Андрей Ранчин - Путеводитель по поэзии А.А. Фета
12
Ряд соображений о функциях звуков в поэзии Фета см. в исследовании: [Кленин 2001].
13
В этом слове, как и в слове прощаться, звучит не с, а ц.
14
В словах валяться и прощаться звучит не с, а так называемое долгое ц: [вал’ац: ъ]. С здесь присутствует как буква и как надзвуковой элемент (фонема), а как звук оно уже не произносится. Однако с и ц, будучи первым свистящим звуком (так называемым фрикативным, или щелевым), а второй — так называемой аффрикатой, или смычно-фрикативным, похожи фонетически.
15
О взаимоотношениях Фета и И. С. Тургенева см.: [Лотман 1977].
16
Слово пыль может обозначать у Фета как собственно пыль, так и снежное облако, взметающийся над землей снег. Именно в таком значении оно употреблено в «зимнем» стихотворении «Какая грусть! Конец аллеи…» (1862): «Конец аллеи / Опять с утра исчез в пыли, / Опять серебряные змеи через сугробы поползли. // <…> В степи все гладко, все бело…»
17
Д. Д. Благой толкует этот образ как реальную картину далекого пожара, видимую в степи [Благой 1979, с. 564–565]. Точнее толкование Б. Я. Бухштаба: «Метафорический пожар сопоставляется с реальным пожаром, но и этот реальный пожар дан в метафорическом образе внезапной зари в полночной тьме <…>.
Стихотворение кончается вопросом, относящимся по смыслу сопоставления и к реальному, и к душевному пожару»:
Ужель, ужель тебе в то время не шепнуло:
Там человек сгорел!
[Бухштаб 1959а, с. 72].
18
Такое обращение к женщине традиционно в русской лирике первых десятилетий XIX века (ср. примеры из К. Н. Батюшкова [Кошелев 2006, с. 253]), встречается оно и позднее. Ср. у Фета: «Друг мой, бессильны слова, — одни поцелуи всесильны…» (1842), «Мой гений, мой ангел, мой друг» («Не здесь ли ты легкою тенью…», 1842), «О, скоро ли в безмолвии ночном, / Прекрасный друг, увижусь я с тобою?» («Последний звук умолк в лесу глухом…», 1855).
19
Мотив отражения в воде встречается также в таких стихотворениях Фета, как «После раннего ненастья…» (1847), «Ива» (1854), «За кормою струйки вьются…» (1844), «Диана» (1847), «Уснуло озеро; безмолвен черный лес…» (1847), «Младенческой ласки доступен мне лепет…» (1847), первая редакция стихотворения «Тихая, звездная ночь…» (1842), «С какой я негою желанья…» (1863), «На лодке» (1856), «Вчера расстались мы с тобой…» (1864), «Горячий ключ» (1870), «В вечер такой золотистый и ясный…» (1886), «Качаяся, звезды мигали лучами…» (1891), «Графине С. А. Толстой» («Когда так нежно расточала…», 1866). Б. Я. Бухштаб, приводящий этот перечень, замечает: «Очевидно, зыбкое отражение предоставляет больше свободы фантазии художника, чем сам отражаемый предмет» [Бухштаб 1959а, с. 58]. О поэтике отражения у Фета см. также: [Бухштаб 1974, с. 100–101].
20
Перечень основных исследований, посвященных тургеневской редактуре сборника 1856 г., см. в работе: [Генералова, Кошелев, Петрова 2002, с. 410].
21
В. А. Кошелев, напротив, склонен считать, что многозначное слово прах лучше пыли и что в «тургеневской» редакции возник нетерпимый повтор: пыль — в пыли; см.: [Кошелев 2001а, 160]; ранее эти же замечания высказывал Н. Н. Скатов [Скатов 1981, с. 138–141]. Эти соображения, по- моему, малоубедительны: слово прах действительно обременено «ненужными» в этом контексте оттенками значения, связанными со смертью, и принадлежит к высокому стилевому регистру, диссонирующему со стилем стихотворения в целом; повтор же слова пыль — уместное эмоциональное усиление.
22
Ср. замечания Е. Г. Эткинда о стихотворении «Только в мире и есть, что тенистый…» (1883): [Эткинд 1998, с. 55–56].
23
Как и в других случаях, текст приводится по изд.: [Фет 1959]. В сборнике 1856 г. текст стихотворения имеет ряд пунктуационных отличий: после строки «И лобзания, и слезы» — не запятая, а тире; после восклицательного знака в конце последней строки — не две, а три точки. См.: [Фет 2002, т. I, с. 198].
24
Из последних исследований по этой теме см., например: [Кошелев 2001а]. Из работ прежних лет — [Колпакова 1927, с. 189–197].
25
И. С. Кузнецов указал на неудачность соседства двух выражений с переносными смыслами — тропов «шепот сердца» (метафора) и «уст дыханье» (метонимия) и на затрудненность произношения в первом стихе (уст дыханье). См.: (Кузнецов 1995].
В. А. Кошелев, оспаривая это мнение, отдает безусловное художественное предпочтение тексту ранней редакции, в частности потому, что в ее первой строфе содержалась столь дорогая для Фета «семантика „любовного молчания“», в позднейшей редакции утраченная; «эта семантика заключается в простой мысли о том, что невозможно до конца выразить чувство любви, о том, что красота этого чувства независима и невыразима никакой, сколь угодно красноречивой „речью“». Вывод: «Словом, и в этом случае тургеневское „вычищение“ штанов (так И. С. Тургенев назвал свою редакторскую работу в шутливом стихотворном экспромте. — А.Р.) Фета оказалось довольно двусмысленной услугой поэту» [Кошелев 2001а, с. 171, 172, 176]. Автора этих строк его соображения не убеждают, в том числе потому, что исследователь отказывается рассматривать «приобретения», характерные для поздней редакции. Выражение «шепот сердца» отнюдь не является открытием Фета. Почти тождественное словосочетание встречается у А. С. Хомякова («И сердце шепчет: вот она» — «Признание» [Хомяков 1969, с. 86]). См. подробнее: [Ранчин 2009, с. 213–219].
26
Граф Л. Н. Толстой отмечал манерность этого образа (запись его секретаря В. Ф. Булгакова запись от 16 февраля 1910 г.): «Лев Николаевич продекламировал стихотворение Фета „Шепот, робкое дыханье…“.
— А ведь сколько оно шума наделало когда-то, сколько его ругали!.. Но в нем одно только нехорошо и не нравится мне: это — выражение „пурпур розы“» [Булгаков 1989, с. 79].
27
В. А. Кошелев указал на неоправданность совмещения в описании зари двух красок (красно-розовой — «пурпур розы», и желто-золотистой — «отблеск янтаря») [Кошелев 2001а, с. 172]. Но отблеск янтаря — это обыкновенный на закате и восходе цвет облаков, окрашенных солнечными лучами (М. Л. Гаспаров предполагает, что слово отблеск указывает на отражение в воде ручья, но такое понимание не является обязательным). У Фета встречаются примеры с упоминанием золота зари, правда, вечерней, а не утренней: «Золотые купола» облаков («Воздушный город», 1846); «Погорев золотыми каймами, / Разлетелись, как дым, облака» («Вечер», 1855); «…невозможно-несомненно / Огнем пронизан золотым, / С закатом солнечным мгновенно / Чертогов ярких тает дым» («Сегодня день твой просветленья…», 1887). Они, очевидно, восходят к поэзии В. А. Жуковского: «Лишь изредка, струёй сквозь темный свод древес / Прокравшись, дневное сиянье // Верхи поблеклые и корни золотит» («Славянка» [Жуковский 1999–2000, т. 2, с. 21]). Об игре и слиянии «багрянца рассвета» и «бледного золота неба» утром, на рассвете, писал, например, немецкий романтик Л. Тик [Тик 1987, с. 76].
28
См.: [Фет 1893, с. 543]. В фетовских воспоминаниях имя Марии Лазич заменено именем «Елена Ларина».
29
См. обзор разных мнений в статье: [Klenin 1991].
30
Эта метафора не обязательно должна пониматься как обозначение отражения утренних лучей в ручье; возможно, это указание на позолоченные всходящим солнцем облака. Но отражение солнечных лучей в воде у Фета встречается: «Как дрожал в нем солнца луч / И качался» («Горячий ключ», 1870). — А.Р.
31
Это толкование не основано непосредственно на тексте: если лунный свет представлен прямо как отражение в ручье, то о «заре» подобного не сказано. Можно предположить, что взгляд воображаемого наблюдателя в финале стихотворения устремлен вверх, такое движение точки зрения соответствует эмоциональному подъему, всплеску чувств влюбленных. — А.Р.
32
Н. П. Сухова утверждает: «Первая и третья строфы содержат не только зрительные, но и звуковые картины, живописные образы обладают и звуковой характеристикой (это касается даже строк „Серебро и колыханье / Сонного ручья“). Вторая же строфа по контрасту с ними создает впечатление абсолютной тишины. Такой звуковой, вернее, слуховой образ мира еще более усиливает „живую жизнь“ стихотворения, образуя в нем некое психологическое пространство» [Сухова 2000, с. 74–75]. Это сомнительно. В стихотворении происходит смена звукового восприятия (кода) визуальным (зрительным) в плане содержания. Но даже в первой строфе звуковая характеристика очень слабая («шепот», «робкое дыханье»). Словом колыханье подчеркнуто легкое колебательное движение водной глади, а не шум ручья. Звуков в третьей строфе как будто бы нет: ведь не смачно же чмокающие поцелуи, и не в истерику же впадает влюбленная героиня, ее слезы — безмолвные слезы счастья, экстаза.
