Гвюдлёйгюр Арасон - Морской узел
Обзор книги Гвюдлёйгюр Арасон - Морской узел
Гвюдлёйгюр Арасон
Морской узел
Эта книга посвящается памяти тех многих рыбаков, что вступили в свой последний бой с властелином моря и потерпели в этой схватке поражение.
Глава первая
Лои Кристинссону, который стоял на пороге дома, протирая спросонья глаза, слово «свобода» было неведомо. Он его не знал, хотя всеми своими чувствами, постепенно пробуждавшимися к жизни после ночного сна, ощущал его значение. В это солнечное весеннее утро ему было ясно одно: он освободился от школьных занятий. Больше ему не надо корпеть над учебниками, которые он ненавидел, не надо постигать все плюсы и минусы этого мира, тратя на них драгоценное время в угоду маме и учителям. Он никак не мог взять в толк, почему всем обязательно нужно уметь читать и писать.
У него в жизни была лишь одна цель: поскорее попасть на пристань. В этом он видел свою свободу.
Лои с трех лет вел с мамой непрестанную борьбу за свободу. Началась она в тот день, когда он сумел перебраться через изгородь и улизнуть. Никто не знал, куда он девался, дома подняли переполох, в поиски включились все соседи. Одни искали рядом с домом, в надворных постройках, другие пошли вдоль реки к берегу моря, куда он, по мнению матери, скорее всего и направился. Но розыски ни к чему не привели.
В конце концов Лои, цел и невредим, нашелся на причале. К этому времени ему удалось заполучить внушительную связку рыбы — пикши и зубаток. Он выпросил ее у рыбаков, утверждая, будто мать послала его раздобыть еды. Лои подходил с этой просьбой ко всем по очереди и, когда кто-нибудь давал ему рыбы, тотчас отправлялся за сарай и прятал ее.
Мать заметила Лои, когда тот, с большущей рыбиной в руках, скрылся за одним из сараев. Там он стоял, очень довольный собой, возле собранной рыбы и, увидев мать, с гордостью воскликнул:
— Мама, смотри, как у тебя много рыбы!
С этого дня стоило мальчику исчезнуть из дома — а с возрастом это случалось все чаще и чаще, — за ним приходилось отправляться на пристань. Лои никак не мог понять, почему маму беспокоят его вылазки к морю. Ведь только там, где пахнет водорослями, потрохами и соленой рыбой, и ждут человека настоящие приключения.
К причалу вели три дороги. Можно было спуститься до конца улицы, а потом свернуть к порту, но эта дорога была самой длинной, и Лои пользовался ею довольно редко.
Второй путь проходил вдоль реки, протекавшей около дома, а затем по берегу моря. Когда Лои не торопился, он выбирал эту дорогу.
Но быстрее всего можно было попасть на причал, если махнуть сразу в нужном направлении, через тун[1] и изгородь. Вполне понятно, что чаще всего Лои предпочитал именно этот путь.
В то утро ему не повезло: накануне тун бороновали и удобряли навозом, так что перелезть прямо через изгородь он не мог. Оставалось только направиться вдоль берега моря.
Ощупав карман штанов и проверив, при нем ли перочинный нож, Лои тронулся в путь — надо было поторапливаться, пока не встала мама и не послала его в молочную лавку или в кооператив. Они с Нонни, его приятелем, условились встретиться на пристани, чтобы половить пинагора. Надо было воспользоваться затишьем на море, а то опять задует бриз. Выходить на пинагора с гарпуном можно лишь в безветренную погоду, желательно в солнечную, когда лучше просматривается дно.
Спускаясь вдоль берега реки, Лои вспомнил слова, сказанные как-то учителем. На уроке краеведения учитель объяснил ребятам, что все реки и ручьи рано или поздно впадают в море. Раньше Лои никогда над этим не задумывался, хотя и жил на берегу реки все те восемь лет, что прошли с его появления на свет. Учитель рассказал также, что земная жизнь зародилась в море и что первыми живыми существами были морские животные, которые позднее выползли на берег.
Ну разве не удивительно, что все воды страны стекаются туда, где начиналась жизнь?..
С тех пор как Лои узнал это, прибрежная полоса, осушаемая при отливе и снова затопляемая морем во время прилива, стала ему не только милее, но приобрела в его глазах некую таинственность — ведь здесь брала начало и завершалась жизнь.
Время от времени Лои останавливался и, переворачивая камни, наблюдал за скрывавшимися под ними насекомыми. Судя по тому, что рассказывал учитель о превращениях, за миллион лет из рыжего муравья вполне могла получиться обезьяна. А как бы, интересно, стали жить обезьяны, если б на земле не было деревьев? Впрочем, это уже другой вопрос. Наверное, в деревья к тому времени превратилась бы какая-нибудь трава вроде осоки.
А вообще-то из всего, что они узнали за эту зиму в школе, сколько-нибудь полезных сведений было очень мало, их можно пересчитать по пальцам. Полезно, например, услышать, что пикша любит песчаное и глинистое дно. Об этом следует помнить всем капитанам, ведь так оно, несомненно, и есть: при разделке пикши в ее желудке всегда находят моллюсков.
С другой стороны, нельзя принимать на веру утверждения, будто треска мечет икру ближе к поверхности, а сельдь — на дне моря. Известно, что в период нереста треску вылавливают сетью у самого дна. Как же она в таком случае может нереститься у поверхности?
То же самое и с сельдью. Она мечет икру к концу лета и в это время попадается рыбакам на поверхности. Значит, треска нерестится у дна, а сельдь — ближе к поверхности. Хотя учитель это и оспаривал, вряд ли ему стоило доверять. Он всю жизнь был крестьянином, сухопутной крысой, и едва ли отличит треску от пикши.
К тому же в эту зиму обнаружилось, что учителя не всегда правы. Если они считают ошибкой слово «устье» и настаивают, чтобы ученики говорили «дельта», тут что-то не так. У Лои в семье всегда говорили «устье». А про «дельту» он вообще никогда дома не слышал.
Когда мальчик спустился к пристани, там было немноголюдно. Нонни еще не пришел, и, чтобы убить время, Лои остановился возле пирса посмотреть, как готовится к выходу на лов сельди «Морская волна». Его брат Херманн был на этой шхуне матросом.
К началу путины уже приготовили площадку-склад для разделки сельди; на самом краю причала стояли штабеля серых ящиков для сельди, а чуть поодаль разбухало множество бочек для будущего улова.
Кроме «Морской волны», у пирса стояли еще три шхуны, они тоже готовились к выходу на промысел.
Но по своей привлекательности для Лои они не шли ни в какое сравнение со «Слейпниром»[2], которого не было в то утро у причала.
Еще когда «Слейпнир» возвратился с зимнего промысла, Лои поднялся на борт и зашел в рубку к капитану Паульми. С тех пор минуло много недель, но Лои, как сейчас, помнил этот день. Помнил, как капитан Паульми покатился с хохоту, когда Лои спросил, нельзя ли ему летом пойти с ним матросом. И как ему было горько услышать от Паульми, что тот уже нанял всю команду на несколько сезонов вперед.
— Тебе так хочется на промысел? — спросил его Паульми.
— Да.
Лои впервые пытался устроиться на судно. Если ему будут каждый раз отказывать, то впереди не светит ничего хорошего. Пусть сейчас ему только восемь лет, но ведь летом уже стукнет девять… так что на возраст сваливать нечего. К тому же выглядит он намного старше и играючи справляется с мальчишками, которым исполнилось по одиннадцать и даже по двенадцать лет.
— В один-два рейса мы тебя, так и быть, возьмем… если отпустит мама, — обещал Паульми, потрепав его по голове.
Для Лои это было большим событием. После долгих и трудных переговоров с мамой он почти убедил ее в том, что ему необходимо сходить на промысел. Во всяком случае, она перестала бурно протестовать, как вначале, и сказала, что они успеют поговорить об этом, когда дойдет до дела. Пожалуй, если он закончит год с хорошими отметками, ей придется уступить.
Лои было ясно, что, согласно закону противодействия, который, казалось, всегда вступал в силу, когда речь заходила о море и пристани, попасть на промысел сельди ему удастся, только принеся за это какую-нибудь жертву. Так что до конца года оставалось приналечь на учебники, хотя Лои предпочел бы более приятное для себя занятие.
В то утро «Слейпнир» должен был вернуться из Акюрейри после ремонта — теперь бы успеть до выхода на промысел освоить кое-какие премудрости морского дела.
С пирса Лои увидел, как вниз по улице в огромных сапогах бежит Нонни. В руках он держал гарпун — лучший гарпун во всем Дальвике и даже за его пределами: на длинной бамбуковой палке торчали четыре крюка, которые прикреплялись к ее толстому концу изоляционной лентой. Гарпун был выкрашен синим — Нонни уверял, что именно такой цвет пинагор совсем не различает в воде. Очевидно, так оно и было, потому что с этим гарпуном мальчикам постоянно сопутствовала удача.
