Владислав Крапивин - Валькины друзья и паруса
А что! Смешно, но здорово!
— Все одинаковые костюмы делают, — сказал Андрюшка. — Я сперва хотел космонавтом нарядиться, а космонавтов будет двадцать семь! А больше никак не знаю. Балериной, что ли?.. Мама сказала, что, если ты нарисуешь, она костюм сделает. А без картинки не может.
— Нарисую, — согласился Валька. — Только завтра.
— Завтра я приду. А сегодня ты занят?
— Сегодня я чертовски занят, — серьёзно сказал Валька.
Он с порога метнул в угол портфель и шагнул к столу, печатая каблуками мокрые следы. Как тугая струна, пело в Вальке радостное нетерпение. Хорошо, что на столе всегда стоят отточенные карандаши. Хорошо, что стол покрыт новым листом зелёной бумаги — ещё без клякс, царапин и надписей. Первый набросок можно сделать прямо здесь.
Забыв снять пальто. Валька склонился над столом. Дотянулся до карандаша. Подумал секунду и острым грифелем вычертил гибкую линию форштевня. Мысленно он тут же продолжил рисунок до бушприта, лёгкого, словно вскинутое для атаки копьё. А над бушпритом — три узких парусных треугольника: бом-кливер, кливер и стаксель…
…Знания о парусах приходили к Вальке постепенно и незаметно. Отовсюду. Из книжек, где были краткие морские словари. Из журналов, где нет-нет да и мелькнёт снимок учебного барка или экспедиционной шхуны. Из фильмов, где снятые на киноленту модели в точности похожи на большие фрегаты.
Все люди читают эти книги и журналы. И фильмы смотрят. Но тут же забывают сложные названия ветров, снастей и парусов. Ведь главное — приключения.
А Валька не забывал. Он никогда не видел ни моря, ни парусов, но он любил их, как другие любят музыку, стихи или цветы. И умение отличить барк от фрегата или бриг от бригантины приносило Вальке радость. Такая же радость, наверное, бывает у скрипача, если послушен и легок смычок…
Валька радовался и сейчас: знал, что рисунок даст ему много хороших минут.
Он не будет торопиться. Сначала лёгкими линиями наметит корпус шхуны, а потом займётся волнами. Сейчас ему уже не хотелось изображать мерное движение зыби. Он вздыбит позади судна лохматый гребень, раскачает море гривастыми валами, с которых срываются хлёсткие клочья пены. И по тёмным волнам раскидает блики от пробившегося луча.
И потом уже, над неспокойным этим морем, построит Валька лёгкие силуэты мачт с кружевом снастей и стремительной парусиной фор-марселя. С узкими, как клинки, треугольниками кливеров.
Валька зажмурился и увидел свою «Легенду» отчётливо, словно на фотографии. Рисуй, как с натуры.
Но Валька отложил карандаш.
Чего-то не хватало в увиденной картине. Была у этой шхуны какая-то одинокость. Слишком много волн — и слишком маленький кораблик. Летит под ветром куда-то…
Куда? Кто его ждёт?
«Никто», — подумал Валька и понял, что нужен человек.
Человек, который ждёт.
И берег, и волны, которые взлетают у прибрежных камней.
Но какого человека нарисовать на берегу? Взрослых рисовать он почти не умел, да и не интересуют взрослых парусные корабли. Валька нарисует мальчишку. Немного помладше, чем он сам. Мальчишку, который сидит на причальной тумбе и смотрит, как возникает из тумана и волн летящий силуэт парусника.
Возникает и проходит мимо. Как Летучий голландец. Может быть, последний парусник на свете. Почти сказочный. Но настоящий…
Валька медленно стянул пальто. Он опять не спешил браться за карандаш — боялся спугнуть новую мысль.
Только надо найти мальчишку, — сказал себе Валька.
Он открыл тумбочку письменного стола и оттуда, из — под старых учебников, вытащил свой альбом.
Это был не тот альбом, который Валька носил на уроки рисования. В том, в школьном, были изображены кособокие, старательно растушёванные, кувшины, чучела уток, гипсовые завитки и уходящие вдаль рельсы (последний рисунок назывался перспектива). Под рисунками стояли отметки: четыре, четыре с минусом, очень редко пятёрка, иногда тройка.
Рисовать кувшины и перспективы Вальке было лень. Кому они нужны? Учителя по рисованию (а они часто менялись) не говорили ему одобрительных слов. И никто, почти никто не знал, что Валька может на самом деле. Потому что почти никто не видел его второго альбома.
В нём Валька рисовал то, что любил: парусные корабли, фантастические города и своих приятелей-малышей. Корабли и города он рисовал давно, а ребят начал позднее, но они занимали много страниц.
Валька сам не ожидал, что так получится.
В августе, когда зачастил к нему Андрюшка, Валька не думал, что это всерьёз и надолго. Но проходили дни, и почти каждый из них начинался с Андрюшкиного появления. Иногда он приводил всю компанию. Шумная компания в Валькиной комнате вежливо притихала и смотрела на хозяина с почтением. «Валька, ты поможешь кирпичи притащить? Мы будем печку складывать», — говорил Андрюшка и смотрел уверенно и спокойно. Он никогда не сомневался, что Валька поможет. «Ты не знаешь, где взять во-от такой циркуль? Нам надо круг на земле начертить, мы будем цирк строить. Валька, нарисуй нам ракету. Мы её из бочки будем делать».
Чаще всего они просили именно нарисовать. Потом по Валькиным рисункам они возводили свои сооружения: мосты через канаву, звездолёты, крепости и поезда. Не всегда это получалось, не хватало времени и материалов, и где-нибудь в середине дня Андрюшка появлялся снова. Исцарапанный, перемазанный, но спокойный и деловитый. Валька, а если крылья сделать не из досок, а из картона?..
Но однажды Андрюшка не появился. Прошёл день, потом второй, и Валька почувствовал ревнивое беспокойство. Он прихватил альбом, будто идёт порисовать на улице, и отправился к ним во двор. Вся компания дружно скакала по асфальту на одной ножке — играла в классы. Почему вдруг в августе они вспомнили эту весеннюю игру?
Вальку малыши встретили радостными криками, но прыгать не перестали.
И тут он отчётливо понял, что они, в конце концов, без него обойдутся, а он без них не может.
С тех пор Валька стал приходить к ним с альбомом. Это было очень удобно: они занимаются своим делом, а он рисует.
Иногда Валька бросал карандаш, чтобы помочь малышам в каком-нибудь трудном деле, но они не часто обращались за этим. Они очень уважали Валькину работу. И если он просил их постоять и не двигаться, они послушно замирали в самых неудобных позах.
…Валька листал альбом. Среди набросков и законченных рисунков он хотел найти что-нибудь подходящее для новой работы, для Легенды океана. Какого-нибудь мальчишку, который сидит так, как сидят на берегу. Но очень скоро он понял, что это бесполезно. Каждый рисунок мог быть хорош сам по себе, но не годился, чтобы его использовали для другого.
Вот «Гладиаторы»: Толька Сажин вскочил на перевёрнутую бочку и отбивается деревянным мечом от наседающих мальчишек. Чёрные брови сведены к переносице, а волосы над лбом встали торчком, как гребень у бойцового петуха. Кажется, похоже получилось…
«Космонавты»… Всё та же бочка, превращённая теперь в ракету. Четверо сидят в ней, а пятилетний Борька стоит в стороне и надулся: ему поручили руководить запуском с Земли.
«Первый снег»… Деревья и палисадники уже в пушистых оторочках, но на земле снега ещё очень мало, и двое мальчишек скребут лыжами по замёрзшим комкам. Это он Андрюшку и Павлика рисовал.
«Ирка и месяц»… Тонкая берёзка, узкий светлый месяц над ней и притихшая Иринка. Стоит, запрокинув голову. В ботах, в капюшоне. Конец октября…
И ещё рисунки. Летние, осенние, зимние…
Постепенно Валька перестал стесняться своей дружбы с Андрюшкиной компанией. А вот рисунки эти не показывал никому. Наверное, так же прячут свои первые стихи начинающие поэты и так же какая-нибудь девчонка никому не показывает записку с приглашением в кино, полученную от мальчишки из соседнего класса… У каждого бывает своя тайна, и каждый имеет на неё право.
Валька слишком много любви вкладывал в свои рисунки и боялся, что кто— то скользнёт скучным или насмешливым взглядом и спросит: Зачем ты возишься с этой мелкотой? Неужели охота? А может быть, не спросит, но подумает.
Показать бы тому, кто обязательно поймёт. Но кому? Учителя по рисованию менялись в школе буквально через каждые две недели, и ни один из них Вальке не нравился. Кроме последнего.
Недавно в классе появился Чертёжник. Чертёжником его прозвали старшеклассники, к которым он пришёл немного раньше. Звали его Юрий Ефимович.
Он был высокий, русоволосый и очень молодой. Чуть сутулился, но иногда вдруг резко выпрямлялся, и тогда Вальке казалось, что на боку у него висит невидимая шпага. Говорил Юрий Ефимович, слегка запинаясь на звуке «р», и у него получалось временами вместо «рисовать и ребята» — «р-лисовать, р-лебята. Но это даже нравилось Вальке так же, как нравился его спокойный голос и какая-то особая точность и цепкость движений.
