Ольга Турышева - История зарубежной литературы XIX века: Реализм
а) Перевоплощение, вчувствование в персонаж и стремление запечатлеть его (персонажа) видение жизни. Потрясающее свидетельство флоберовского таланта вчувствования в героя – это пережитые им симптомы отравления мышьяком после описания сцены смерти Эммы Бовари.
б) Отказ от авторского комментария и авторских выводов. Хотя иногда Флоберу бывает очень сложно подавить свою оценку героев и событий, отступления от этого принципа все-таки крайне редки в произведениях Флобера.
в) Отказ от вдохновения в качестве источника творчества и опора на научное исследование предмета произведения. Известно, что Флобер работу над новым произведением всегда начинал со сбора научной информации. Так, работая над «Госпожой Бовари», он штудирует медицинскую литературу; работая над «Саламбо», изучает все доступные источники по истории древнего Карфагена и совершает путешествие в Тунис; а работа над «Воспитанием чувств» потребовала обращения к архивной публицистике конца 1840-х годов.
г) Отказ от личных эстетических предпочтений в выборе предмета художественного изображения. Флобер писал, что «даже самая низкая вещь должна быть интересна для художника», и потому он «вынужден влезать в шкуру несимпатичных [ему] людей», так как низкое в большей степени выражает действие объективного закона. При этом Флобер испытывал настоящие мучения, разрабатывая вульгарный сюжет («“Бовари” убивает меня», «Как не терпится мне отделаться от “Бовари”, чтобы броситься в привольный и чистый сюжет», – пишет он в письмах к Жорж Санд).
д) Драматизация повествования, то есть такой способ изображения, при котором повествователь уподобляется драматургу: он отказывается от комментария, предоставляя слово самим героям. Знаменитый образец драматизированного повествования – сцена свидания Эммы и Родольфа на сельскохозяйственной выставке, где Флобер сопрягает реплики городских чиновников, награждающих отличившихся земледельцев и животноводов, и реплики обольщающего Эмму Родольфа. Так Флобер разоблачает пошлость и подлость Родольфа, при этом не использовав «ни единого слова от автора». Приведем фрагмент сцены.
«… Он [Родольф] пристально, в упор смотрел на Эмму. Она различала в его глазах золотые лучики вокруг черных зрачков, ощущала запах помады от его волос. И ее охватывало томление… <…>
Советник говорил:
– Добивайтесь! Не сдавайтесь!.. Обратите особое внимание на плодородность почвы, на качество удобрений, на улучшение пород лошадей, коров, овец, свиней! <…>
А <…> Родольф доказывал Эмме, что всякое неодолимое влечение уходит корнями в прошлое.
– Взять хотя бы нас с вами, – говорил он, – почему мы познакомились? Какая случайность свела нас? Разумеется, наши личные склонности толкали нас друг к другу, преодолевая пространство, – так в конце концов сливаются две реки.
Он взял ее руку; она не отняла.
– “За разведение ценных культур…” – выкрикнул председатель.
– Вот, например, когда я к вам заходил…
– “…господину Бизе из Кенкампуа…” – …думал ли я, что сегодня буду с вами?
– “…семьдесят франков!”
– Несколько раз я порывался уйти и все-таки пошел за вами, остался.
– “За удобрение навозом…”
– И теперь уже останусь и на вечер, и на завтра, и на остальное время, на всю жизнь!
– “…господину Карону из Аргейля – золотая медаль!”
– Я впервые сталкиваюсь с таким неотразимым очарованием…
– “Господину Бепу из Живри-Сен-Мартен…” – …и память о вас я сохраню навеки.
– “…за барана-мериноса…”
– А вы меня забудете, я пройду мимо вас, словно тень.
– “Господину Бело из Нотр-Дам…”
– Но нет, что-то от меня должно же остаться в ваших помыслах, в вашей жизни?
– “За породу свиней приз делится ex aequo3 между господами Леэрисе и Кюлембуром: шестьдесят франков!”
Родольф сжимал ее горячую, дрожащую руку, и ему казалось, будто он держит голубку, которой хочется выпорхнуть. И вдруг то ли Эмма попыталась высвободить руку, то ли это был ответ на его пожатие, но она шевельнула пальцами.
– Благодарю вас! – воскликнул Родольф. – Вы меня не отталкиваете! Вы – добрая! Вы поняли, что я – ваш! Позвольте мне смотреть на вас, любоваться вами! <…>
– “За применение жмыхов маслянистых семян…” – продолжал председатель.
И зачастил:
– “За применение фламандских удобрений… за разведение льна… за осушение почвы при долгосрочной аренде… за услуги по хозяйству…”
Родольф примолк. Они смотрели друг на друга. Желание было так сильно, что и у него и у нее дрожали пересохшие губы. Их пальцы непроизвольно, покорно сплелись».
Обратимся к анализу романа «Госпожа Бовари».
Композиция романа отличается очевидной неуравновешенностью: сам Флобер назвал «недостаточно пропорциональное распределение материала» «дефектом книги». Главная героиня романа появляется только во второй главе романа, и ее появление предвосхищается рассказом о школьных годах Шарля Бовари, его юности, его первом браке. И заканчивается роман вовсе не смертью Эммы, а описанием ее похорон, скорби Шарля, его смерти и сообщением о безрадостной судьбе Берты, дочери Эммы и Шарля. Последние два абзаца книги посвящены рассказу о процветании аптекаря Оме, образ которого в романе воплощает всесилие обывательской пошлости: у него, читаем, «тьма пациентов» и он «недавно получил орден Почетного легиона».
Однако данный композиционный «дефект» имеет принципиальное значение: так у Флобера находит свое выражение центральная для литературы реализма мысль о детермированности жизни человека нравами той среды, в которой он живет. Недаром роман имеет подзаголовок «Провинциальные нравы». Обывательские нравы – определяющий фактор безысходности судьбы Эммы Бовари. Испытав разочарование в муже, острую тоску по красивой жизни аристократов, отчаянную скуку однообразной жизни, героиня надеется вырваться из контекста пошлой обыденности. Сначала она просто ожидает какого-то необычного события, потом – вступает на путь измены и подталкивает к романтическому побегу своего первого любовника, наконец, совместно со своим вторым любовником разыгрывает «красивое» подобие супружеской жизни. Оказывается, что «благородная», по определению Флобера, жажда счастья в пошлой среде может выразиться только в пошлых, вульгарных формах. Недаром история героини подана в свете откровенной иронии.
Помимо среды, Флобер открывает новые для литературы реализма детерминирующие человека факторы. В частности, это язык и литература. Мысль о зависимости человека от штампов языка Флобер разворачивает в небольшом отступлении (редчайший в художественном мире этого автора случай!) – после того, как фиксирует замечание Родольфа о посредственности Эммы, которую, дескать, разоблачает тривиальность ее речи. Приведем данный фрагмент полностью:
«Как будто полнота души не изливается подчас в пустопорожних метафорах! Ведь никто же до сих пор не сумел найти точные слова для выражения своих чаяний, замыслов, горестей, ибо человеческая речь подобна треснутому котлу, и когда нам хочется растрогать своей музыкой звезды, у нас получается собачий вальс».
Обратим внимание: говоря о том, что язык лишает человека индивидуальности, принуждая выражать чувства в «пустопорожних метафорах», Флобер говорит от имени всех, используя местоимение «мы».
О власти над сознанием литературного образа речь непосредственно идет в VI главе, где предельно иронически описывается круг и характер чтения героини, сформировавший ее представление о счастье.
«Там было все про любовь, там были одни только любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках, кучера, которых убивают на каждой станции, кони, которых загоняют на каждой странице, дремучие леса, сердечные тревоги, клятвы, рыдания, слезы и поцелуи, челны, озаренные лунным светом, соловьиное пение в рощах, герои, храбрые, как львы, кроткие, как агнцы, добродетельные донельзя, всегда безукоризненно одетые, слезоточивые, как урны. Пятнадцатилетняя Эмма целых полгода дышала этой пылью старинных книгохранилищ. Позднее Вальтер Скотт привил ей вкус к старине, и она начала бредить хижинами поселян, парадными залами и менестрелями. Ей хотелось жить в старинном замке и проводить время по примеру дам, носивших длинные корсажи и, облокотясь на каменный подоконник, опершись головой на руку, смотревших с высоты стрельчатых башен, как на вороном коне мчится к ним по полю рыцарь в шляпе с белым плюмажем. В ту пору она преклонялась перед Марией Стюарт и обожала всех прославленных и несчастных женщин <…>. На уроках музыки она пела только романсы об ангелочках с золотыми крылышками, о мадоннах, лагунах, гондольерах, и сквозь нелепый слог и несуразный напев этих безвредных вещиц проступала для нее пленительная фантасмагория жизни сердца».
