Роман Белоусов - Герои до встречи с писателем
Понюхать пороха ему пришлось довольно рано. В двадцать лет лейтенантом он отправляется вместе с русской армией в поход против шведов.
А еще через несколько лет, в 1750 году, Мюнхгаузен получит чин ротмистра. В патенте, выданном ему и собственноручно подписанном императрицей Елизаветою Петровной (ныне он хранится среди реликвий в музее Мюнхгаузена), говорилось: «Божией милостью Мы, Елисавет Первая, Императрица и Самодержица Всероссийская… Известно и ведомо да будет каждому, что Мы Иеронимуса Мюнхгаузена, который Нам почтением служил, для ево оказанной к службе Нашей ревности и прилежности, в Наши ротмистры 1750 года февраля 20 дня всемилостивейше пожаловали и учредили, якоже Мы сим жалуем и учреждаем, повелевая всем Нашим помянутого Иеронимуса Мюнхгаузена за Нашего ротмистра надлежащим образом признавать и почитать; напротив чего и Мы надеемся, что он в сем ему от Нас пожалованном новом чине так верно и прилежно поступать будет, как верному и бодрому офицеру надлежит».
Но именно в этот момент наш герой затоскует по родному Боденвердеру. А если учесть, что незадолго до этого барон женился на лифляндской дворянке, дочери рижского судьи Якобине фон Дунтен, то особенно понятно его стремление домой, к семейному очагу. Не долго думая, он выходит в отставку и покидает Россию.
И вот он уже в родовом поместье на берегу тихого Везера. Столь же тихо и безмятежно отныне течет его жизнь. Бывший кирасир занялся сельским хозяйством, управлял имением и предавался своей страсти — охоте, благо окрестные леса были так богаты тогда разной живностью. А по вечерам рассказывал истории о своих приключениях в России, полные безобидного хвастовства и выдумок. Когда барону исполнилось 70 лет, умерла его жена, не оставив ему наследников. А умер он 76 лет и 9 месяцев в полном одиночестве…
В прошлом веке, в I860 году, решили перенести прах барона из алтаря церкви на кладбище. Вот как описывает это в своей книге Алида Вайс «Кто был Мюнхгаузен в действительности» (I960): «когда гроб открыли, все были поражены: в гробу лежал не скелет, а спящий человек, волосы, кожа — все сохранилось.
Его похоронили в синем сюртуке как простого сельского жителя. Широкое, круглое, хорошее лицо с крепким носом и слегка улыбающимся ртом… В тот же миг мертвец превратился в прах».
А не так давно знаменитый барон буквально ожил и появился на улицах Боденвердера. Случилось это в юбилейные дни, когда город отмечал 250-летие со дня рождения своего знаменитого земляка. На празднество съехалось около десяти тысяч гостей, в том числе 60 человек, считающих себя потомками Мюнхгаузена. С лестницы ратуши гостей приветствовал «сам барон» в парадном мундире, — его изображал актер ганноверского театра.
Устроители праздника сумели создать яркое зрелище. Дома и улицы были украшены флагами и плакатами. Из городского фонтана, в виде Мюнхгаузена верхом на половине лошади, в течение двух часов вместо воды текло пиво (для того, чтобы получить его, надо было приобрести за плату специальный стакан). Затем был продемонстрирован знаменитый полет на пушечном ядре — на этот раз Мюнхгаузена изображала кукла. Вечером состоялся спектакль, в котором, кроме «самого барона», приняли участие еще два прославленных литературных персонажа и земляка «барона-враля» — лекарь Айзенбарт и Крысолов из Гамельна. Почтовое ведомство выпустило в честь события памятную марку, на которой запечатлен памятник-фонтан.
Но фигуру знаменитого барона можно встретить в Боденвердере не только по праздникам. Наш старый знакомый появляется на пристани каждое воскресенье. Он приходит сюда встречать прогулочные пароходы с туристами. На нем одет камзол по моде того столетия, в котором он жил, треуголка, на боку шпага. Роль Мюнхгаузена исполняет бывший учитель, «мобилизованный» местным туристическим объединением.
Экскурсовод из XVIII века приветствует прибывших пассажиров и ведет их через город, мимо множества вывесок, на которых написано: «Мюнхгаузен-аптека», «Мюнхгаузен-булочная», «Мюнхгаузен-кинотеатр»— к дому-музею. Здесь, в тени вековых вязов или в том самом павильоне он рассказывает приезжим, как когда-то подлинный барон, его небылицы. И сегодняшние слушатели от души смеются над забавными историями, как современники — над самим бароном.
Говорят, что самая опасная ложь та, в которую автор сам искренне верит. У медиков даже существует такое определение, как «Синдром Мюнхгаузена» — склонность к патологической лживости. Но барон Мюнхгаузен превосходит своих литературных собратьев — гоголевского Хлестакова, шекспировского Фальстафа, фонвизинского Вральмана — не столько тем, что он возвеличивает ложь, а, напротив, тем, что он мастерски разоблачает этот порок. В этом — тоже секрет его славы.
Имя героя этой книжки Распе стало давно уже нарицательным. «Субъект этот — настоящий Мюнхгаузен по лживости», — сказал однажды Карл Маркс об одном хвастливом буржуазном литераторе. И сегодня нередко мы говорим: «Ты — настоящий Мюнхгаузен», когда видим, что фантазия собеседника слишком разыгралась и вышла из берегов реальности.
3. Гарви Берч
Роман на пари и роман из жизни
Однажды, чтобы скоротать долгий вечер, Джеймс читал вслух жене модный английский роман. «Бьюсь об заклад, что смогу написать книгу ничуть не хуже, чем эта», — заявил он, когда доброе число страниц было прочитано. Сьюзэн усомнилась в такой способности мужа. Задетый за живое, Джеймс предложил пари. В июне того же 1820 года он положил на стол перед женой рукопись романа «Предосторожность». А в ноябре книга вышла в свет. Пари было выиграно. Так неожиданно, можно сказать случайно, началась писательская биография Джеймса Фенимора Купера, когда ему было уже за тридцать.
Едва ли он сам представлял, какое значение окажет эта проба пера на его творческую судьбу, хотя само по себе это сочинение и не имело особого интереса. Книга была написана в подражание семейно-бытовым романам из английской жизни. Нельзя сказать, что подражание оказалось бездарным, напротив, оно было настолько удачным, что многие принимали роман… за сочинение английского писателя. Мистификация облегчалась тем, что автор не указал на обложке своего имени, Купер не захотел подставлять его под удары критики. Но те, кто знал подоплеку дела, и прежде всего друзья Джеймса, стали упрекать его за то, что он, американец по духу и по рождению, написал книгу из жизни чужого общества. Все объяснения о случайности, о внезапном пари — никто из друзей не желал и слушать. Поправить дело можно было только одним способом — написать другую книгу.
О чем же напишет он свою следующую книгу? О патриотизме. Попытается создать произведение, темой которого будет любовь к родине. Желание написать такую книгу бродило в нем, пока не пришла на помощь память: он вспомнил рассказанную соседом Куперов Джоном Джеем историю безымянного патриота. Чем не сюжет для исторического повествования! Показать прошлое своей страны во всей его жизненности, напомнить о подвигах героев, о простых и скромных людях, которые вынесли на своих плечах все тяжести борьбы и остались безвестными. Литература была в долгу перед их памятью, события отечественной истории не нашли еще отражения под пером писателя, в то время как читатели ждали произведение, посвященное их молодой стране, ее суровой и прекрасной природе, ее смелым людям, ее истории. Такой книгой стал «Шпион», а следом за ним и другие романы Купера — более 30 томов.
* * *Давно были израсходованы свинцовые пули, отлитые восставшими колонистами из головы повергнутой статуи короля Георга. Бывшие повстанцы мирно трудились на фермах и в городах Америки. Героическое прошлое Джеймсу Куперу представлялось эпохой, когда святое дело освобождения страны было долгом всех честных американцев. Каждый патриот, участвовавший в битве за справедливость, имел право быть назван героем, ибо с одинаковой отвагой и мужеством сражался весь народ, восставший против английского господства.
Но чем больше он задумывался над прошлым своей родины, тем отчетливее видел ту разительную перемену, которая произошла за эти десятилетия. Настоящее и прошлое все явственнее разделяла пропасть. Фасад новой буржуазной Америки теперь олицетворяли дельцы и торгаши, полулюди, наделенные одной страстью — всепоглощающей жадностью. Что значили для них самоотверженность, подвиг, отказ от личного благополучия? Разве они способны были поставить благо родины выше своих интересов, своей жизни? Ветер современности все настойчивее выдувал отовсюду поэзию героических прошлых лет. Джеймс часто видел ветеранов борьбы за свободу, с грустью и сожалением наблюдавших этот процесс выветривания.
Не раз с досадой говорил об этом и Джон Джей — сосед Куперов и старый друг их семьи. В прошлом сподвижник Георга Вашингтона, Джон Джей ревниво относился к памяти минувших незабываемых дней. Это было время, как он любил повторять, когда испытывались сердца, время бескорыстных поступков и самоотверженной борьбы. — Не то, что теперь, когда всюду на первое место ставят корысть, наживу… «Разве мы думали о личном благе! — воскликнул он однажды в присутствии Купера. — И разве об этом думал герой, с которым мне пришлось в свое время встретиться!..»
