мной.
Нет, не сработались мы с Венерой. Не понимала она ни меня, ни Зины, ни дела, которым мы занимались. Зина тащит тяжелую фурманку, старается изо всех сил, чтобы побыстрее вытянуть ее с мягкого жнивья на плотную, крепкую дорогу, горбатится от старания, кряхтит по-человечески, суставы у нее скрипят от напряжения, а барок ленивой Венеры упирается в передок. Зина злится, гневно визжит и больно кусает Венеру за шею. Та с испугу рванет, протянет метров сорок в полную силу — и опять за свое… Глупая кобыла, безнадежно тупая, хотя и игривая, Венера быстро забывала Зинины уроки. Намучилась Зина с нею, я — тоже.
И на следующее утро старая лошадь взбунтовалась. Случилось вот что. Надел я хомут на Венеру, повел к фурманке, закрепил нагрудник на дышле, а потом обратал Зину… А она, увидев Венеру у фурманки, просто взбеленилась, вырвалась из моих рук и кинулась к ней с боевым визгом и храпом-ревом, словно зубастый ящер. Кусала ее, била задки с такой силой, что у той в середке ухало и бухало, до тех пор била, пока та не оборвала нагрудник и не убежала. Когда же я под хохот собравшихся поймал Венеру и снова подвел к дышлу, Зина опять с бешенством набросилась на нее, отогнала от фурманки. Сама стала у дышла с той стороны, где стояла Альфа. Одна, без напарницы, хотела работать.
Леонтий Павлович, наблюдавший всю эту катавасию, сказал мне:
— А я надеялся, что Зина перевоспитает Венеру, С таким расчетом паровал их. Ну что ж, Енька, будешь добрую воду возить работающим в степи. Знаешь, откуда брать? Из Песчанского колодезя. Там вода близко, черпаком можно наливать из него. Ты справишься. Вон там за сараем стоит водовозка — одноконный ходок с бочкой на сорок ведер. Бочка течет, крышки нет. Тяни водовозку в плотницкую мастерскую, скажи Ермолаевичу, своему батьке, чтоб распорядился срочно отремонтировать ее. И черпак пусть сделают.
