Татьяна Александрова - Друзья зимние, друзья летние
Мама говорила, а молодой дяденька смотрел на нее, на Наташу, потом на меня, и опять — на маму, и вдруг шея у него стала красной-красной, потом лицо тоже красным, потом — уши. Он спросил совершенно другим голосом: «Помочь?»
Мама покачала головой и мы скорее побежали догонять повозку с вещами, которую серый дяденька увез далеко-далеко.
НА КРЫЛЬЦЕ
Вечер. Я сижу на крыльце, вытянув ноги. Вниз уходят ступени крыльца, спускаются на дорожку. Дорожка исчезает в полутьме. Сине-зеленый сумрак колышется, окружает крыльцо. Там что-то движется, шуршит, покачивается, поскрипывает. Иногда плыла птица, огромная, темная.
Сижу, прижавшись к перилам, вытянув ноги. Сине-зеленые сосны гудят и качаются, и я качаюсь и лечу вместе с ними. А рядом теплые спокойные бревенчатые стены, и милые знакомые голоса из-за двери.
Дверь распахивается, в светлом пятне вижу Наташу с большущей зеленой кружкой в руке. Оглядывается, щурится, ищет меня. Наконец видит меня у перил на крыльце, за дверью. Закрывает дверь, подходит, наклоняется:
— Киселя хочешь?
— Хочу.
Наташа подносит к моему рту зеленую кружку и наклоняет ее. Кисель очень вкусный, кисленький. Наташа наклоняет, наклоняет кружку, чтоб мне удобнее было пить. Кисель, который не попадает мне в рот, растекается по платью. Я вся в красном киселе. Опять открывается дверь. Крик ужаса. Взрослые ведь не знают, что это только кисель.
Нам с сестрой года по два, а то и меньше. Может быть, это первое воспоминание в жизни.
ДАЧА
Приехали на дачу. Вот радость! Окон нет — еще не вставлены. Дверей нет — не навешаны. И лестницы на террасу нет — не построена. Вместо окон и дверей темные ровные дыры прямо в дом, и нет ступеней. Мы не понимаем, что тут плохого.
Как хорошо бежать по широкой доске с дорожки на террасу! Так хорошо, что вместо тяжелой двери, которая больно прищемляет пальцы, на ветру треплется одеяло! Не понимаем, почему сердятся взрослые! Папа не сердится. Он весело насвистывает и строгает на большом верстаке у крыльца. Тут и длинные доски, и короткие чурбанчики, и стружки, стружки… В стружках можно прыгать, кувыркаться, папа разрешает.
Хорошо скатываться по доске с террасы на дорожку. Как с горки! Если б только не занозы, вынимать их так долго!
Мама расстроена: а что если будет дождь? И все упадут, когда будут бежать на террасу по этой доске? Папа прибивает поперечные планки. Кататься с этой горки уже нельзя. Зато можно играть в поезд, будто это шпалы. Мы и на дорожке рисуем шпалы.
До чего же хороший новый дом! Весь пахнет смолой. Ходим, нюхаем дом, прилипаем к стенам. Смола золотая, прозрачная, похожа на мед и оставляет черные пятна. Обидно!
А ночью в окно светят звезды. Огромные! Окна сначала темно-синие, потом темные просто, и звезды, которые горят ярче и ярче.
МАСКАРАД
Мы очень любим наряжаться. Все равно во что. Нарядишься, и никто тебя не узнает, даже Матреша. О посторонних и говорить нечего. Нас с Наташей и так путали, а когда нарядимся, никто не узнает. Нюра, правда, сразу узнавала. Нарядим Аллочку, например, котенком, хвостик сзади привешен, бант на шее, волосы причешем, будто это кошачьи уши, прибежим в кухню: угадайте, кто это?
Матрешенька сразу, едва взглянув на Аллочку и продолжая чистить картошку, высказывала предположение:
— Котенок, что ли, соседский прибежал? У нас кошек нету…
А потом и Нюра начала узнавать, а вернее не узнавать. Например, в кухню прибегает собака. Нюра, не переставая чистить самовар или кастрюлю, увидит в дверях кухни Аллочку на четвереньках, которая тявкала по нашей подсказке, поглядит на нее и скажет не своим, тоненьким голоском:
— Жучка, что ли, или Шарик со двора прибежал? Собак-то вроде у нас нет. Но руки, руки вымой!
Воодушевленные столь блестящими успехами, мы решили расширить арену своей творческой деятельности и сделать зрителями не больше не меньше, как жителей всего поселка.
В этом ответственном предприятии нам решили оказать помощь старшая сестра с товарищами. Потом они убежали заниматься гораздо более важными для себя делами: играть в волейбол и кататься на велосипеде. Зато на нас оказались надеты их сарафаны и они даже помогли снять занавески с окон — для королевского наряда.
Аллочку мы давно предложили нарядить Мальвиной. Мальвина вышла как на картинке. Не хватало голубых волос, но как ни красили волосы, они так и остались каштановыми локонами. А во всем остальном вылитая Мальвина: и губки бантиком, и глаза в пол-лица, и пушистое платье, и бант.
Меня нарядили цыганкой — все платья из чемодана пошли в дело. Бретельки Светланиного сарафана завязали как пояс, потом ее платье надели нормально, потом — мой сарафан, бретельки у пояса, потом наши с Наташей платья — нормально, сверху — Аллочкин сарафан и наконец — платок, большущий, цветастый, из Нюриного гардероба. Но она не ругалась, сказала, что все равно бы дала, если бы мы попросили, — что ей, жалко?
Наташу нарядили королевой. Платье из занавески получилось до того королевским, — все захотели так нарядиться.
Ленька и так похож на пирата, а когда ему завязали один глаз, Ленька только и знает, что глядит на нас этим глазом из-под косынки и улыбается большим ртом. Ленька по возрасту старше нас и младше нашей старшей сестры. Он всегда бы играл с нами, если бы взрослые или старшие ребята не дразнили время от времени: «Опять с малышами связался?». «Ну и что», — огрызался Ленька, но на некоторое время принимался со старшими ребятами играть в волейбол или кататься на велосипеде, тоскующими глазами провожая нас. Мы любили его, потому что он никогда не мешал в играх, сразу все понимал и принимал игру такой, какой она есть. Очень коричневый, как индеец, он похож на пирата больше, чем все настоящие пираты.
Братья с Мелиховской дачи восхищаются, тоже хотят быть пиратами, мы уговариваем их, приносим всякие одеяния. Ребят с Мелиховской дачи хватало на всех: двое-трое — Светланины, двое-трое то с нами, то переходят к Светлане. Сколько их было, никто не знал точно. И сестра моложе Аллочки, поэтому или тоже с нами, или оставалась дома.
Все пошло в дело. Вывернуты чемоданы, ворох платьев, рубашек и платков по кроватям. Матрешенька заглянула в комнату, вздохнула и ушла.
Скоро все ребята, человек пятнадцать — двадцать, были в костюмах, кто в каких. Что делать дальше, никто не знал. Опыта в маскарадных делах не было. Возле нашей террасы, чуть выше флоксов, бегает кто-то черненький, тоненький, очень красивый, не поймешь кто. Думали, чертик. Повернулся к нам спиной — хвоста нет, зато есть крылышки в горошек. Татка, наряженная бабочкой!
Прибежали на Мелиховскую дачу. Вот радость! Все взрослые собрались на крыльце, пробовали отгадать кто — кто и принесли картошки жареной огромную сковороду. «Ряженых надо угощать!» — сказал их дедушка. И на террасе мы съели картошку. Аллочке как самой маленькой дали конфету — на других не хватило. И мы побежали дальше, помогая бежать Аллочке.
На Таткиной даче тоже полный успех. Ольга Георгиевна решительно никого не узнавала, а Жора, старший брат Таты, оторвался от книги и серьезно посмотрел на нас огромными темными глазами.
Побежали дальше. Незнакомая девочка Соня (она жила на другом конце поселка, была старше нас, и знакомиться с нами ей было совершенно незачем) несколько раз объехала вокруг нас на своем велосипеде. Он у нее как лошадь. Гордая амазонка, она сидела верхом, вполоборота. Поправила челку, уехала, вернулась с двумя велосипедистами. Три велосипедиста сопровождали нас в молчаливом эскорте.
Пробегая между дачами, увидели двух молодых нарядных женщин. Они качались в гамаках, рядом с каждой в гамаке сидел ребенок, у одной — мальчик, у другой — девочка, наши ровесники. Дамы тоже увидели нас.
— Что же это ваши родители не сообщили о карнавале? Мы бы тоже приготовили своим ребятам костюмы! — протянула одна дачница.
Тут Аллочка споткнулась, упала и заплакала. Маленькая еще была!
— Вон ребенок плачет, — зевнула другая. — Не стоит связываться. Кто знает, какие дети. Может, заразные.
С ВАМИ БУДУ ЖИТЬ!
После обеда мы сидели на чьем-то заборе по дороге к станции и ждали папу или маму, кто приедет. Забор был очень высокий, сидеть на нем удобно, страшно и спокойно. Удобно потому, что видна вся дорога и наверняка не пропустишь никого, даже не очень знакомого, разглядишь и узнаешь. Страшно — еще бы! — с такой высоты люди кажутся по росту если не воробьями, то воронами. А спокойно потому, что нам давно ясно: на даче никто не живет, из темных глубин сада не покажется кто-то сердитый, не крикнет на тебя сердитым голосом и не прогонит. Это блаженство, когда в тылу спокойно!
Сидим мы на заборе — все, к кому должны приехать, и к кому никто не приедет, и ждем, встречаем, нам и в голову не приходит, что ждать можно, а встречать еще слишком рано. Обычно на дороге видимо-невидимо тетенек и дяденек, нагруженных сумками, пакетами, а в этот час — пустая желтая дорога и неподвижный жаркий воздух стоит над ней. Мы в тени огромных елей слушаем, как гудят электрички на станции.
