Самуил Полетаев - Второе небо
— А ты мне сказывай про ухи-то!
— Это про волчка? Ну-к, слушай… Впрыгнул он в ухо, огляделся, хотел обратно уйти, глядь — высоко прыгать, ушибется. Посидел, зубами пощелкал и спать улегся на пустое брюхо. Спит, сон видит: зверь идет…
— Какой?
— Медведь, должно быть. Проснулся, темно, никакого зверя нет. А под утро встал, голодный, а есть-то нечего, зубами пощелкал и снова спать. Солнышко высоко, а он все спит. Проснулся, зубами пощелкал и снова на бок. Так и жил один, брюхо совсем подвело, да скучно стало, поиграть не с кем. И надумал жениться. Где жену найдет? Никто не хочет в ухо лезть, хата тесная. Лиса пришла, посмотрела: «Нет, говорит, грязно здесь, не пойду замуж». Сорока прилетела, посмотрела: «Живи один, говорит, а я себе другого найду». Прискакала мышка, понюхала и тоже убежала. Никто замуж за волчка не хочет. Скучно жил волчок. А потом думает: «Дай приберу, может, кто и пойдет замуж». Взял прибрал чисто. Ан, глядит — опять кто-то грязь наволок. Кто бы это, а?
— Я! Кто же еще! — радостно кричит Василек.
Дня не пройдет, все, бывало, требует сказок. Есть не сядет без них. Помыться не заставишь. На улицу не выгонишь. Сказывай да сказывай.
И поселились в избе сказки, полным-полно их было — и запечных, и чуланных, и амбарных. Жили сказки в ушах, в карманах, у скотины на рогах и на хвостах. А воробьи, что ютились в соломенной крыше, под застрехой, были вовсе не воробьи, а солдаты Воробей-царя, и звали их: Турухан-воробей, Кипреян-воробей, Митрофан-воробей и Алихан-воробей. И было у Воробей-царя столько сынов-воробеичей, что расселились они на две деревни, на пасху куличи пекли, на престольный бражку варили, стенка на стенку ходили, драки чинили меж собой.
Раньше, бывало, приводила Василька мать, а теперь сам к Нине прибегал. И знала Полина: будет он у нее усмотрен и ухожен, делом занят и забавой ублажен. Вечером зайдет за малым, оглядит его и вздохнет:
— Парень вроде потише стал. Спать уложишь, а он сидит на кровати и бормочет разное… Сказки ему читаешь, что ли? Все пристает — расскажи да расскажи. Тут времени нет, а он — сказки. Подрастешь, говорю, в школу пойдешь, сам читать будешь. А он что? Тогда я тебе расскажу, говорит. И зачнет! Господи, спасу нет! Тут одно, тут другое, а он дуднит тебе в ухо, пока не цыкнешь… Ну как, твои-то пишут тебе?
— Давно письма не было.
— Видела я твоих стариков на базаре, картошку твою продавали. Деньги тебе отдают?
— Да зачем они мне? Есть у меня всё…
Полина подбирала губы, сурово и властно говорила:
— Не нужны? А им куда же копить? Молода ты еще, а в старухи записалась. Насбирала бы, уехала отсюда. Деньги ой как нужны! Мой-то Павел, слыхала, косой Варьке дворик разделал — любо-дорого, загляденье одно! Денег, что ли, дала? Бери, говорит, яблок. Своих-то, что ли, у меня нет?
И пойдут разговоры про нехватки, про цены базарные. Слушал Василек бабьи разговоры, и странные сказки сочинялись в голове. Молоко, яйца, картошка, яблоки — все, что перебирали женщины в разговоре, улетали на базар, а там машина стояла, глотала все и обратно денежки выплевывала. А денежки были не простые, на железных лапках, крикучие, занозливые и дрались меж собой. Скучные какие-то, ржавые сочинялись сказки. Убегал от них Василек на улицу, спускался в ровочек, где в омутке плескались утки и прыгали солдаты Воробей-царя: Турухан, Кипреян, Митрофан и Алихан…
А однажды Полина уехала с мужем в город. Василька отвезли к бабке, к матери Полины, в соседнюю Жуковку. Вернуться думали не раньше как через неделю. Однако на второй день прикатил Василек в деревню. Сам, значит, без бабки, на колхозной полуторке. Вылез из шоферской кабины — и прямо к Нине.
— Ты откуда? — удивилась Нина.
— От бабки удрал.
— Это как — удрал?
— А так вот: бегунки привели!
— Какие еще бегунки?
Василек снял сандальку, задрал пятку и показал:
— А вот тут бегунки! Они в пяточках да в пальчиках живут!
— Ах ты, пятки-пальчики! — рассмеялась Нина, вспомнив потешку, которую сама и сочинила.
Так и остался у нее Василек.
К вечеру приехали из района старики Пылаевы — погостить и на огороде помочь. Сели вместе обедать. Василек первый к столу, первый и ложку в миску. Старая Пелагея Васильевна повязала его полотенцем, утерла ему нос и пристроилась рядом. Сидят взрослые, больше молчат, смотрят, как Василек молотит. Переглядываются.
— Ровно сроду не ел, — сказала Васильевна, подвигая к нему миску. — Не кормят тебя, что ли?
— Это у меня волчок там, есть просит. — И стукнул себя по животу.
— Какой волчок, что болтаешь?
И пошел, пошел городить. Старики только уши развесили.
После обеда сидят за столом, не расходятся, разговор между взрослыми странный возник.
— Николай-то свататься не приходил? — спросила мать.
— Приходил.
— Ну, а ты что?
— Да на что я ему, старуха? Пускай помоложе поищет.
— Дура! Так и век твой пройдет, в девках останешься!
Василек залез на колени к Нине, угрюмо смотрел на Васильевну, сопел.
— Пускай замуж не выходит.
— А почто ей замуж не выйти? Может, ты возьмешь?
— Пускай за меня идет.
— Так ты же маленький.
— Маленький, а подрасту, большой буду.
— Так Нина старухой станет.
— Не станет, — сказал Василек, — она завсегда такая будет.
— Спасибо тебе на добром слове. — Нина потрепала его по щеке. — Иди-ка лучше во двор, прохладись, от тебя жаром несет, как от печки.
Когда Василек убежал, Васильевна сказала сурово:
— Ты, Нинка, не больно малого приучай. Смотри тут за ним, корми, а сама носится по свету, как чумовая. Бабы-то мне на базаре всякое говорили…
— Не зову я его, сам бегает. На кой он мне…
На другой день пришла бабка из Жуковки. Ходила по всей деревне, плакала, искала беглеца.
— Не у вас тут Вася-то наш? Вот ить беда: дочка уехала, на меня свалила, а с ним горе одно. Случись чего с мальчонкой, я буду виноватая. Люди сказали — посмотри у Пылаевых…
Василек, завидев бабку, спрятался на сеновал, а бабка сидела в избе, причитала, жаловалась на соседей, на колхозного председателя, на дочь, на внуков, а наговорившись досыта, стала собираться.
— Ну, так я на вас в надежде, — сказала она, прощаясь.
— Да что с ним сделается, — махнула Васильевна рукой. — И так тут цельными днями пропадает.
Когда бабка ушла, Василек выбрался из своего убежища, нашел своих дружков-приятелей и гонял по деревне до самой ночи.
Дня через три наутро прикатил домой Павел. Приехал один, без Полины — та еще в городе оставалась кое-чего прикупить. Бросил бульдозер во дворе — и к Пылаевым.
Вошел в избу — тихо. Взрослых нет. Василек сидит за столом, язык прикусил, рисует что-то на белой картонке.
— Здравствуй, сынок!
Василек оглянулся, похлопал глазами — и снова к картонке.
— Один, значит? — спросил Павел и присел на лавку. Слегка удивился встрече такой, но виду не подал, достал папиросу. — Как тебе тут? Ничего?
— Я сейчас… — Василек оглянулся и снова к картонке. — Дорисую теремок, а то Нина придет…
Привстал Павел, глазом кинул за плечо Василька — что он рисует там? Домина в три этажа, в окошках человечки, кошки, птицы. Эк его! И когда только научился? Оглядел Павел избу. Полевые букеты по окнам, на стенах березовые охапочки, дух от них легкий и чистый. Его бы Полину сюда, подумал он. Углы барахлом бы забила, духоту развела. А эта чудная какая-то, безгрешная.
В сенях послышались шаги. Василек — швырк табуретку в сторону, бросился к двери, чуть Нину с ног не сбил.
— А я раньше-то кончил! — и показал ей картонку, но тут же, забыв о ней, в сумку залез: чего там принесла?
— Ишь цапун рукастый! — рассердился Павел и встал. — Воли ему много даешь…
Нина оторвала от себя Василька и сумку всю отдала.
— Здравствуй, Паша, — сказала она и покраснела. — Ничего, он меня слушается. Правда, Вася?
— Правда, — кивнул Василек, запихнул за щеку кусок сахара и, вспомнив о картонке, потащил Нину к столу. — Вот тут синица-певица, а тут дятел-работник. А кошка в клетке будет жить. Здесь у них столовая, а там кино показывают.
— А кто у них киномехаником? — спросила Нина.
— Кто? — наморщил лоб Василек. — Яшка-козел.
Павел смущенно хмыкнул в кулак и снова присел на скамью. «Умеет она с ними, — подумал он и несмело оглядел Нину. — И вообще ничего…»
Нина и Василек расселяли зверье в новом доме и о Павле совсем забыли. А он докурил папиросу, встал и тихо вышел во двор. Потрогал привалившийся плетень и в сарай заглянул. «Помочь бы надо, — подумал он. — Сама ничего не попросит».
Вечером из города вернулась Полина. Заглянула сперва в Жуковку, к матери, там и Павла застала — дрова теще колол.
— А где Вася наш? — спросила она, оглядывая двор.
— У Нинки. Сбежал от бабки.
— Чего это он удумал?
