Константин Курбатов - Главный теоретик
Обзор книги Константин Курбатов - Главный теоретик
Константин Курбатов
Главный теоретик
Наш отец большой и строгий. По утрам он встает не с той ноги и вечно что-нибудь теряет. У него пропадают книги, галстуки и запонки.
— Я положил их тут! — возмущается он.
Наша мама всегда встает на ту ногу, на которую нужно. Она у нас маленькая и веселая.
— Ой ли? — улыбается она. — Если ты положил их тут, то тут и возьми. Вот ведь они, твои запонки.
Отец каждый день надевает свежую рубашку с накрахмаленным воротничком и ни с кем не разговаривает, только дает указания. По именам он нас не называет.
— Убери со стола локти, — произносит он, не взглянув в мою сторону.
— Вытри нос, — адресуется он к Кирюшке.
— Сделай прическу, — говорит он маме. — Сегодня мы идем к Чалыкам.
Чалык — товарищ отца. У него небольшая лысина и рыжая бородка. Отец толкует с ним о физике и медицине. Нет таких вещей, в которых бы отец не разбирался. Он разбирается абсолютно во всем. Мама говорит, что он: универсал. Он даже знает, каким способом лучше варить суп и стирать белье.
Стирает, конечно, и варит у нас мама. А отца она называет Главным Теоретиком.
— Товарищ Главный Теоретик, — улыбается она, — чистый носовой платок я положила тебе в карман. Кофе на столе. Я побежала.
Наша мама не ходит, а бегает. Ей нужно успеть отвести в детский сад Кирюшку, не опоздать на работу и на обратном пути заскочить в магазины и на рынок.
У моего друга Яши Гунина в магазины и на рынок «заскакивает» папа. Яшин папа сам жарит котлеты, ходит в школу на родительские собрания и гоняет вместе с нами на велосипеде.
Яшин папа барабанщик в джазе.
Кто мой отец, я не знаю. Он работает в каком-то почтовом ящике. Раньше я говорил ребятам, что он у меня начальник почтамта.
Я, конечно, все понимаю, не маленький. А из головы не выходит железный синий ящик с узкой щелью. Человек является на работу, протискивается в щель и целый день сортирует письма. Дело страшно таинственное. Ведь то, о чем написано в письмах, тайна.
Но теперь я говорю, что мой отец астроном.
— Как это? — удивляется Яша. — Все время был начальником почтамта и вдруг стал астрономом. Разве так бывает?
— Еще как бывает, — говорю я. — Почему человек не может сменить специальность? Тем более, что он все знает.
Когда у Яши никого нет дома, мы с ним играем на барабане. Один бок у барабана прорван. На конце деревянных палок приделаны мягкие тряпочные груши. Мы лупим грушами по тому боку, который цел. Яша еще нажимает на педаль, и сверху барабана подпрыгивает медная тарелка. Она грохочет по другой тарелке.
Яша вопит:
— Соло на барабане исполняет народный артист республики Яков Гунин!
Он прихватывает пальцами тарелки, чтобы они утихли, и спрашивает:
— Звучит?
— Симфония, — говорю я.
Не знаю, как звучит то, что Яков Гунин народный артист, но барабан звучит мировецки. По-моему, у всех барабанов нужно протыкать один бок, чтобы звук не задерживался внутри.
С четвертого этажа нам начинает подвывать Джек. Он подвывает и гавкает. Своей небольшой кудрявой бородкой Джек здорово смахивает на Чалыка, с которым мой отец спорит о физике и медицине. Чтобы полностью довершить сходство, мы выстригли на затылке у пса аккуратную макушку.
Теперь водить Чалыка на прогулку нам доверяют не очень охотно. Хозяйка боится, как бы мы ему и бороду не состригли.
Но самой ей таскаться по двору с собакой тоже некогда. А мы тут как тут.
Мы выходим во двор. Поводок я для верности крепко наматываю на руку.
— Чалык! — приказываю я. — Сидеть! Чалык, убери со стола локти!
И он понимает. Он наклоняет голову то в одну сторону, то в другую и внимательно смотрит на меня из-под лохматых бровей.
После школы я целыми днями пропадаю у Яши. Даже иногда ужинаю у них. Но ко мне Яша ходит редко. Он не хочет встречаться с моим отцом.
— Ты не обижайся, — оправдывается Яша, — но он у тебя какой-то такой… Молчит, словно я ему неприятность сделал. И вообще… Даже странно.
— А ты бы поработал астрономом, тогда узнал, — говорю я. — Сидишь целый день и смотришь на звезды. И все молча. Твоему отцу хорошо. Знай себе бей в барабан да песенки пой.
Яша не любит, когда так говорят про его папу.
— Твой, — отвечает он, — и начальником почтамта работал, все равно молчал.
Что ему скажешь? Он прав. Хуже нет, когда человек молчит. Другие ребята ко мне тоже не ходят.
Тут пришла как-то Лена Ленская. Отец сидел за столом и писал. Она поздоровалась, а он даже ухом не шевельнул.
Лена похлопала глазами и шепчет:
— Я пойду. Ладно?
Ясное дело. Я бы на ее месте тоже ушел. Но не станешь же ей объяснять, что он со всеми так — и с мамой, и со мной, и с Кирюшкой.
Он иногда за всю неделю всего два слова скажет, да и то если у него пропадет что-нибудь.
На днях мы с ним крупно поговорили. У нас прямо целый диспут получился. А после того диспута в доме странная чехарда началась.
Мама мыла окна. Она прибежала с работы, приготовила обед и принялась за уборку. Она стояла на табуретке между рамами, и по локтям у нее стекала мыльная пена.
За телевизионную антенну соседнего дома зацепилось солнце. Халат на маме горел золотом. Она была удивительно красивая в нем.
Когда она поднималась на цыпочки, мне даже казалось, что она похожа на балерину.
Кирюшка выбрался из-под дивана и отправился по своим делам в коридор. Он открыл дверь, и сквозняком рвануло с письменного стола бумаги. Отец захлопал по столу ладонями и поднял на маму злые глаза.
— Тут лежала «Квантовая механика», — медленно произнес он. — Куда она делась?
— Неужели здесь? — удивилась мама. — Если ты ее здесь положил, то здесь и возьми.
Но на этот раз взять, где он положил, не удалось. Книга как сквозь землю провалилась. Мы с мамой обшарили всю квартиру. Я заглянул даже в холодильник, под ванну и на всякий случай в собственный портфель.
Отец сам начал диспут. Он угрюмо посмотрел на меня и сказал:
— Что-то ты слишком старательно ищешь. Отвечай честно: ты?
У меня от обиды чуть слезы не брызнули. Для него же стараешься, а он… Я не выдержал и заорал:
— Я! Конечно, я! Я из нее рогатку сделал, из твоей механики! Я ее в макулатуру сдал!
У Яши Гунина отец дерется. За ту лысину, что мы выстригли на макушке Чалыка, он Яше даже барабанной палкой по одному месту всыпал. Наш отец до нас не дотрагивается. Не то чтобы там подзатыльник отвесить. Он нас вообще не трогает. Он ни разу в жизни Кирюшку даже к себе на колени не посадил.
Отец дал мне отораться и презрительно выдавил: — Совсем пораспустились тут.
Мама сказала:
— Может, ты ее Чалыку отдал?
Отец не ответил. Он трахнул дверью и ушел. Когда он в плохом настроении, то ходит гулять.
И дернуло же меня придумать про эту макулатуру!
У отца на другой же день исчезли ботинки. Совсем новые. Вместе с коробкой.
Мама искала ботинки и виновато улыбалась. Я принципиально читал «Трех мушкетеров». Не хватало еще, чтобы я снова искал, да еще слишком старательно. Конечно, «Трех мушкетеров» я тоже не читал, а только смотрел в книгу. Во мне все замерло. Я ждал, когда мама скажет:
— Вот ведь они, твои ботинки. Но мама молчала.
— Так, — медленно произнес отец. — Значит, на «Квантовую механику» много не разгуляешься. Однако не известно ли тебе, что для трудновоспитуемых существуют специальные интернаты?
Мама хотела вступиться за меня, но отец ее оборвал:
— Не он? Тогда, может, ты отдала их разнашивать Чалыку?
Он грохнул дверью и ушел. А мне почему-то представилось, как Чалык прогуливается по двору в узконосых ботинках и гордо виляет обрубком хвоста. Вообще в тяжелые минуты в мою голову лезет всякая муть.
Кирюшка сопел в своей кровати. По радио передавали веселую музыку. Поджав под себя ноги, мама сидела в уголке дивана. Ее тонкая рука с синими жилками лежала вверх ладошкой.
— Мам, — тихо сказал я, — ты не думай…
Она закусила губу и отвернулась.
Я подошел к дивану. Мама схватила меня и спрятала мою голову у себя на груди. «Три мушкетера» шлепнулись на пол.
— Бориска, дружок, — зашептала она, — ему еще труднее, чем нам. Он сам мучается от своего характера. У него неприятности на работе. Он большая умница. Ты еще услышишь о нем.
Она ерошила мои волосы.
Я хотел спросить, куда же могли задеваться его ботинки, но не спросил. Мама так прижала меня, что мне стало душно. И еще у меня затекла шея и сильно першило в горле.
Ботинки мы не нашли. Вслед за ними исчезла еще одна книга — «Общая физиология».
— Что на очереди следующее? — угрюмо поинтересовался отец.
Теперь замолчал не только он, но даже мама. В доме наступила тишина, как в театре мимов,
Больше всего я не люблю, когда сверлят бормашиной зубы. И все же лучше сверлить зубы, чем сидеть с живыми людьми и молчать. Я попытался доказать себе, что отцу еще труднее, чем нам. Но легче мне от этого не стало. Я трахнул дверью и отправился к Яше.
