Павел Голубев - Буран
Обзор книги Павел Голубев - Буран
П. Голубев
Буран
Повесть из жизни детского дома
I. ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ
Тридцатиградусный сибирский мороз трещал, заползал в щели, в разбитые стекла. Белыми лапами цеплялся по углам.
В приюте холодно. Мишке Козырю не хотелось итти самому за валенками по холодному полу. Он выглянул из-под одеяла: кого бы послать?
Ребята проснулись, но от холода сжимались в комочек, закрывшись с головой одеялом.
— Пашка! принеси валенки! — крикнул Мишка.
— Сам сходишь — не велик барин! — огрызнулся тот с соседней койки.
— А-а — не велик? — и в тот же миг Пашка получил подзатыльник. — Не пойдешь?
— Да ладно, чего дерешься, — занюнил Пашка и отправился на кухню.
— На-а! — бросил он, вернувшись, в Мишку валенками.
— Покидайся... мало тебе еще! Получишь? — грозил тот.
— Ох, генерал какой выискался! — раздался из угла насмешливый голос Гошки Косого. — Пашка, его благородию штаны надень!
Ребята фыркнули, но сдержались, боясь, как бы от Мишки и им не досталось.
Мишка был самый старший, и кто шел против него, тому влетало.
— Пашка, барину сапоги почисть! — не унимался Гошка.
— Ты, косой, смотри... я тебе всю заячью морду разобью, — обозлился Мишка.
— Ишь, какой выискался... фу-ты, ну-ты, ваше благородье!.. А это видал? — и Гошка, кривляясь на кровати, показал Мишке нос.
Гошка один из немногих мальчишек не уступал Мишке, хотя он и был и меньше и слабосильнее его.
— Я и мараться-то о тебя не буду, — подумаешь, храбрец какой!.. Только стоит Катерине Астафьевне сказать, останешься без обеда, — отступал Мишка.
— За то ты двойную порцию получишь. Жри, подлиза!
— Подлиза? Так я подлиза? — и Мишка бросился на Гошку. Гошка в одной рубашке и подштанниках как заяц скакал по кроватям, наступая ребятам на ноги.
— Гошка, чорт, не видишь скоса-то! — ругались возмущенные ребята. А сами были рады, что Гошка не уступает Мишке.
— Погоди, косой, я тебе припомню, попадешься когда-нибудь!
— А вот и не попадусь... Ha-ко, выкуси! — и Гошка показал фигу.
Мишка по кроватям бросился за Гошкой, а тот, хлопнув дверью, босиком выскочил во двор и убежал в избушку Тайдана.
— Это безобразие! — закричал вбежавший в спальню в одном белье мастер Шандор с прутом в руках. — Начальничке скажу... Мишко большой... безобразие.
Расстрепанный мастер ребятам показался смешным, — фыркнули, кто-то мяукнул, кто-то свистнул.
У Шандора побледнели губы, глаза сделались злыми, и он начал хлестать прутом по одеялам. Ребята корчились под одеялами не столько от боли, сколько ради озорства и от хохота. Кто-то крикнул:
— Начальничка идет! — и Шандор скрылся в свою комнату.
Начальничка, как называл мастер заведующую Катерину Астафьевну, старая, сморщенная, как сушеный гриб, старуха, бомбой влетела в спальню.
— Как вам не стыдно! Спать не даете. Озоруете, как большевики какие-нибудь. Ты, Козырь, большой — других бы унимал: а ты сам заводишь... — напустилась она на Мишку. — Что на вас старшего что ли нет?
Мастер опять выскочил, но уже одетый.
— Это безобразие! Гвалт... мальчишки... Мишко, Гошко... — размахивал он руками и что-то бормотал по-своему, по-венгерски, так как русских слов он знал очень мало.
На шум прибежала Степанида, приютская кухарка, с подойником в руках.
— Не мой ли варнак Гришка тут озорует? Пробери его хорошенько, матушка Катерина Астафьевна.
— Не мыркай!.. Не видала, а лезешь... "Пробери"... — грубо огрызнулся на мать Гришка.
— Гришка, грубиян! — возмутилась заведующая, — выдрать тебя мало за такую грубость.
— А чего она лезет? — оправдывался Гришка.
— Встать сейчас же! — приказала Катерина Астафьевна, — Шандор, засадите их за работу без чаю... Озорники!
По уходе "начальнички" мастер покрикивал, торопил ребят:
— В Венгрии так нет... Мальчишка Венгрии карош... Руссиш не карошо...
Наскоро умывшись, ребята перешли в мастерскую, рядом со спальней.
Мастер, рассерженный ребятами, был угрюм. Молча раздавал неоконченные вчера большие бельевые корзины.
Ребята присмирели, только хруст прутьев да поворачивание корзин на досках нарушали тишину.
Мишка Козырь, униженный в глазах ребят выговором заведующей, молчал, как будто что-то замышлял.
Гошка после всех явился в мастерскую и, как ни в чем не бывало, не глядя на Мишку, сел на свое место.
Руки у всех ныли от работы; заказ корзин был срочный: "Попечительный комитет города", на средства которого содержался приют, два раза напоминал заведующей, чтобы к сроку выполнить непременно.
Колька разминал пальцы: ему не хотелось сегодня приниматься за большую корзину.
— Колько! — сердито сказал мастер, — дай корзинко!
Мастер еще издали заметил, что корзина косая:
— Не карош корзинко!
— Не умею лучше, — оправдывался Колька.
— Нэ умей! А кушать умэй? Нэ кочу! — и выругался по-своему. — Надо карош форма корзинка! — ткнул мастер Кольке корзинкой в лицо.
Колька вспыхнул.
— Не дерись! — и от обиды, как будто кто схватил его за глотку, на глазах выступили слезы и сжались кулаки. — Сам делай!
Мастер не понял слов, но, почувствовав дерзость, выругался и, выхватив из пучка прут, ударил Кольку по голым ногам.
Колька вскрикнул, схватился за ногу и громко заплакал, потом вдруг сорвался с места и своей корзинкой пустил в мастера.
— Н а вот тебе, когда так! — закричал он злобно и бросился вон из мастерской на улицу.
Шандор побежал за Колькой, но после неудачной погони вернулся еще злее: кричал, ругался, размахивал прутом, выгнал подвернувшегося под ноги Сеньку.
— Город надо... Комитет заявить... Нэ карош руссиш, — потом приказал ребятам сегодня кончить корзинки, а сам ушел из мастерской.
Тотчас Сенька прибежал назад, прошел в спальню, вытащил из постели два пальто и две шапки, прихватил Колькины валенки и убежал в избушку Тайдана. Там на печке за трубой сидел Колька и плакал.
— Колька, слезай скорей, одевайся да айда на улицу.
Колька живо соскочил с печки, оделся.
— Совсем убегу... чорт с ними... Давно собирался, да как-то боязно было, а теперь убегу, — решительно заявил Колька.
— И я с тобой, Колька, — ладно?
— Айда! Подвяжись вот веревкой — теплее.
Оделись, только бы итти, а в дверь Тайдан, приютский сапожник, седенький старикашка.
— Куда?
— Катерина Астафьевна за молоком посылает, — соврал Колька.
— A-а, добре... Ну, жарьте, чай с молоком будем пить... Нате-ка вот рукавицы, все теплее, — и Тайдан подал Кольке свои рукавицы.
Кольке стало неловко, что он обманывает Тайдана, и он не хотел брать рукавиц.
— Ну вот, что за разговоры? бери, бери... сегодня мороз здоровый.
Вышли из избушки, забежали на задний двор; Колька достал спрятанную им корзинку, они перемахнули через забор, ударились в проулок.
— Хлеба не захватил! — спохватился Сенька, — все время думал, что надо, а как выбежали, так забыл.
— Ничего, на корзинку выменяем, — сказал Колька и зашел в крайнюю избу.
— Видишь, вот и хлеб есть, — показал Колька краюху хлеба и спрятал ее за пазуху.
Скоро они вышли за деревню в поле. Остановились и разыскали глазами крышу приюта.
Кольке представилась вонючая тесная спальня, Мишка Козырь, грязная мастерская с злым мастером, сухая, старая заведующая, — никогда не улыбающаяся, вечно ворчливая, с постоянными наставлениями, выговорами, наказаниями...
— Тьфу! — плюнул Колька, — Тайдана только жалко, а то бы спалил — пусть все горит!.. Побежим, Сенька, а то еще, пожалуй, догонять пустятся.
И два невольника, вырвавшиеся на свободу, рысью побежали к лесу.
II. НА СВОБОДЕ
В сосновом бору было тихо и бело. Только изредка потрескивали сухие сучки под тяжестью осыпающегося с вершин снега.
— Стой, Сенька!
Остановились, перевели дух... В лесу никого.
— Чувствуешь, Сенька, — ни старухи, ни Шандора, ни Козыря, ни проклятых корзин! Понимаешь, одни мы! Хорошо... Ура! — крикнул Колька, и где-то звонко-звонко отозвалось: а? — а?
— Кто-то кричит, — испугался Сенька.
— Никто... это мой голос отдается. Слушай, я крикну: прощай!
А в лесу, как будто кто убегая кричал: ай, ай, ай!
— Мы убежали совсем! — кричал Колька.
А в лесу отвечало: ем, ем, ем!
— Не вернемся никогда!
А веселое эхо подтверждало: да, да, да!
— Ну, Колька, бежим, у меня ноги мерзнут, — торопил Сенька. — Скоро будет деревня?
