Ирина Богатырева - Луноликой матери девы
Привязанные к их одежде бубенцы звенели при каждом движении. Две девы держали бубны, третья — флейту, на ней она выводила мелодии, остальные гремели коровьими копытами, дули в рожки. Инструменты все были, как в наших станах делают, но эти одежды, крики и танцы вокруг огня были нам дики и странны. Кто это и откуда явились здесь? В оторопи наблюдали мы и не знали, что предпринять. В этот момент одна из них отошла к утесу и пнула большой сверток из шкур. Он казался мягким, катился плохо, она пинала опять и опять, толкая к костру. Остальные радостно завизжали и принялись танцевать быстрее.
— Девы, — охнула тут Согдай, — там наша Камка! — и указала на сверток. Мы пригляделись: из войлока торчали ноги, обутые в сапоги, какие Камка только умеет шить, из бычьих шкур. Такие одна Очишка еще носила, не узнать их было нельзя. Все ахнули.
— Отобьем! — сказала я твердо.
— Но оружия, оружия нет!
И правда, кроме детских кинжалов ничего не было у нас.
— Камни! — сказала Очи и, не дожидаясь нашего ответа, с высоким визгом «Айия!» вскочила на ноги и метнула вниз камень. Я увидела, как он ударил в плечо одну женщину. И не успели они опомниться, как Очи коршуном прыгнула вниз и кинулась в бой.
Медлить было нельзя. Я тоже закричала и прыгнула вслед за нею. Скатываясь, схватила камень и метнула в женщину. Он попал в голову, и если б голова была своя — не жить после такого удара. Но камень ударился о череп волка. Череп съехал набок, с женщиной же ничего не случилось.
Они побросали дудки и погремушки, выхватили кинжалы и стали драться. Дрались неистово. Ни ранить, ни повалить противницу нам не удавалось. Они еще и потешались над нами: отпрыгнув, приманивали, кривлялись, но стоило только сделать к ним шаг, отскакивали — и так без конца. Они травили нас, быстро и легко двигаясь. Я ничего не могла сделать: моя противница была сильней, быстрей и выносливей, к тому же плясунья отменная, гибкая и верткая. Меня разбирала ярость. Тогда я поняла, что не взять ее силой, надо хитростью, и принялась оттеснять к краю утеса. Она будто не догадалась, крутилась передо мной, но когда отступать ей уже было некуда, я сделала выпад — и сама чуть не полетела с обрыва: она, легко оттолкнувшись от края, сделала такой невероятный прыжок, что не только перепрыгнула через меня, но и пролетела над всей проплешиной и уже хохотала с другой стороны.
Мне хотелось сесть и рыдать от обиды и зависти. Тут увидела я, как Очи пыталась своего противника обмануть: бросившись вперед, в последний миг вся сжалась и нырнула ей под ноги, чтобы сбить наземь. Но женщина прыгнула, кувыркнулась над ней и приземлилась в десяти шагах от этого места. Я поняла, что сражаемся мы не с простыми людьми, а с камами или духами. Что мы могли с ними сделать?
Мы начинали задыхаться и терять силы — от долгого боя, от невозможности его повернуть. Женщины же, казалось, были отлиты из железа и продолжали кривляться и хохотать. Тогда, придя в отчаянье, я вновь подняла камень и запустила в голову противнице, хотя понимала, что ничего тем не добьюсь.
Но мой камень попал в цель. Он снес с женщины маску, и я уставилась ей в лицо: на меня смотрела я сама и заливалась смехом.
Если б у нее была уродливая личина или звериная морда, я, верно, и тогда не испытала бы такого ужаса. Все девы увидели это и замерли, а женщины сняли маски: каждая из них была схожа с той, с которой дралась. Мы бились сами с собою.
Это длилось недолго. Как туман пропадает под солнцем, так эти лица стали вдруг исчезать, и на их месте явилось веселое лицо нашей Камки. Мы оцепенели, а все пять женщин сблизились, и тут меня замутило до дурноты: они как бы вошли друг в друга, и осталась одна только Камка, хохочущая до слез.
Наша оторопь не проходила. А она приблизилась к костру, кинула туда припасенный хворост и села на тот самый сверток. Сняла с себя волчью шкуру, что так тщательно мы сегодня выделывали, и сказала:
— Садитесь, девы. Отдохните. Как же вы повеселили меня!
Мы не тронулись с места. Не выпуская ножей, смотрели на нее. Наконец раздался глухой, полный злости голос Очи:
— Докажи!
— Что я человек, а не дух? Или что я мать тебе, лесной ты звереныш? — обернулась к ней Камка.
Другие девы удивленно переглянулись: до того никто, кроме меня, не знал, что Камка родила Очи. Но та отвечала упрямо:
— Это не тайна. Докажи по-другому.
Камка вдруг издала звук, ни на что не похожий: как бы вороний крик и лебединое шипение вместе. И Очишка тут же опустила нож и подошла к ней: это был им одним ясный знак.
— Что это было? — спросила Ильдаза.
— Это наши войлоки, — ответила Камка, словно не понимая, и ткнула в тюк, на котором сидела. — А это сапоги, которые я не успела дошить, — она вытащила заткнутые в тюк заготовки.
— Как возможно все то, что мы сейчас видели? — спросила я, понимая, что она продолжает над нами потешаться.
— Вы видели то, на что способна дева, себя посвятившая Луноликой, — отвечала она. — Я показала вам, чтоб знали, ради чего вы пришли сюда. Луноликой матери девы — это корень нашего люда. Если люд погибнет, хватит одной из них, чтобы восстановить люд и обучить всему заново. Если же не станет дев, весь люд, как песок, разметается по миру. Понимаете ли вы это?
Мы молчали, глядя на нее в упор. Сердце в моей груди колотилось, и я не знала уже, от битвы это или от ее слов.
— Осознать вы должны сейчас то, к чему вас духи призвали, — продолжала Камка, и голос ее был звонок и тверд. — Луноликой матери дева после учения не станет больше такой, как другие. Мужа не будет у нее, знать вы должны. Детей не будет у нее, помнить должны. Всю себя без остатка отдает она Луноликой. Лишь в случае больших бедствий, чтобы спасти люд, может дева снять эти обеты и стать матерью и женой.
Всю себя эта дева битве отдаст, — говорила Камка. — Первой впереди войска поедет. В ней вся сила войска и его победа. Как у мужчины, смерть ее на коне ездит. Старости не узнает она. Болезни не узнает она. Мужчина, слабость в теле почуявший, пояс развязать может и, духам отдав себя, все же жить. Деву же, слабость почуявшую, Луноликая матерь сама забирает.
Но почет и слава деве такой в каждом стане, — говорила Камка. — Лучшие ткани лучшие мастерицы в дар ей несут. Лучшую дичь лучшие охотники ей несут. На дороге мужчины с ней поклоном здороваются, женщины и дети не поднимают глаз. В дом к ней без подарка не ходят. Как случается беда, болезнь или голод, к Луноликой матери девам люди идут.
Все это было так, мы знали, но отчего-то никто в станах никогда не завидовал им, и никто не хотел, чтобы их дочери вечными девами стали. В отдельном чертоге стояли их дома, редко с людьми общались они, и стойбищенские, хоть уважали, а больше боялись их. Только раз в году, на праздник весны, к людям выходили эти девы и для них танцевали.
А Камка так продолжала:
— Гордости и чванства девы не знают — Луноликая матерь карает таких. Лжи, обжорства, жадности не знают — Луноликая карает таких. Как все дала, отобрать в любой миг может. Дверь в свой чертог отворив, выгнать в любой момент может.
Мурашки побежали у меня по спине. С детства питая любовь к этим девам, всегда с трепетом за ними я следила, но только в тот миг поняла, отчего они держались вдали от людей, лишнего слова не говорили, себя в строгости и почти нищете держали, хотя могли бы иметь все, как мой отец и главы родов. Представилось мне тогда, что, всегда Луноликой длань на себе ощущая, они боялись ее и слабости в себе подавляли. Представилось мне, что Луноликая, прогневавшись, в любой момент может ударить такую деву чеканом с неба.
И другие, верно, о том же думали, потому что Ак-Дирьи спросила:
— Как карает? Смертью?
Камка тяжело взглянула на нее и не сразу ответила:
— Смерти не боится Луноликой матери дева. Своего дара лишает госпожа ту, которая нарушит обет. Бесстрашной дева была — последней трусихой вмиг станет. Не знала поражения — дитя ее победит. Потерявшая дар быстро смерть найдет, но жизнь такая страшнее смерти.
Меня била лихорадка — так ясно представила себе эту кару.
— Сейчас вы вправе решать, принять ли вам этот дар, — сказала Камка. — Вы знаете, что вас ждет. Выбор духов — не приказ, а на вас указанье. Если же сердце чует, что не выдержать вам такой жизни, что быть матерью и женой милее, можете сказать и уйти. Стать простым человеком сейчас можете. Стать простым человеком, преступив обет, не сможете никогда: хуже худшего это, девы. Решайте.
Мы молчали, не поднимая глаз. Я пыталась заглянуть глубоко в себя: справлюсь ли? Но увидела простой ответ: другой жизни не может быть у меня. В чем же сомневаться? И первой я подняла глаза:
— Я готова.
И все девы ответили так же. Радостно стало мне, будто скинула тяжкую ношу, но Камка по-прежнему строго сказала, будто не верила нам:
