Радий Погодин - Рассказы о веселых людях и хорошей погоде (илл. Медведев)
— Это Глухов! — крикнул он. — Володькин отец!
Снова взревел не остывший мотор. Машина вынеслась на осевую черту.
3Говорили, что у Володькиного отца золотые руки. Говорили, что построят когда-нибудь музей, где главным экспонатом будут руки рабочего, отлитые из вечного металла, из платины.
Умерла Володькина мать, и отец стал глушить тоску водкой. Сначала пил робко. Поворачивал портрет жены лицом к стене и только тогда доставал поллитровку. Первую рюмку он выпивал торопясь, стоя, будто боялся, что отнимут. Нюхал хлеб и начинал плакать.
— Один, — бормотал он, размазывая слёзы. — Один-одинёшенек. Предала ты меня, бросила. — Отец укоризненно смотрел на портрет жены. — А как жили…
Володька был маленький тогда — первоклассник. Он забивался в угол между оттоманкой и печкой, ждал мать. Ждал, что войдёт она сейчас в комнату, и всё кончится, и всё будет как надо. Отец, может быть, тоже ждал её, но не говорил об этом. Взрослые стыдятся таких вещей.
Глухов засыпал за столом. Володька заводил будильник, чтобы отец не проспал на работу, и садился делать уроки.
В первом классе Володька научился носить рваные чулки вверх пяткой и обстригать ножницами обтрепавшиеся края брюк.
В квартире поначалу никто не догадывался, что происходит с Володькиным отцом. Он выпивал тихо, в одиночестве. Работал он сварщиком на Адмиралтейском заводе и, сидя за рюмкой, начинал иногда спорить с кем-то:
— А что вы за мной присматриваете? Нужна мне ваша забота. Я работаю? Работаю. Ну и отскочь!.. Не лезь в душу…
Иногда он подзывал Володьку к себе и, отвернувшись, говорил:
— Жениться бы нам с тобой, сын. Ты хочешь новую мамку?
Володька молчал. Он уже понимал, что новыми бывают только мачехи.
— Молчишь, — шипел на него отец. — А мне каково?.. — Но, видно, и сам он боялся такого шага. Боялся новых забот и волнений.
Однажды в квартиру пришли рабочие с завода. Володька был уже в третьем классе. Рабочие принесли ему деньги, еду и сказали, что отец в больнице — сжёг себе левую руку.
— Пенсию не дадут, — хмуро толковали соседи на кухне, — пьяный был… Вот горе-то сам себе накликал.
Соседи кормили Володьку, чинили ему одежду. Особенно Марья Ильинична. Её муж помогал Володьке делать уроки и даже ходил на родительское собрание.
Почти каждый день бегал Володька в больницу. Он пробирался в дырку под забором, увёртывался от нянь в больничном саду и от дежурных врачей в коридорах.
Отец всегда молчал. Он словно тяготился присутствием сына. Лишь один раз, перед выпиской, он погладил Володьку по голове и зажмурился. А когда пришёл домой, то весь вечер просидел, перебирая грамоты, полученные на заводе за хорошую работу. Он покачивал изуродованной рукой, морщился и вздыхал.
Володька подошёл к нему, сказал:
— Ладно, отец, перебьёмся. Ты только держись крепче…
Но слабые люди самолюбивы: отец оттолкнул его и ушёл.
Несколько раз навещали отца рабочие с завода. Глухов принимал их хмуро, молчал и торопился выпроводить. А когда они уходили, ворчал раздражённо:
— Пожалеть пришли. Как же. А, чихал я на ваш завод! Я и без вас проживу!
Глухов устроился работать банщиком. Теперь он пил, глядя прямо на портрет жены, и кричал:
— Ну и пью! Ну и гляди! Вот он я, Иван Глухов! Смотришь? А мне наплевать…
Он тыкал в портрет изуродованной рукой. Руки у отца были теперь белыми, вялыми, как сонные, задохшиеся рыбины.
Время словно остановилось в их комнате. Будильник не тарахтел по утрам. Володька старался как можно дольше задерживаться в школе. В школьной библиотеке он читал и готовил уроки. Смеялся Володька лишь в школе, да ещё на улице. В своей парадной он уже умолкал, а в квартиру входил молчаливый и собранный, в постоянной готовности встретить беду.
Иногда отец подзывал его и просил:
— Сын, покажи руки.
Володька показывал.
— Вот они, мои… золотые, — бормотал Глухов. — Ты их, Володька, береги… Заступись за отца.
Чаще бывало другое.
— Шляешься целыми днями, обувь треплешь! — кричал на Володьку отец, вырывал из Володькиных рук книжки, тыкал его головой в тетрадку. — Учишься?.. Умный!.. А где я денег возьму, тритон ты хладнокровный? Никакого заработка на тебя не хватает. Поди сдай бутылки. Я тебе что сказал?.. Купи батьке «маленькую»!
Володька шёл сдавать бутылки. Но вместо «маленькой» приносил картошки и хлеба. Отец пихал ему в лицо кулак.
— Умный!.. Н-на!..
Володька смотрел упрямо и не размыкал рта. Тогда отец расходился. Начинал ругать покойную жену за сынка. Проклинал свою доброту и человеческую чёрствость. Он захлёбывался криком. А Володька стоял в углу и, выждав паузу, просил:
— Не шуми так громко — соседей стыдно.
— А что мне соседи! Я сам себе хозяин и над тобой отец!
Глухов выходил на кухню, садился на табурет посередине и грозно сверкал глазами.
— Всыпал я сейчас своему тритону. Слышали?
— Сам ты хуже тритона, — стыдила его Марья Ильинична. — Глаза у тебя водкой завешены. И что, прости господи, Володьке такой червяк в отцы достался!
— Ну ты и гусь, — гудел отец Брыся, — переехать тебя не жалко.
Глеб сжимал пудовые кулачищи.
— Слушай, — сказал он как-то Глухову, прижав его к стене в коридоре. — Если не прекратишь Володьку уродовать, я тебя по частям разберу. Никакая больница чинить не примет. Ясно?
— Ишь прокурор выискался, — напыжился Глухов. — Давно ли я тебе портки дарил. Володька мой сын, как хочу, так и верчу.
После этого случая Глухов стал бить сына реже.
* * *Всё чаще стал пропадать Глухов из дома. Он тяжело дышал по утрам и кашлял затяжно, с хрипами, глотая натощак папиросный дым. Он стал заговариваться. Остановится, бубнит что-то, глаза его стекленеют тогда и на висках вздуваются жилы.
Володька часами разыскивал отца по окрестным «забегаловкам» и буфетам.
Марья Ильинична предлагала оформить опекунство. Володька отказался:
— У меня ведь отец есть.
Учился Володька хорошо. Занимался фотографией, радиотехникой, баскетболом и рисованием. У него даже была труба валторна. Трубу Володьке выдали в оркестре комбината «Лёнсукно», куда пристроила его Марья Ильинична. И был у Володьки друг в квартире — маленький Борька Брысь.
Володька рассказывал Борьке сказки в тёмном закутке в коридоре, где висели тазы и вёдра. Потом Володька приспособил там электрическую лампочку и частенько просиживал с Борькой, собирая немудрёную радиосхему. Он давал Борьке книжки, которые брал в библиотеках, и терпеливо объяснял про моря, про звёзды и атомную энергию. Когда Володька забивался в свой закуток, чтобы переждать, пока утихнет буйство отца, рядом с ним молчаливым комочком усаживался Борька.
Борька думал о странной несправедливости, выпавшей на Володькину долю. Он не понимал, за что сердится на Володьку отец, за что бьёт его.
«Когда наказывают меня — это понятно, — рассуждал он. — Я разбил вазу. Я вымазал вареньем кошку из соседней квартиры. Кошкина хозяйка учинила скандал на всю лестницу. Я постриг мамины меховые манжеты, чтобы проверить жидкость для ращения волос. Мех на манжетах не вырос. Всё ясно… Я проковырял дырки в ботинках, чтобы из них вытекала вода, — и тогда можно будет ходить по лужам. Мама эти ботинки выбросила. А что сделал Володька? За что ему попадает?»
Борька ненавидел Володькиного отца, а Володьку любил неистово. Трубил на валторне, напрягаясь до синевы, овладел фотоаппаратом «Смена». Тренировался в баскетбол, подвесив в коридоре проволочное кольцо. Брысь был единственным человеком, который знал иногда, что у Володьки творится на душе.
С Женькой Крупицыным Володька не ладил. Они жили врозь, словно в разных квартирах. Женька считал Володьку чудаком и разговаривал с ним покровительственно.
— Картофельная диета, — говорил он, — конечно, располагает к сосредоточенности и самообразованию. Но всё-таки зачем питаться картошкой, когда есть сотня возможностей кушать котлеты?
Такие возможности сам Женька пытался находить.
Когда Глеб ещё не учился в вечернем институте, а работал механиком на судах дальнего плавания, Женька брал безвозмездные кредиты из кармана его пальто, висевшего в коридоре. Конечно, на мелкие нужды.
Это привело к короткому, но очень энергичному конфликту между подрастающим поколением соседей.
Как-то раз, когда Женька выуживал мелочь, в коридоре внезапно появился Брысь.
Женька подмигнул ему, встряхнув монеты на ладони.
— Небольшая таможенная пошлина.
Женька небрежно сунул деньги в карман, открыл входную дверь. На площадке стоял Володька Глухов с продуктовой кошёлкой в руках.
Женька заглянул в кошёлку.
— Опять картофель, — снисходительно улыбнулся он и прошёл мимо.
Но не успел он выйти на улицу, как его догнали Володька и Борька.
