Виктор Корюкин - Свистунишка
Обзор книги Виктор Корюкин - Свистунишка
Виктор Николаевич Корюкин
Свистунишка
СВИСТУНИШ КА
Живёт у меня зверёк. Маленький, на белочку похож. Мордочка зубастая, хвостик пушистый, шёрстка жёлтая, только на спине чёрные полоски.
Живёт у меня с неделю, а ведёт себя, как хозяин. Таскает крупу из пакетов, мешок с овсом прогрыз, связку сухих грибов перетаскал с полки под кровать.
Начнёт носиться по комнате, шумит, как большой. Швырк — промчится по стене. Прыг на полку, с полки — на стол, со стола — на пол, с пола — на кровать, к окну.
У соседей все окна настежь. А у меня и двери на запоре: боюсь, — убежит. А может быть, я его зря стерегу? Пускай бежит себе в лес.
Сердит я на него. Маленький зверушка, а меня вот какого-большого напугал в лесу. За это я его и поймал.
Поймал его очень интересно.
Иду в лесу по дороге. Всё тихо, слышно только, как на сухой хвойный ковёр мягко падёт шишка или сучок под ногой хрустнет, да увидишь, как с сосны бабочкой порхнёт золотистая чешуйка.
Иду и насвистываю тихонько. Слышу, справа кто-то мне подсвистывает.
Обернулся я направо, а свистит уже слева. Я налево, а свистит справа. Верчусь, смотрю на деревья, между деревьями, вверх, вниз — никого. Что такое? Видно, кто-то со мной шутит.
Отошёл я немного, опять посвистел, — откликается совсем близко. Должно быть, мальчики где-нибудь прячутся да передразнивают меня.
Каждое дерево начал оглядывать, приседаю, гляжу туда, сюда. А с другой стороны; «Фий-ю, фий-ю, фий-ю».
Рассердился я, швырнул сучком в деревья и пошёл дальше.
Иду тихо, всматриваюсь по сторонам — листок не шелохнет. Нет и нет свистуна. А мне вот как его накрыть хочется.
Остановился я, посвистел. И тут вдруг рядом, совсем близко: «фий-ю, фий-ю, фий-ю, фий-ю».
Смотрю — на сосне сучок пошевелился. Да нет, не сучок это, а маленький зверёк. Я ему — «фий-ю», и он мне — «фий-ю», поздоровались, значит.
«Ну, — думаю, — сейчас я тебя проучу».
Хотел схватиться за ружьё, а ружьё-то дома оставил. Что же мне теперь делать? Подумал, да тут же и вспомнил. Ведь это бурундук. А старые охотники мне рассказывали, что бурундуков и без ружья добывают.
А ну-ка и я попробую.
Сел под сосну, ноги вытянул, руки на них положил и посвистывать начал.
Не откликается. Я ещё. Слышу, — откликнулся, только далеко.
Смотрю то на руки, то по сторонам. Вдруг пап меня з;( плечо кто-то. Вскочил я — шапка с головы слетела. Кто это? Никого.
Бурундук, наверное, на меня прыгнул и ускакал.
Сел я снова, и опять: «фий-ю, фий-ю, фий-ю».
Вот уж он и здесь. Сидит недалеко от меня и мордочкой по воздуху водит.
«Ага, — думаю, — дело идёт». Маню ещё.
Он подбежал, через ногу мою — скок. Сижу не шелохнусь, как пенёк в землю врос, глазом моргнуть боюсь. Он мне на голову прыг. Чуть было я не вскочил, да удержался. Терпеть надо.
С головы он на плечо соскользнул, по руке пробежал — коготками тронул. Терплю. Сел свистунишка мне на сапог. Ну, ну… ещё поближе.
«Хватай», — говорю я себе. А он спустился на землю; шишку увидел.
«Эх, -думаю, — прозевал!»
«Фий-ю, фий-ю, фий-ю», — зову зверька.
Он ко мне на коленку — фий-ю, а я его цап — и готово.
Задрыгал бурундучишка ножками, коготки выпустил, зубки оскалил. Да где уж ему со мной сладить! Крепко держу в руке тёплое тельце.
Так и принёс его домой.
Теперь мы с ним вместе живём.
Сердится он на меня, а я — на него.
Ну, да поладим — весной выпущу.
КОЧКИ
Мой дом у горы.
Солнышко всегда из-за горы встаёт.
Вышел я из дому утром. Солнышко еще не греет. Не холодно. Совсем не холодно, а дрожь пробирает. Это, наверное, потому, что над лугами туман.
Трава от росы тяжёлая, блестящая. Липнут мокрые травинки к моим сапогам.
Тихо. Еще петухи не кричат. Наверное, все букашки и птицы спят. И звери, наверное, спят.
А мне охота пуще неволи. Меня никто не гонит. Сам иду.
Утром хорошо.
Из-за реки слабенький ветерок подул.
Маленький, тихонький ветришко, а лес разбудил.
Залепетали берёзки, зашумели. Стали свои зелёные рубашонки сушить. Повёртывают каждый листочек налево, направо. А осины сильнее шумят. Они всегда больше всех шумят. Вертят свои листочки и так, и сяк. Дрожат осиновые листочки, боятся оторваться.
Вдруг стайка уток воздух прорезала.
Вскинул я голову, схватился за ружьё, да уж поздно. Скрылись они где-то за лесом. Пустился я искать место, где они сели. Забрёл в болото.
Брожу по мокрым кочкам/
Встанешь на кочку, — она гнётся.
Хочешь не хочешь — прыгай на другую.
Не прыгнешь, — упадёшь в тину.
Прыгаю, руками машу, как крыльями, а ружьё по спине колотит — стук, стук, стук.
Уф! Выскочил я, наконец, из болота.
Сквозь деревья белую полоску вижу — река!
Иду за деревья, а это не река — озеро.
Уткам озеро, как дом.
У озера кудрявые кусты и трава высокая.
На воде утки сидят.
Скинул я ружьё с плеч, курок взвёл. Обошёл кусты и хотел на прицел взять.
Слышу: «ш-ш-ш-и» по воде. Что-то от берега отплыло.
Замер я на месте. Стою не шелохнусь. Взглянул вниз, — зарябила вода, а ничего не видно. Может, зверь какой притаился в воде?
Я ещё чуть приподнял ружьё, — «ш-ш-ш-и-и». Как метлой по воде стегнуло. Плывут в воде, как будто какие-то чёрные кочки.
Не вытерпел я — бахнул по ним вдогонку. По воде муть пошла. Помахал ружьём ещё; не шишикает больше. Прошла муть.
Вошёл в воду; вижу рыба лежит.
Вынул я из воды рыбу. А это карась. Спина у него жирная, чёрная.
Тут я и разгадал, что это стайка карасей была. Караси свои чёрные спины на солнышке грели. Сами в воде, а спины чуть над водой. Потому они и похожи были на чёрные кочки.
А утки? Утки давно улетели.
Ну, и пускай их. Я теперь карасёвое озеро знаю.
Приду сюда карасей ловить. Обязательно приду.
КАРАСЕНОК
Карасей на удочку редко ловят.
А я вытащил из озера золотистого, с красными пёрышками.
Прыгает он в траве, ускакать норовит.
Я шапкой хлоп — и накрыл у самой воды. Ну и прыгун! Чуть не ушёл.
Бросил я его в ведро с водой, травкой прикрыл — и домой.
Иду по улице, а из ведра брызги летят.
Сенька, соседский мальчишка, увидел и спрашивает:
— Что это, у вас, дяденька, в ведре кипит?
— А посмотри, — говорю.
Сенька взглянул: скользит рыбёшка, хвостом хлещет, траву в ведре колесом вертит.
— Карасик. Хороший какой!
Загорелись глаза у Сеньки. За ведро держится, на меня смотрит.
— Дяденька, отдайте мне его!
— Бери, а ведро принесёшь.
Умчался Сенька с ведром домой. Поставил рядом с большой бочкой бочку поменьше. Натаскал в неё воды и пустил туда карасёнка.
Как пошёл он там ходить: то по кругу, то бочком, то вниз, то вверх. Это ж не в ведре — просторно.
Стал карасишка у Сеньки жить.
Днём резвится, на всех водой брызгает. А к вечеру притихнет, спит, наверное.
Как-то на неделе зашёл я вечером к Сеньке в дом.
Мать Сеньки, Марья Петровна, засуетилась, побежала с чайником в кухню, чай кипятить.
А в кухне вдруг свет погас.
— Батюшки! — кричит Марья Петровна. — Темь какая, — ковшика не найду.
Зачерпнула она чайником воды и на плиту поставила.
Только вернулась, села и слышит — на чайнике крышка — дрень-брень — запрыгала.
— Вот чудеса!-дивится хозяйка. — Только поставила, а уж кипит.
Пошла она на кухню, вернулась без чайника.
— Так и знала, — говорит, — померещилось.
А крышка на чайнике опять: «дрень-брень, дрень-брень» — тихо так, а слышно.
— Что за фокусы такие?
Зажгли мы свечу — ив кухню.
А Сенька к бочке подскочил да как заорёт:
— Снимайте чайник, снимайте скорее!
Снял я тёплый чайник с плиты.
Сенька его хвать — и над бочкой опрокинул. «Плюх» — что-то в воду шлёпнулось.
— Карасёнок.
— Ну и ну! — покачала головой Марья Петровна. — Как же это я бочки перепутала? Чуть уху вместо чаю не сварила.
Поднесла она свечу к бочке.
А карасёнок — фырр.
И пошёл, пошёл ходить по воде: то по кругу, то вверх, то вниз. Шумит, бурлит, как ни в чём не бывало.
Вот, мол, я каков, карасишка: с плиты ушёл!
БЕЛОЧКА — ПОГОРЕЛОЧКА
