Николай Богданов - Путь к морю
Обзор книги Николай Богданов - Путь к морю
Николай Богданов
ПУТЬ К МОРЮ
Вступительное словцо
Ну, вот все уселись, Подтепли-ка огоньку, дай дымку, комары кусают, глаза жмурь— спать постой, — здесь я расскажу про тех диких ребят, что живут и дышат морем и не признают ничего, кроме самих себя. Про ихнего главного вожака всей шайки— Моряка, Чудесного Писа, про Толстого Щербу и про многое другое.
Тише, ребята, внимание, мы в Севастополе на базаре. Эй, не убейся!
Глава первая
КОНКУРЕНТ
— Ой, цоб, цоб.
— Дядечко, это ж наилучшие баранки!
— Где ж вы видали такую тарань? Ай, нигде не видали…
Лязгом колес, скрипом арбы, руганью, перестуками, переливами голосов поет шумный севастопольский базар.
— Груши, груши, пять копеек, только пять — ходи, заходи!
— Халва миндальная, скандальная! Денег не жалей ка, штука— копейка! вывертывают друг перед другом, каждый по-своему щеголяя.
— А вот холодныэ водэ-э! — тянут слепцами мальчишки в разных концах, и голоса их плывут по верху, легкие и слышные из всего шума. Белая, густая пыль грязною татарскою шалью окутывает низину базара.
А севастопольское темносинее море устало вздыхает в тесной Артиллерийской бухте, и мертвыми остекляневшими глазами смотрят из воды медузы.
Далеко легкими тенями мелькают крылья парусников и быстро проскальзывают дальше в Северную бухту и Южную, мимо глазастых бойниц крепости, далеко от базара.
Ветер дует с моря и не пускает дальше шум базара, и толчется он и будоражится в затхлой котловине.
Небо низкое, жаркой крышкой захлопывает котловину и душит.
— А вот холодныэ водэ-э, — тоскуют голоса ребятишек.
Вдруг, необычайный мотив спутал, смешал этот тоскующий ровный напев.
— Вот холодная-холодная вода, эх, вот холодная! — с подголоском в конце вывел чей-то звонкий голос.
Перепутались голоса, чутко прислушивались водоносы к новому голосу, сбегались в кучки, шептались:
— Кто?
— Откуда?
— Гришка, с корабельной стороны.
— Нет, с Ремесленной улицы пацан.[1]
Вопрос большой, ведь кто-то хочет урвать кусок и без того скудного дохода. Волнуясь, скучились, у старых железных барж.
— Пацаны, — поднял руку тонкий рыжий парень, — пацаны… Он стукнул ведерко оземь. — Слушайте, пацаны. Уговор блюдете — торговать будете, а нет пропадете!
— Знаем давно.
— Этого пацана надо отшить!
— Отучить, отбрить его! — загалдело собрание, замахало руками и взбудоражило пыль.
Конкурент, держись…
Глава вторая
НА «ХРУСТАЛКЕ»
— Черный, никого нет?
— Нет.
— Отойдись!
Коричневый паренек с разбегу подскочил и перевернувшись щуренком[2], рассек гладь воды. Обломки скал причудливо нагромоздились здесь и с двухэтажной высоты страшно прыгать, когда видишь дно, а до него еще две сажени. Не вода, а хрусталь, и зовут это место у входа в Артиллерийскую бухту— «Хрусталкой».
Дно здесь каменистое, и камни курчавые в зелени, и стаи рыбешек то выбегают, то прячутся в водорослях. В тихую погоду долго можно лежать и смотреть на их резвые игры.
Стаи ребят постоянно кишат здесь, юлят среди взрослых парней, подобострастно липнут к морякам и с завистью поглядывают на уступ скалы, где сидит Щерба со своим помощником Писом.
Толстый Щерба поблескивает на солнце своей медной шкурой, лениво щурится и листает кожаную тетрадь. На груди Щербы развернул могучие крылья орел, выпуклый, живой; сорвется, крикнет и уйдет в синь; тоска ему сидеть на жирной груди противного рябого Щербы.
Кроме орла у Щербы на левой руке маленькая тонкая женщина и это все, зато Пис весь пестрый от татуировки, сделанной рукой Щербы.
Здесь и якоря и целые корабли, гербы, флаги, виды моря, женщины, рыбы, гады, здесь ласточки и жуки, а на спине целая картина, где сирена играет на свирели, а моряк слушает, и волны ласкают песчаную отмель.
Потому и «Пис», что исписанный от головы до пят. Не Пис, а выставка! Белый он и слабый и перед Щербой — как лист. Он носит за ним припасы, тетрадь рисунков, наколку и чернила, а Щерба носит только деньги, и жадно ловит Пис пущенный вертушком двугривенный. После хорошего заработка скалит длинные зубы и вьется вьюном. Так и кажется — хвоста только нет. завилял бы.
Моряки, торговые и военные, приходят к Щербе, долго смотрят кожаную тетрадь и, нахмурившись, подставляют грудь, руку. Щерба накалывает артистически, с любовью, лицо его оживает, но не верится, что эти могучие орлы, быстрые ласточки и тонкие женщины выходят из-под его скрюченных лап.
Пацаны трутся около, смотрят и, запуская руки в пустые карманы, подавляют вздохи.
— Эх, вон тот бы якорек..
— Ласточку бы.
— Щерба, сколько за якорек маленький?
Щерба презрительно смотрит и цедит:
— Полтинник.
Кончено. Торговаться пацану нельзя. Пис поддаст пониже спины ногой и попадешь прямо в Хрусталку.
К удивлению окружающих, спросивший пацан не отошел сконфуженно в сторонку, а, вынув круглую блестящую монету, поднес ее к тупому носу Щербы и сказал:
— Сработай якорек!
Скоро наколка Щербы жадно впивалась в свежее тело, сквозь наложенную тонкую бумажку с рисунком, а паренек сидел и не вздрагивал, а только сжал губы.
— Это тот самый, с Ремесленной, которого Моряком прозвали.
— Ага, он! Ишь, чорт, заработал!
— Постой, заробишь якорек! — перешептывались водоносы, жадно следя за тем, как рука парня вздувалась синими бугорками после окончания операции.
— Готово.
— Получи.
Паренек бережно понес руку сушить.
Глава третья
КОГДА РЕВЕТ РЕВУН
Небо светлое и прозрачно-голубое, как тело медузы. В бухте тихо. На приморском бульваре гуляет народ. Говорят, придет эскадра и вот ждут. Солнце на исходе и веет холодком с открытого моря. Скоро закат, народ идет и заполняет бульвар.
Внизу на камнях плещутся ребятишки, забираются на каменные барьеры и прыгают через камни в воду.
Особенно приезжие дивятся на их ловкость. Якорек на руке высох, и коричневый парень тоже здесь. А кучка водоносов следит и ходит за ним по пятам.
— Моряк, здорово! — подошел к коричневому папиросник и потянул руку из-за лотка.
— Эх, у тебя якорь?
— Якорь, — согласился моряк и посмотрел на руку.
— Сколько?
— Полтинник.
— Ну!
— Да, я заробил малость, с водой вышел. Около двух сторговал.
Глаза папиросника расширились.
— Двух рублей, а?
— Ну, да.
— На воде? Да это я лоток расшибу!
Друзья уселись на барьер, и папиросник стукнул лотком, точно правда хотел расшибить его, засаленный, грязный, с обшарканными пачками папирос.
— Мы его расшибем, два рубля урвал, — скрипели зубами водоносы. — Два рубля…
Море вдруг почернело и застонал ревун,[3] будто тоже пожалел два рубля.
Ребятишки, кувыркавшиеся на камнях, насторожились.
Ревун застонал сильней и протяжней, стал жаловаться громче и громче и скоро завыл нудно, со вздохами.
Ребятишки убрались с моря и засели на барьере, свесив ноги, по воде побежали барашки. И там, куда шло солнце, потемнело. Ветер осторожно пробежал по верхушкам деревьев и потом подул порывисто горячий и нервный.
На камни выбежала косматая волна и ухнула, обдав мелкими брызгами барьер.
Ребята взвизгнули:
— А ну, еще, а ну, скорей…
Вторая не дошла, третья хлестнула подальше, а четвертая ударила прямо в лоб барьеру и взметнула вверх стену брызг. Пацаны едва усидели. Папиросник оттащил коробку, накрыл ею свою одежду и морякову и оба уселись рядышком, готовясь к буре.
Ревун заревел по настоящему, и скоро публика отодвинулась от барьера, где волны стали ударяться в его упрямый лоб и взметывать столбы выше барьера, выше деревьев. Волны ухали и бросали мелкий камень с такой силой, что он ранил лицо. Тут ребята не вытерпели, вперебой вскакивали они на барьер и изловчались бросаться в отходящую волну, пролететь ее и попасть в идущие и бороться и визжать — как дикарята. Публика смотрела на их игру, и возгласы удивления и страха вырывались у всех.
А ревун не ревел, а орал отчаянно, и крик его рвал, уши и волны глушили своими ударами, и гудел крепкий лоб барьера, едва удерживая и отбивая вверх столбы бешеной воды.
Пацаны, лягушатами увертываясь, чтоб не быть размозженными волной о барьер, стали вылезать и поглядывать друг на друга, как бы говоря:
— Это уж чересчур.
Повылезли все и стали греться и одеваться, косясь на взлетающие двухэтажные стены воды.
— Ну, как, здорово? подошел к кучке пацанов пионер.
Скосились презрительно глаза.
