Татьяна Лассунская-Наркович - Парфетки и мовешки
— Ах, это было ужасно! Противная, дрянная девчонка, настоящий французский Грибуль [17], — ворчала Липочка.
— А? Как ты сказала? — переспросили подруги.
— Говорю: Грибулька она, вот кто, противный французский мальчишка, который всем делает гадости, — раздраженно объяснила Антарова.
— Браво, браво, Липочка, ты всегда метко подметишь! — подхватили подруги. Хотя большинство из них впервые слышали о каком-то проказнике Грибуле, но никому не хотелось сознаться в этом. К тому же Липочка наверняка лучше знает, раз говорит таким не допускающим сомнений тоном.
— Какое совпадение, ведь ее фамилия сама просит такой клички! — воскликнула одна из первушек.
— Грибунова-Грибуль! Ах, Липочка, и как ты всегда остроумна и находчива, — польстила хорошенькой подруге другая.
На губах Антаровой появилась самодовольная улыбка: она принимала восхищение ее умом и красотой как должное — ведь она была «самой Липочкой Антаровой».
В эту минуту мимо них пронеслась в каком-то фантастическом танце сама «Грибулька» с куклой на руках.
— Смотрите, смотрите! — смеялись кругом, а седьмушки торопились остановить подругу.
— Ты весь класс позоришь! — подскочила к ней Исаева и увлекла новенькую в дальний уголок, где толпились седьмушки.
— Медам, слышали новость, старшие дали новенькой кличку! — крикнула юркая Замайко, всегда и всюду успевавшая подхватить последнюю институтскую новость.
— Душка, скажи скорее, как, как ее назвали? — все сгорали от любопытства.
— Они прозвали ее Грибулькой, — торжественно ответила девочка.
— Грибулька? — в недоумении переспрашивали ее. — А что это значит? — но в ответ на это Замайко только удивленно развела руками.
Все обернулись в сторону новенькой, беззаботно возившейся со своей куклой.
— Грибулька, Грибулька! — кривляясь и хлопая в ладоши, подскочила к ней Исаева.
— А? Что? Что ты сказала? — неожиданно придя в негодование, воскликнула Грибунова.
— Грибулька ты, Грибулька, вот ты кто! — не унималась второгодница.
— Это неправда, кто мог так сказать про меня?
— А m-lle Антарова, та самая, которую ты щелкнула по носу.
— Это неправда, все неправда! И по носу я ее не щелкала, и на Грибуля я не похожа, — выйдя из себя и смешно коверкая слова, громко кричала девочка.
— Ну уж, машер, наверное, старшие лучше тебя знают, на кого ты похожа, — дразнила Исаева.
— А я вам говорю, что нет, ваша Антарова, верно, так же плохо понимает, что читает, как и слышит, что говорят или поют! Так ей это и передайте! — выкрикнула Грибунова. — А еще скажите ей, что она противная, и я ее ненавижу, ужасно ненавижу!
— А кто такой этот Грибулька? — серьезно спросила Савченко, до сих пор не принимавшая участия в разговоре.
— Он был несчастный ребенок, которого все наказывали и не любили за то, что он по глупости портил все, до чего ни дотрагивался и за что ни брался; ну какое же между нами сходство?
— Если это действительно так, то старшие неправы, — убежденно сказала Липина.
Она в короткий срок заняла место первой ученицы в седьмом классе и пользовалась уважением одноклассниц. К ее слову прислушивались, с ней считались, и все даже немного побаивались этой всегда серьезной, сдержанной девочки, не имевшей подруг и ко всем относившейся достаточно холодно.
«Комар носа не подточит, так себя примерно держит, — говорила про нее Струкова, — а все же не лежит мое сердце к этой ледышке». Впрочем, сердце Стружки, видимо, было очень требовательным, так как она вообще много кого недолюбливала из своих учениц.
Девочки готовы были согласиться с мнением Липиной, но в эту минуту одна из старших, проходя мимо кучки седьмушек, насмешливо бросила в сторону новенькой: «Грибулька!»
— Ха-ха-ха! — обрадованно подхватила Исаева. — Вы слышали? Я была права, уж раз кому прилепили прозвище, так уж его ничем не оторвешь! Грибулька, Грибулька! — дразнила она новенькую, уже готовую расплакаться от этих насмешек.
— Не обращай на нее внимания, мало ли глупостей она говорит. Как, впрочем, и другие, — презрительно сказала Липина, стараясь утешить Грибунову.
— А вот хочу говорить и буду, и буду, и ничем ты меня не остановишь! — выкрикивала Исаева.
— Попробуй! — сверкнув глазами, вызывающе воскликнула Ганя.
— Ах, скажите, пожалуйста, как страшно, прямо убила меня, ха-ха-ха!
— А, так вот ты как! — и Ганя в одно мгновение очутилась перед своим врагом.
Исаева невольно отступила. Весь вид Савченко говорил о том, что она не шутит.
— Ах, бросьте ссориться, медам, — послышался ласковый голос Тишевской, и сама Женя уже стояла между соперницами, — ну чего ты так волнуешься, Ганя! Пойдем, походим немножко, — и она ласково обняла подругу, стараясь увести ее с места ссоры.
— Ух, какая она горячая, за ней всегда смотреть надо, того гляди подерется! — добавила Женя. Вспыльчивость Гани составляла постоянный предмет ее забот. Но она, со свойственной ей тактичностью, умела вовремя остановить подругу, и не раз таким образом предотвращала большие неприятности, которые, конечно, косвенно отразились бы и на ней, а это отнюдь не входило в расчеты дальновидной и рассудительной девочки.
Заметив намерение Тишевской уйти с подругой, Исаева решила их опередить. Круто повернувшись к ним спиной, она сердито крикнула:
— Ну и оставайтесь, а я с такими девицами, как вы, и разговаривать не желаю! — и, высоко подняв голову, вышла из круга.
За ней выскочили еще две-три ее «сподвижницы», как их называли седьмушки.
С их уходом настроение компании изменилось; девочки мирно и оживленно проболтали до самого звонка, призывавшего к вечернему чаю.
Но Исаева, всегда и всюду своим присутствием вызывавшая ссоры и раздоры, осталась верной себе и на этот раз.
Только она увидела в руках Арбатовой молочный кувшин, как уже кричала на весь стол:
— Моя пенка, не смей ее трогать, Арбатка!
— Это почему? — заикаясь от волнения, возразила девочка, стараясь слить в свою чашку тонкую пенку.
— А потому, что я первая ее заняла.
— Этого никто не слышал, — запротестовали окружающие, в то время как Исаева без церемоний старалась вырвать кувшин из рук своей vis-à-vis [18].
Но Арбатова не хотела уступать и изо всех сил дергала кувшин в свою сторону. Ссора готова была перейти в драку, молоко плескало и брызгало по сторонам. Воспитанницы недовольно поглядывали на разыгравшуюся перед ними сцену.
— Медам, из-за вас весь класс не пьет чай, так как вы задерживаете молоко, — холодно заметила Липина.
— И пусть не пьет! — сердито крикнула ей в ответ Исаева, и, чувствуя, что Арбатова выхватила кувшин из ее рук, она с силой толкнула ее под руку.
— Ай! — вскрикнула та, и вмиг вся скатерть была залита молоком.
— Какая же ты дрянь! — закричала Арбатова.
— Жадина, обжора противная, ни себе, ни другим; вот подожди, мы скажем m-lle Малеевой, — выходили из себя седьмушки.
А Исаева как будто и не слышала этих возгласов — она старательно соскребала с намокшей скатерти злополучную пенку.
Девочки поволновались, но так никому и не пожаловались, опасаясь возможной мести Исаевой. Молча глотали они почти остывший мутный чай, заедая его французской булкой.
Только Грибунова едва дотронулась до своей порции:
— Он ведь совсем холодный, — в неподдельном ужасе воскликнула она, — а булка несладкая! — и, надув губки, она отодвинула свою чашку.
— Ты что же, машер, не кушаешь, а? — насмешливо обратилась к ней Исаева. — Верно, не по вкусу пришлось?
— Не хочу и не ем, а тебе какое дело? — вызывающе ответила новенькая.
— А дело-то очень простое: раз ты от булки при всех отказалась, так я ее беру себе… — и с этими словами Исаева ловко опустила булку в бездонный институтский карман.
— Вот обжора-то! — удивленно воскликнула новенькая, но Исаева пропустила это замечание мимо ушей.
В дортуаре Грибунова, не расстававшаяся со своей Бланш, тщательно укладывала ее в назначенную ей самой постель; ее поместили между Савченко и Исаевой.
Девочки проворно раздевались и причесывались, бежали в умывалку, откуда доносился грохот кранов и несмолкаемый говор десятка голосов. Возвратившись оттуда, седьмушки поспешно укладывались в постель, как бы боясь пропустить хоть один миг драгоценного сна.
А Грибунова как будто не замечала происходящего: она укачивала свою «дочку».
Ганя, уже несколько минут следившая за ней, решила наконец ее окликнуть:
— Ты бы поторопилась раздеваться, а то все скоро будут в кроватях, и m-lle Малеева будет сердиться, что ты до сих пор не готова.
— Я жду, когда горничная меня разденет, — спокойно ответила новенькая.
Ганя даже улыбнулась, услышав ее наивные слова.
— Тебя никто не придет раздевать, напрасно дожидаешься, — покачала она головой.
