Дмитрий Гусев - Античный скептицизм и философия науки: диалог сквозь два тысячелетия
Также можно отметить отсутствие в историко-философской литературе, по большому счету, каких-либо значительных концептуальных разногласий относительно скептицизма. Довольно часто встречается то или иное психологическое отношение к нему: кому-то он чужд и неприемлем, кому-то близок и симпатичен, и этот эмоционально-практический взгляд на философское учение античных скептиков широко распространен, если даже не является преобладающим. В целом наблюдается единодушие мнений и оценок: скептицизм есть сомнение в познавательных возможностях человеческих чувств и разума и даже отрицание каких-либо позитивных данных; он представляет собой гносеологический пессимизм, обосновывающий бесполезность всех борений разума, пустоту бытия, отсутствие во всем смысла и цели. В силу этого вопрос об освещенности античного скептицизма в историко-философской литературе достаточно трудно изложить на основе различий теоретических подходов к нему; изложение же на основе эмоциональных оценок вряд ли является возможным и оправданным. Поэтому ниже предложенное рассмотрение освещенности античного скептицизма в историко-философской литературе строится по хронологическому принципу.
Выдающийся римлянин Цицерон уделил скептицизму пристальное внимание. Он явно симпатизировал ему, что выразилось в его сочинении «Academicorum» («Учение академиков», или «О философии Академии»), посвященном философии Средней и новой Академии. Примечательно, что это единственный трактат Цицерона, целиком посвященный одной философской школе. Это сочинение распадается на две части: «Academicorum Priorum» и «Academicorum Posteriorum». От первой дошла только вторая книга, от второй – часть первой книги и отрывки из остальных.
В данном случае следует отметить, что Цицерон представлял собой не тот тип философа, который сформировала греческая культура, признавая, что в философии он призван лишь в адекватных римлянам понятиях изложить для них греческую мудрость. Поэтому он занимался, по большей части, констатацией и высказывал свое отношение, не углубляясь в специальные философские изыскания. Его сочинение в большей степени рассматривается как один из важных источников по истории античного скептицизма. Примечательно то, что этот источник только в последнее время привлек пристальное внимание исследователей. М.М. Сокольская в обширной вступительной статье к первому русскоязычному переводу этого трактата Цицерона отмечает, что «…студенты-философы, и даже те из них, кто специализировался по античной философии, вполне могли прослушать полный университетский курс, не узнав даже о существовании такого сочинения. Впрочем, эта ситуация начинает меняться. В Германии в 90-х годах теперь уже прошлого века выходят почти одновременно сразу два издания…трактата с полным переводом и обширным комментарием, а в англоязычном мире, в особенности в самой Великобритании, целая команда исследователей с энтузиазмом исследует античный скептицизм, и в центре этих штудий стоит…«Учение академиков» Цицерона. Всестороннему рассмотрению этого текста был посвящен целый международный конгресс, проходивший в Утрехте в августе 1995 г.»[60].
Обращаясь к наследию Диогена Лаэртского, отметим, что обширность сведений, даваемых им о Пирроне по сравнению с другими философами, может указывать на близость знаменитого доксографа скептицизму. Кроме того в одном месте Диоген Лаэртский называет философию Пиррона достойнейшей[61]. В целом же он передает взгляды скептиков достаточно полно и сочувственно, хотя его свидетельства не являются достаточными для каких-либо окончательных выводов.
Историк М.Н. Гутлин, специализирующийся на исследовании римской мифологии, отмечает что, со скептиками полемизируют, передавая и в той или иной степени искажая их взгляды, приверженцы других античных философских направлений: Лукреций Кар, анонимные платоники II в., Авл Геллий, Лукиан, Клавдий Гален – близкий медицинской школе эмпириков. У этих авторов критика скептицизма оказалась бессильной в борьбе против него, и поэтому они зачастую извращали и вульгаризировали его философские идеи. Гораздо более продуктивной, по словам Гутлина, оказалась другая критика скептицизма, связанная с раннехристианской апологетической литературой, содержащаяся в сочинениях таких отцов церкви, как Тертуллиан, Лактанций, Иероним, Августин, Евсевий Кесарийский и другие, а также в трудах некоторых более поздних византийских авторов, воспроизводящих утраченные части и фрагменты сочинений отдельных скептиков («Сентенции и эклоги» Иоанна Стобея, «Словарь» Суды, «Мириобиблион» патриарха IX в. Фотия)[62]. Указанные древние авторы занимались также, по преимуществу, констатацией и были далеки от собственно исследования скептицизма.
Средневековье было неблагоприятной для философского скептицизма эпохой, в силу чего он появлялся в Средние века крайне эпизодически и развернулся только на заре нового времени в творчестве блестящих французских философов Мишеля де Монтеня и Пьера Гассенди. Во многом, их можно назвать скептическими авторами. Монтень в своих «Опытах» во многом идет за аргументацией Секста Эмпирика, подчас дополняя, расширяя и обогащая ее многочисленными и яркими примерами и эмоционально-художественными образами[63].
В сочинениях Гассенди находим глубоко уважительное отношение к скептицизму и весьма сочувственное его изложение. Будучи профессором в академии Экса, он должен был, по его собственным словам, преподавать своим слушателям аристотелизм в качестве единственно правильной философии, однако, на свой страх и риск, преподавал им пирронизм, т. к. считал именно его, а не аристотелизм, правильной философией: «…после того как я ясно увидел, какое расстояние отделяет гений природы от ума человеческого, я не мог уже иметь иного мнения, кроме того, что сокровенные причины естественных явлений полностью ускользают от человеческого понимания. Поэтому я стал испытывать жалость и стыд из-за легкомыслия философов-догматиков, которые хвастаются, что они усвоили науку о природе и совершенно серьезно ее преподают… Бесспорно, более разумны философы, упомянутые нами несколько выше, – чтобы доказать суетность и недостоверность человеческого знания, они старались выработать у себя умение говорить как против, так и в защиту всего, что угодно»[64]. Примечательно то, что Гассенди говорит о значительном влиянии скептических идей в греческой философии и представляет некоторых эллинских мыслителей, традиционно не считающихся скептиками, поклонниками скептической философии: «… все, кто знаком с философскими школами, знают, что у Платона и Аркесилая философия одна и та же. Добавлю к этому и то, что Эпикур, который восхищался беседами и учением Пиррона, сам философствовал точно так же, о чем в одном месте свидетельствует Диоген Лаэртский; да и на Плутарха оказала большое влияние мысль о том, что все вообще мнения допустимы»[65].
Несмотря на свой гносеологический оптимизм, другой философ начала нового времени – Ф. Бэкон, признавал, что сомневаться в возможностях познания «более достойно, нежели выносить произвольные решения»[66]; но тем не менее он далек от одобрения скептицизма, отмечая что сторонники последнего «обращают слабость своих открытий в клевету против самой природы и в малодушие всех других», приговорив людей к «вечному мраку». Скептические учения по Бэкону «не только безнадежны, но и посвящены безнадежному»[67]. Английский философ упрекает скептиков в том, что они «клеветали на чувственные восприятия и тем самым в корне подрывали всякое знание»[68] и называет школу Пиррона «ныне опровергнутой»[69].
Представитель эмпирико-субъективистской традиции в философии нового времени Д. Юм отмечал, что никому не приличествует говорить уверенно и чувствовать свою непогрешимость[70]. «наихудший спекулятивный скептик, – по мнению Юма, – куда лучше самого набожного святоши и фанатика»[71]. Отметим также, что Юм верно интерпретировал скептическое умонастроение, признавая, что «скептические рассуждения уничтожают сами себя в силу собственной утонченности»[72] и что «истинный скептик будет относиться с недоверием не только к своим философским убеждениям, но и к своим философским сомнениям»[73]. Кроме того, Юм справедливо полагал, что от релятивности наших знаний о мире вполне спасает феноменализм реальной, или практической жизни: «к счастью, природа вовремя сокрушает силу всех скептических аргументов и не дает им оказывать значительное влияние на познание»[74]. В другом месте Юм выразил эту мысль более ярко и лаконично: «…природа всегда гораздо сильнее принципов»[75]. Несмотря на свой критицизм, И. Кант, негативно оценивал скептицизм, полагая, что он представляет собой разрушенную и погибшую науку[76]. Г. Гегель отнесся к скептицизму весьма серьезно, уделив ему немало внимания в своих сочинениях[77]; но, стремясь создать универсальную систему философии, он стремился к тому, чтобы скептицизм вошел в нее в качестве момента и содержался в ней в «снятом» состоянии. Гегель «преодолевал» скептицизм по-своему оригинально: не путем отрицания или опровержения, но – включения и претворения, не замечая того, что подлинный скептицизм вообще не подлежит преодолению, представляя собой такое парадоксальное явление, которое не образует никакой фиксированной данности, является неуловимым и, подчас отрицая само себя, оно одновременно наличествует и отсутствует; в силу чего остается неизвестным, что́ именно следует преодолевать, если целью является преодоление последовательной скептической философии.
