Сергей Вольф - Лети, корабль мой, лети!
Сергей Вольф - Лети, корабль мой, лети! краткое содержание
Сергей Евгеньевич Вольф
Лети, корабль мой, лети!
Без кондуктора
Автобусы — это вещь. Папа говорит: «Возникают мысли о далёких странствиях и необозримых горизонтах».
Я, когда еду, иногда… тоже… о горизонтах.
Наша школа от меня две остановки. Мы с Федькой всегда пешком ходим. Сначала бежим до угла — кто быстрей, а потом уже спокойно, а тот, кто проиграет, кто последним прибежит, тот несёт портфель другого до самой школы. Если вы видите утром толстого человека с двумя портфелями — это Федька.
А когда мы опаздываем, — едем на автобусе, две остановки. У нас теперь автобус «без кондуктора». Сам себе билет отрываешь, а водитель сам остановки объявляет, без всякого кондуктора. У него в кабине возле головы такая штука висит — микрофон, и он в него говорит, а усилители усиляют. Получается громко и здорово.
Однажды мы с Федькой побежали до угла — кто быстрей, и я прибежал первым, потому что он вообще слон и ещё он упал. Я его долго ждал на углу, потом он подошёл, и я сказал:
— Вот тебе портфель, мой дорогой.
А он сказал:
— Фигос под нос.
А я говорю:
— Не совсем ясно, почему.
А он говорит:
— Было нечестно.
А я говорю:
— Тоже не совсем ясно.
А он говорит:
— Было скользко.
А я говорю:
— Ну и что же? Мне тоже было скользко.
А он говорит:
— А мне было скользее, я…
А я говорю:
— На.
А он говорит:
— Н-на! — и как бацнет мне по голове портфелем.
Потом мы оба упали в снег, а потом нас кто-то за воротники поднял из снега и сказал:
— Нарушение порядка — раз. Все дети давно в школе — два.
Мы тогда с Федькой немного повернулись, немного стукнулись носами и увидели милиционера.
Тогда Федька запыхтел, как слон, и ка-ак дёрнется от милиционера. Сам выдернулся и меня выдернул, потому что мы нечаянно сцепились крючками, которые на пальто, у воротника. И побежали скорей на автобус, чтобы в школу не опоздать, и Федька первый раз в жизни прибежал со мной наравне, потому что мы так крючками и не расцепились.
Потом мы расцепились, подошёл автобус, мы в него залезли — а кондуктора нет. Это во-первых.
Во-вторых, сидит дядька в очках и в шляпе.
В-третьих, кто-то поёт.
Федька сказал:
— Неужели кондуктор простудился?
В шляпе говорит:
— Это новое в нашей жизни — автобус без кондуктора.
Я сказал:
— Наконец-то и у нас. А кто это поёт?
Федька сказал:
— Плакать хочется, какая песня. Душещипнутельная.
В шляпе сказал:
— Это этот чёрт поёт. Водитель. Поёт уже пятую остановку. Остановки не объявляет. Я не знаю, где мне сходить.
Я говорю:
— Как поёт! Как поёт! И как ясно слышно!
Шляпа говорит:
— У него там, у чёрта, микрофон. А вон, видите, ящички — это динамики. Я инженер, мне это понятно. Но он в микрофон объявлять остановки не хочет. Он петь хочет. От кольца поёт.
— Ох и песня! — сказал Федька. — Хочется петь вместе с ним.
— Федька! — заорал я. — Сходить! И так одну остановку проехали. В школу ведь.
— А мне-то как быть! — сказала шляпа.
Но мы уже выскочили.
С тех пор я стал в школу только на автобусе ездить, на этом самом — «без кондуктора». Даже если Федьки не было, — всё равно ехал. Я даже одну остановку в другую сторону шёл, чтобы подольше послушать, как наш водитель поёт. Он всегда в одно и то же время ездил. Тем, кто знал, где сходить, очень нравилось, как он поёт, а остальным, кто не знал, — нет: он ведь остановку часто объявлять забывал. Многие ругались и говорили, что надо бы написать жалобу. Несколько раз так говорили, представляете?
Тогда мы с Федькой однажды пораньше поехали на кольцо и разыскали его.
— Здорово, — сказал я ему. — Это — я, а это — Федька.
Он вытер тряпкой руки и поздоровался с нами за руку.
— Чем могу быть?.. — сказал он.
— Они на тебя жалобу хотят написать, — сказал я. — За то, что ты поёшь, а остановки не объявляешь.
— Уже, — сказал он. — Уже пришли три жалобы.
— Ты пой куда-нибудь в сторону, — сказал я, — куда-нибудь влево. Чтобы не в микрофон.
— Мне вперёд смотреть надо, — сказал он.
— Ну тогда ты пой потише, — сказал я. — А мы будем поближе к тебе садиться.
— Нет, — сказал он. — Это я не могу. Песня есть песня. Кое-где её надо петь тихо, а в основном — громко.
— Ну, хорошо, ладно, — сказал я, — пой громко, но объявляй ты остановки.
— Сам бы рад, сам бы рад, — сказал он. — Но вы ведь заметили? Не всегда выходит. Трудно оторваться от песни.
Я сказал:
— Беда.
И Федька сказал:
— Вариантов нет.
— Ну, пора, — сказал водитель. — Пошли в машину. Вам куда?
— Нам до школы, — сказали мы.
И пока мы ехали, он всё пел грустную песню про какого-то водителя, про то, что дождь идёт, а ехать ещё тыщу километров и кругом ночь.
А потом наш водитель пропал. Я его месяца два не видел. Я по-всякому его искал, я даже одно целое воскресенье на остановке стоял и ждал его машину. Она долго не шла, потом пришла, и там сидел другой водитель и не пел.
А однажды весной мы с Федькой шли с баскетбола, и вдруг Федька как заорёт:
— Смотри кто!
Я смотрю — а это наш водитель, шикарный такой, в красной ковбойке и белых туфлях.
— Здорово! — закричал я и стал трясти ему руку. — Узнаёшь?
Он сначала сделал большие глаза, а потом заулыбался и стал тоже трясти нам руку, мне и Федьке.
— Ну как? — спросил он.
— Когда как, — сказал Федька. — Иногда, знаете, как скучно без вас ехать.
— Куда ты делся? — сказал я.
— Уволили, — говорит. — Сняли с работы.
— Не попоёшь теперь, — сказал я.
— Ну нет, ну нет, — говорит. — Я теперь в кружке пою, между прочим.
— Раньше не мог что ли? — говорю я. — Чтобы в автобусе не петь.
— Я так не могу, — говорит. — Я должен всегда петь. Так устроен. И на работе.
— А ты сейчас где?
— Я сейчас грузчиком работаю, — говорит, — вот где. Пою всю дорогу. Там это запросто.
— Не мог что ли на другой автобус пойти? — говорю я: — С кондуктором… Чтобы петь всю дорогу.
— Голова, — говорит он. — Теперь скоро все будут «без кондуктора». Так рациональнее.
— Точно, — говорит Федька. — Так рациональнее.
— Уж что рациональнее, то рациональнее, — согласился я.
— Вот, — сказал водитель, — такие дела.
— Да, — сказал Федька. — Так вот.
— Вот так, — говорю я. — Да-а…
— Именно, — говорит водитель, — да-а…
И мы все замолчали. Стоим и молчим. Что сказать? И…
И вдруг Федька сказал то, что надо, я даже не ожидал от него, даже немного обалдел от такой неожиданности. Он сказал:
— Приходите к нам в школу на сбор. Школа 143. Расскажите про водителей. А потом и споём. По очереди и все вместе. Вот.
— Идёт, — сказал он. — Обязательно.
— Значит, точка, — сказал я. — Придёшь?
— Приду, — сказал он. — Честно.
И потом мы долго трясли все вместе друг другу руки и попрощались с ним за руку изо всей силы.
Лети, корабль мой, лети!
Если идти вдоль нашей улицы по левой стороне, от круглой башни к кинотеатру «Космос», то сначала будет Калашников переулок, потом мой дом, потом булочная-кондитерская, потом Лётная улица, потом «Пышки» и детсад № 66, потом баня, потом магазин «Синтетика», потом «Канцтовары» и «Всё для малышей», потом просто так — дом и потом уже парикмахерская, где работал Петрович.
Петрович был парикмахер. Вылитый парикмахер. Просто парикмахер — и всё.
Он был невысокий, лысый, а по бокам на голове два островка волос. Глазки небольшие, ручки небольшие. Такая внешность. Конечно, не по этому он был похож на парикмахера, по чему-то другому, не знаю, по чему.
Однажды я зарос, как говорит мама. Она дала мне денег, я пришёл в парикмахерскую, сел в кресло и сказал:
— Полубокс, пожалуйста. Пожалуйста, без одеколона.
— Пожалуйста, — сказал парикмахер. — Сейчас сделаем юному пионеру шикарный полубокс.
Я засмеялся, а он сказал:
— Не надо нам никакого одеколона. Сейчас наш юный пионер будет похож на юного пионера, а не на жителя острова Пасхи. — И голос у него вдруг стал чуть грустный. Или мне показалось.
— Вы их видели будто? — сказал я. — Этих жителей.
Он ничего не ответил, повязал меня белой простынью и взял в руки машинку, запев тихонечко: «Лети, мой корабль, лети».
Глазки у него были небольшие — я увидел в зеркало — ручки небольшие, мне стало вовсе смешно, и я сказал:
— Будто вы были на том острове? Забыл его название.
— Пасха, — сказал он. — Я плавал в тех водах.
