Лев Успенский - Мифы Древней Греции
Тогда заговорил прорицатель Мопс, сын Ампйка.
— Восславь великих богов, о Язон, — воскликнул он, — ибо ты привёл нас к цели! Страна эта — Колхида. Разве ты не слышал тягостных стонов, разве ты не видел божественного орла? Узнай же: это стонал могучий титан Прометей, страшно наказанный великим Зевсом. Помнишь ли ты, что случилось когда-то? Прометей возлюбил людей сильнее, чем своих братьев богов. Он похитил у Зевса огонь его молний, отнёс его на землю и научил людей управлять огнём. Только после этого они стали людьми, а до того они жили как дикие несчастные звери. Люди возблагодарили титана. Но за такую великую дерзость всемогущий Зевс приковал его к горам Кавказа и повелел своему орлу каждый день терзать тело несчастного. Днём кровожадная птица рвёт могучее тело, а за ночь страшные раны заживают опять. И мука эта длится вот уже много столетий. Да, много-много веков длятся страдания Прометея! Но близится время его избавления. Могучий Геракл придёт сюда, убьёт орла и освободит многострадального друга людей от нестерпимой казни.
Это случится скоро, но ещё не сейчас. Теперь же, о Язон, повелевай нами, ибо мы достигли конца нашего пути.
Пока он говорил это, корабль «Арго» уже вплотную подошёл к берегу. Длинные листья густого камыша, растущего в изобилии возле устья колхидской реки Фазиса, зашуршали по его бортам. Аргонавты на вёслах поднялись немного вверх по течению Фазиса и бросили якорь в тихой речной бухте. Выйдя на берег, Язон принёс жертвы всем богам Греции и Колхиды; но, помня завет мудрого старца Финея, первое возлияние совершил он в честь златокудрой Афродиты, богини любви и красоты. Он молил всевышних не препятствовать ему, потому что он знал: как ни труден был путь из Иолка до Колхиды, только отсюда начиналась самая тяжкая часть великого подвига.
Настала ночь. Темнота окутала землю. В камышовых зарослях, фыркая, бродили барсы и вепри дикой страны. Над спящими аргонавтами порхали крылатые светляки Кавказа. А поодаль за рекой мирно спал на холме тёмный дворец Эета. Спал за его толстыми стенами сам суровый царь, спали царские дочери Халкиопа и Медея, спал сын Абсирт, прозванный за красоту свою Фаэтоном, что значит «сверкающий». Спали и воины Эета, и царедворцы, и слуги — и никто из них не знал, чему суждено случиться завтра.
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ВО ДВОРЦЕ БОГОВ НА ОЛИМПЕ
Они спали, а лёгкий дымок от сожжённых на влажном берегу Фазиса жертвоприношений тонкой струйкой тянулся всё дальше и дальше ввысь. Хмурый Борей на шумных крыльях донёс этот дым до середины Евксинского Понта. Здесь он передал свою ношу быстролётному Эолу, отцу Афаманта. И быстрый Эол умчал весть о мольбе Язона в обитель богов на снежный Олимп.
Как только великая Гера, супруга Зевса-Громовержца, и дочь его Афина-Мудрость узнали о прибытии смелых мореплавателей в Колхиду, они стали совещаться, чем можно помочь аргонавтам.
— Как ни могуч сын Эсона, — сказала Афина, — как ни отважны его спутники, им не преодолеть чар волшебника Эета. Против волшебства можно бороться лишь волшебством. Что думаешь ты, о мать богов?
— Против волшебства может устоять любовь! — задумчиво вымолвила Гера. — Разве ты не знаешь? Дочь Эета, Медея, такая же чародейка, как её отец. Но она молода и прекрасна. Молод и прекрасен и Язон. Что скажешь на это ты, мудрейшая из всех небожителей?
Холодно усмехнулась в ответ на её слова светлокудрая воительница Афина.
— Я никогда никого не любила и никого никогда не полюблю! — презрительно сказала она. — Мне чуждо это чувство, ослепляющее людей и богов. Но если так, пойдём к золотоволосой. Она поможет нам.
И они направились в пышный чертог Афродиты.
Алыми и белыми розами были увиты лёгкие колонны её дворца. Белые голуби с красными клювами и нежными лапками гулко ворковали и перепархивали с места на место над золотым троном богини. Сидя на этом троне, супруга хромого Гефеста расчёсывала свои волосы, и золото трона тускнело рядом с золотом её кос. А внизу на ступеньках сын Афродиты, озорной божок, крылатый мальчуган Эрот, играл в кости с простодушным любимцем Зевса, юным Ганимедом. То и дело обыгрывал он его и звонко насмехался над неловким. Страшный же лук Эрота и маленький колчан с лёгкими стрелами, небрежно брошенные им, висели на поручне золотого трона.
Как ни могучи были богини, с опаской погладили они курчавую голову крылатого мальчика. Они знали: стоит ему хотя бы в шутку уколоть кого-нибудь, человека или бога, одной из этих маленьких стрел, и свет становится не мил раненому. Непреодолимая любовь поселяется в его сердце, мучит его, жжёт как огнём, заставляя совершать великие подвиги и великие безумства.
Тихонько обойдя пестрокрылого шалуна, обе богини склонились к плечу Афродиты и на ухо нашептали ей свою просьбу.
Пеннорождённая, выслушав их, улыбнулась. Она отложила в сторону гребень, встала, и золотые волны волос покрыли её до колен. Спустившись с трона, наклонилась богиня над Эротом.
— Слушай, сынок! — сказала она, а белые голуби на карнизах заворковали громче, услышав её голос. — Слушай, что я скажу тебе! Ты давно просил, чтобы я подарила тебе ту забавную погремушку, которую нимфа Адрастея сделала для отца нашего Зевса, когда он был ещё совсем маленьким. Хочешь, подарю? Но прежде сделай вот что: лети сейчас в далёкую Колхиду и там, во дворце царя Эета, пронзи своей стрелой сердце его дочери Медеи. Пусть она полюбит Язона. Пусть она его так полюбит, что позабудет свой дом, своего отца, свою родину и будет готова для него на всё. Сделай это — игрушка будет твоя!
С радостным криком вскочил на ноги кудрявый мальчик. Глаза его вспыхнули, он захлопал в ладоши, мгновенно схватил свой страшный лук и колчан со стрелами и, не оглянувшись ни разу, бросился прочь из дворца. Золотистые и пёстрые, как у бабочки, крылья его сверкнули разок-другой в лучах восходящего солнца, а затем он исчез между белых облаков.
Тогда, проводив взором любимого сына, Афродита обернулась к пришедшим.
— Идите с миром, сёстры! — нежно сказала она — Не тревожьтесь ни о чём. Медея полюбит Язона.
ЯЗОН У ЭЕТА
Рано утром, когда колхидские пастухи погнали на пастбища отары своих овец, Язон со спутниками направился на гору, где стоял великолепный дворец Эета.
Высокие стены дворца поднимались над скалами; всюду белели ряды мраморных колонн, сверкала медь украшений, выкованных богом подземного огня Гефестом в знак дружбы к отцу Эета, Гелиосу. Слоновая кость украшений отливала желтоватой и маслянистой белизной, ярко горела бронза, тяжёлые серебряные двери, такие же, как во дворце самого Гелиоса, сияя, неслышно поворачивались на искусно сработанных петлях.
Клубами тумана окутала героев мать Фрикса Нефела, пока они шли. Сделать это её просила Гера, чтобы случайно не смогла им повредить стража со стен дворца.
Когда же аргонавты вступили в обширный двор, туман разошёлся, и сверкающие медью воины предстали перед всеми взорами.
Как раз в это время младшая дочь Эета Медея вышла из своих покоев. Она громко вскрикнула от неожиданности, увидев могучую дружину и среди пришельцев — своих племянников, детей Фрикса и Халкиопы. На крики сестры выбежала Халкиопа. Плача и смеясь, кинулась она к сыновьям, которых считала навеки потерянными.
Наконец вышел из дворца и сам Эет. Видя внуков невредимыми, он направился к вождю чужестранцев и обнял его с благодарностью, приглашая к себе для пира и отдыха.
В это самое время словно трепещущий луч солнца на мгновение прорвался сквозь тучи. То сын Афродиты прилетел во дворец. Спрятавшись за одной из колонн, никем не замеченный, он огляделся. Прямо перед собою он видел медноблестящие доспехи Язона: героя обнимал и приветствовал чернобородый Эет. Вокруг толпились, оглядывая друг друга, воины-колхидцы и аргонавты; счастливо смеясь, целовала своих детей Халкиопа. А поодаль, за тихо плещущим фонтаном, прислонясь к белой стене дворца, стояла высокая стройная девушка.
«Эйа! Она похожа на богиню ночи, — подумал Эрот, — она прекрасна. Что ж? Тем лучше!» И верно: две косы, чёрные как смола и такие толстые, что их не могла охватить рука человека, падали с плеч Медеи до земли. Густые брови сошлись у неё над переносицей. Лицо её было бледно, а огромные, тёмные, как мрак кавказских ночей, глаза с тревогой и надеждой смотрели на чужестранцев.
Эрот улыбнулся, поднял лук и, прищуря один глаз, нацелился прямо в грудь Медеи: там, под вышитым на её одежде золотым драконом, билось пламенное сердце девушки. Тоненько свистнула стрела. Медея схватилась за сердце. В глубине её глаз вдруг вспыхнул яркий огонь. Ни на минуту не отрываясь, она смотрела теперь только на Язона. Она уже не видела никого в мире, кроме него…
Очень довольный такой удачей, сын Афродиты бросил последний взгляд на дело рук своих и, вспорхнув, как большой золотистый мотылёк, полетел к матери за волшебной погремушкой Адрастеи. Медея же осталась стоять возле фонтана и стояла там до тех пор, пока Эет не позвал гостей в дворцовые покои.
