Эдуард Успенский - Иван царский сын и серый волк
Эдуард Успенский - Иван царский сын и серый волк краткое содержание
Эдуард Успенский
Иван — царский сын и серый волк
В одном тридесятом царстве триодиннадцатом государстве жил-был царь. Впрочем, там и помимо царя жило народу полным-полно. В основном, всё крестьянский люд.
А рабочих там и всяких пролетариев не было. Иначе бы этому царю давно конец пришел, свергли бы.
Звали царя по-разному. По одним источникам, Берендеем, по другим — Выславом, по третьим — Василием. А отчество у него было Андронович. И имел этот Берендей-Выслав-Василий (Анна-Мария-Гонсалес) Андронович трех сыновей.
Младшего сынишку звали Иваном. Ростом этот сынишка был под два метра, а сил у него было столько, что он мог запросто лошадь на четвертый этаж поднять. Жаль, что там с этажами плохо было. Все дома были низенькие.
Старшие братья и поздоровее были.
Например, средний сын Данила-царевич мог бы ударом кулака корову убить, если бы кто ему это позволил.
А старший сын Петр-царевич однажды пытался кувалду на небо забросить. Кувалда вернулась и прямо ему по голове. Другого бы убило, а ему хоть бы что. Только выросла у него на голове шишка с кулак, а через неделю прошла, как и не было.
Да и сам царь-папа Выслав-Берендей-Василий Андронович на здоровье не жаловался. Он за обедом половину быка съедал.
А все почему, потому что у них в саду на одной яблоне яблоки росли оздоровительные. От этих целебных яблок к царской семье здоровье и шло. А сад, надо сказать, у царя был замечательный. И всякие деревья там росли дорогие с плодами и без плодов. И лимоны там росли, и ананасы заморские, и птицы порхали яркие. Говорят, что где-то в дальнем углу сада было растение в деревянной кадушке, на котором соленые огурцы росли.
Но всё-таки ничего ценнее, чем оздоровительные яблочки, не было.
Так все и шло. Только однажды папа-царь пошел в свой сад за яблочком, глядит, а яблок меньше стало.
Позвал он сыновей, и они стали думать.
— Это наши, — говорит старший, Петр. — Больше некому.
— Конечно, наши, — согласился Данила. — У нас народ известно какой. Только оставь что без присмотра.
А младший сын промолчал. Не хотел плохо о народе думать.
— А вот мы поглядим, — говорит папа-царь. — Как у нас в хозяйстве кто здороветь начнет, сразу и поймем, кто яблочки тырит.
День прошел. Другой. Никто не здоровеет — ни конюхи, ни повара, ни другая какая прислуга. Как были все дохленькие в полноги, так и остались.
— Не наши, — решили братья и царь.
— А я что говорил? — сказал Иван-царевич. Хотя он ничего не говорил, а просто помалкивал.
— Раз не наши, значит, будем караулить, — решил царь-отец. — Сторожа поставим.
— Ага, — говорит недоверчивый сын Данила. — Вот сторож все как раз и съест. У нас ведь как заведено: кто что сторожит, тот тем и торгует.
— Мда, — согласился папа. — Ну и народ в моем царстве! Жуликоватый какой! В кого бы это? Значит, Петр, придется тебе на дежурство заступать.
Петр сразу на дыбы:
— И что это такое? Как что, сразу Петр. Вон Данила какой вымахал. Пусть он и дежурит. Не буду я.
Данила хитрый был:
— Значит, не хочешь яблочки сторожить. На царский престол метишь?
— Это как? — спрашивает Петр.
— А так, — говорит Данила. — Не будет яблочков, папаша помрут. Вот ты и на троне. А там новые яблочки поспеют.
Петр испугался:
— Все. Согласен. Иду сторожить. Давайте мне тулуп и саблю. Иван-царевич говорит братьям:
— Да не ссорьтесь вы. Я могу караулить.
Братья про себя подумали: «Какой хитрый! В любимчики набивается!..» И отказались.
Царские слуги выдали старшему сыну тулуп, саблю, яиц вареных, молока бутылку и хлеб. И он отправился сторожить.
Он решил:
— Буду караулить лежа, чтобы не засвечиваться.
Он как пришел, так сразу тулуп расстелил, бутылку молока под голову положил и смело начал караулить.
Так, не шелохнувшись, он смело караулил до самого утра. За всю ночь ни разу глаз не разомкнул.
Ночью, в самый разгар его службы, сад вдруг осветился весь.
Чудо-птица прилетела. Перья золотые, глаза как восточный хрусталь. Сама маленькая, а перьев много. И так она светится, будто внутри ее десять свечей горит.
И прожорлива, как индюк. Немало яблок она пощипала и скрылась в ночном небе. Последнее яблоко в зубах унесла.
Утром Петр встал, еле-еле бутылку с молоком от щеки отлепил.
И сам от тулупа еле-еле отлепился. Молоко за ночь пролилось и его к тулупу приклеило.
Съел он вареные яйца и пошел к царю с докладом:
— Свет наш царь-батюшка, всю ночь я глаз не размыкал. То есть наоборот, за всю ночь я ни разу глаз не сомкнул… И ветер меня хлестал, и дождь на меня лил. (Видишь, я весь мокрый.) Но я поста не покинул. Никакой человек не приходил, никакая птица не пролетала.
Царь Берендей-Василий со слугами в сад пошел — видит, яблок помене стало. Царь удивился:
— Что же они, испаряются, что ли? Да хорошо ли ты, Петр, караулил? Может, ты спал тут без просыпа?
Петр испугался:
— Что ты, батюшка-царь. Видишь, вон трава примята. В этом месте я и ходил всю ночь.
— Ну, что ж! — сказал царь.На первый раз поверим.
И велел царь Берендей-Василий-Выслав дальше яблоки сторожить.
— Значит так, Данила, — молвил он. — В эту ночь ты яблоки охранять пойдешь.
И еще велел царь старшему писарю все яблоки пересчитать.
Писарь полдня под яблоней ходил, яблоки пересчитывал. Насчитал их ровно девяносто штук.
И вот вечер наступил — средний сын Данила на дежурство собирается. Он не молока попросил, а вина крепкого — глаза протирать. Свиную лопатку — силы поддерживать. И дубинку побольше — воришек охаживать.
Едва он пришел на дежурство, как в тулуп забрался. А через час к нему туда одна знакомая пришла из кухни — целоваться.
Выпили они вина крепкого. Данила лопаткой закусил, а знакомая Глафира к яблочкам потянулась.
— Ты что, — говорит Данила. — Я же их сторожить пришел. А не есть. Они же все сосчитаны.
— Ах, ты сторожить пришел, — говорит знакомая из кухни. — Ну и сторожи. А я домой пошла к батюшке.
Пытался он ее задержать, а она ни в какую:
— Думаешь, если ты царский сын, тебе все можно.
И ушла. И ее плечики унеслись в ночную мглу. Расстроился Данила, выпил все остальное вино. Завернулся в тулуп. И только его и видели.
Едва он уснул, опять птица прилетела. Перья золотые, глаза как восточный хрусталь.
Накинулась она на яблоки и добрый десяток слопала. Маленькая такая птичка, а прожорлива, как индюк. Не успеет она яблоко съесть, как его остатки с другой ее стороны выскакивают.
Последнее яблоко она в зубах унесла.
А все-таки очень красивая птичка. Вся так и светится, будто в ней двадцать свечек горит.
Проснулся утром Данила, голова тяжелая, как медный колокол.
И звенит так же. Посмотрел он на яблоню и сразу все понял. Он бегом к старшему писарю, пока батюшка не проснулся.
— Эй, чернильная душа, сколько ты там вчера яблок насчитал?
— Девяносто, — говорит чернильная душа.
— Так вот, скажи батюшке, что было восемьдесят. А не то: моя дубинка — твоей головы половинка.
Писарь все понял. И когда батюшка-царь пошел в сад яблоки пересчитывать, он никаких хищений не обнаружил.
— Ладно, — он сказал. — Теперь, Иван, твой черед идти.
А Иван-царевич и рад. Очень он хочет царю-батюшке угодить.
Под вечер писарь сызнова все яблоки пересчитал. Восемьдесят штук было ровно, как и вчера.
Вот уже вечер настал. Иван-царевич долго думал — кто же это яблоки крадет. Он понимал, что братья его не очень-то старались.
Но если бы медведь в сад пришел или коза какая, братья бы их, конечно, заметили.
— Значит, это птица! Да никто больше яблоки не ест у нас в государстве — люди да птицы. Правда, свиньи тоже яблоки охотно едят. Но свиньи испокон веков по яблоням не лазили и летать не умели.
И решил Иван-царевич всю ночь на дереве провести. И еще он большой сачок с собой взял для куриной ловли.
Ночь пришла, влез он на дерево и замер.
Сидеть неудобно, ветки его режут, листья щекочут, а он не шелохнется. Так полночи просидел.
И дождался. Послышался свист и звон серебряный. Свет по саду разлился, и чудо-птица прилетела. Перья золотые, глаза как восточный хрусталь.
Приготовился он, хотел ее сачком зацепить… Да ноги и руки у него затекли — не пошевелить. Как каменные. Сачком он только по воздуху провел. Сам с дерева упал. Едва успел он второй рукой птицу за хвост ухватить.
Закричала птица благим матом, как двести испуганных куриц одновременно, и скрылась в ночном небе. Одно только перо у него в руках и осталось. Зато перо красоты невиданной. Всеми цветами переливается. Читать при его свете можно, если ты грамотный.
Едва во дворце рассвело, Иван-царевич к батюшке отправился.
— Вот, смотри, батюшка, какую я птицу чуть не поймал. Сама с вершок. А света дает мешок.
И перо отцу показывает. Братья ему не верят. Данила говорит:
— Да разве ж это свет от него, от пера этого? Это свет от солнца идет. А на солнце и куриное перо светится.
