Петр Кропоткин - Идеалы и действительность в русской литературе
В течение XII века в северных республиках, Новгородской и Псковской, образовалось довольно сильное течение религиозной мысли, склонявшееся, с одной стороны, к протестантскому рационализму и, с другой, — к развитию христианства на основе ранних христианских братств. Апокрифические Евангелия, книги Старого Завета и всякие книги, в которых рассматривался вопрос об истинном христианстве, усердно переписывались и пользовались широким распространением. Но теперь главы церкви в средней России усиленно боролись против всякого рода тенденций, принимавших характер реформированного христианства. От паствы требовалась строгая приверженность к букве учения византийской церкви. Попытки объяснения Евангелий рассматривались как ересь. Всякое проявление умственной жизни в сфере религии, равно как и критическое отношение к духовным властям московской церкви, считалось чрезвычайно опасным, и люди, виновные в подобной дерзости, вынуждены бывали бежать из Москвы, ища убежища в глухих монастырях дальнего Севера. Великая эпоха Возрождения, влившая новую жизнь в Западную Европу, прошла бесследно для России: церковь свирепо истребляла все, выходившее из рамок обрядности, и сжигала на кострах или замучивала под пыткой всех, проявлявших признаки независимой или критической мысли.
Я не буду останавливаться на этом периоде, охватывающем почти пять столетий, так как он представляет очень мало интереса для исследователя русской литературы, и ограничусь лишь упоминанием о двух или трех трудах, заслуживающих внимания.
Одним из таких литературных трудов является переписка между царем Иоанном Грозным и одним из его вассалов, князем Курбским, бежавшим из Москвы в Литву. Из-за литовского рубежа Курбский писал своему жестокому, полубезумному бывшему властелину длинные письма, полные укоризн, на которые Иоанн отвечал, развивая в своих ответах теорию божественного происхождения царской власти. Эта переписка очень интересна как для характеристики политических идей того времени, так и для определения круга познаний той эпохи.
После смерти Иоанна Грозного (занимавшего в русской истории то же место, какое занимал во Франции Людовик XI, так как он уничтожил огнем и мечом — но с чисто татарской жестокостью — власть феодальных князей) в России наступают, как известно, времена великих смут. Появляется из Польши загадочный Дмитрий, объявивший себя сыном Иоанна, и овладевает московским престолом. В Россию вступают поляки, которые вскоре овладевают Москвой, Смоленском и всеми западными городами. Вслед за свержением Дмитрия, последовавшим несколько месяцев спустя после его коронации, вспыхивает крестьянское восстание, и вся центральная Россия наводняется казацкими шайками, причем выступают несколько новых претендентов на престол. Эти годы — «Лихолетье» — должны были оставить следы в народных песнях, но песни того времени были забыты потом, когда наступил мрачный период последовавшего затем крепостного права, и мы знаем некоторые из них, лишь благодаря англичанину Ричарду Джемсу, который был в России в 1619 году и записал некоторые песни, относящиеся к этому периоду. То же должно сказать и о той народной литературе, которая, несомненно, должна была сложиться во второй половине XVIII века. Она совершенно погибла. Окончательное введение крепостного права при первом Романове (Михаил, 1612—1640); следовавшие затем повсеместные крестьянские бунты, закончившиеся грозным восстанием Степана Разина, который сделался с тех пор любимым героем угнетенных крестьян; и, наконец, суровое бесчеловечное преследование раскольников, их переселение на восток в дебри Урала, — все эти события, несомненно, нашли выражение в народных песнях; но государство и церковь с такой жестокостью душили все, носившее малейшие следы «мятежного» духа, что до нас не дошло никаких памятников народного творчества этой эпохи. Лишь несколько сочинений полемического характера и замечательная автобиография ссыльного священника Аввакума сохранились в рукописной литературе раскольников.
Церковный раскол. Автобиография Аввакума
Первая русская Библия была напечатана в Польше в 1580 году. Несколькими годами позднее была устроена типография в Москве, и властям русской церкви пришлось теперь решать — какой из писаных текстов, бывших в обращении, следует принять за оригинал при печатании священных книг. Списки этих книг, бывшие тогда в обращении, были полны описок и ошибок, и было ясно, что раньше, чем печатать, они должны были подвергнуться пересмотру, путем сравнения с греческими текстами. Исправление церковных книг было предпринято в Москве с помощью ученых, отчасти вызванных из Греции, отчасти же учеников Греко-латинской академии в Киеве; но, вследствие целого ряда сложных причин, это исправление послужило началом широко разлившегося недовольства среди верующих, и в середине XVII века в православной церкви произошел серьезный раскол. Очевидно, этот раскол коренился не только в богословских разногласиях или в греческих и славянских разночтениях. Семнадцатый век был веком, когда московская церковь приобрела громадную силу в государстве. Глава ее, патриарх Никон, был очень честолюбивый человек, пытавшийся играть на Востоке ту роль, которую на Западе играет папа; с этой целью он старался поражать народ царским великолепием и царскою роскошью своей обстановки; а это, конечно, тяжело отзывалось на крепостных крестьянах, принадлежавших церкви, и на низшем духовенстве, с которого взыскивались тяжелые поборы. Вследствие этого и крестьяне, и низшие слои духовенства относились к патриарху Никону с ненавистью, и его вскоре обвинили в склонности к «латынству»; так что раскол между народом и духовенством — в особенности высшим — принял характер отделения народа от иерархического православия.
Большинство раскольничьих писаний этого времени носит чисто схоластический характер и не представляет литературного интереса. Но автобиография раскольничьего протопопа Аввакума (умер в 1682 г.), сосланного в Сибирь и совершившего это путешествие пешком, сопровождая партию казаков вплоть до берегов Амура, заслуживает упоминания. По своей простоте, искренности и отсутствию сенсационности «Житие Аввакума» до сих пор остается одним из перлов русской литературы этого рода и прототипом русских биографий. Привожу, для образчика, отрывок из этого замечательного «Жития».
Аввакум был отправлен в Даурию с отрядом воеводы Пашкова («Суров человек, — говорил о нем Аввакум, — беспрестанно людей жжет, и мучит, и бьет»). Вскоре у Пашкова начались столкновения с непримиримым Аввакумом. Пашков начал гнать протопопа с дощаника, говоря, что из-за его еретичества суда плохо идут по реке, и требуя, чтобы , он шел берегом, по горам. «О, горе стало! — рассказывает Аввакум. — Горы высокие, дебри непроходимые; утес каменный, яко стена стоит, и поглядеть — заломя голову». Аввакум «обличал» Пашкова, отправив воеводе «малое писанейце»: «Человече! — писал протопоп жестокому воеводе: — убойся Бога, сидящего на херувимах и призирающа в бездны, Его же трепещут небесные силы и вся тварь с человеки, един ты презираешь и неудобства показуешь». Это «писанейце» еще более ожесточило воеводу, и он послал казаков усмирить мятежного протопопа.
«А се бегут, — вспоминал он в своем «Житии», — человек с пятьдесят: взяли мой дощаник и помчали к нему — версты три от него стоял. Я казакам каши наварил, да кормлю их: и они, бедные, и едят, и дрожат, а иные плачут, глядя на меня, жалеют по мне. Привели денщика; взяли меня палачи, привели пред него: он со шпагою стоит и дрожит. Начал мне говорить: поп ли ты или распоп? А аз отвечал: аз есм Аввакум протопоп; говори, что тебе дело до меня? Он же рыкнул, яко дикий зверь, и ударил меня по щеке, тоже по другой, и паки в голову, и сбил меня с ног, и, чекан ухватя, лежачего по спине ударил трижды и, разболокши, по той же спине семьдесят два удара кнутом. А я говорю: Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мне! Да то же, да то же беспрестанно говорю. Так горько ему, что не говорю: пощади! Ко всякому удару молитву говорил. Да посреди побои вскричал я к нему: полно бить-то! Так он велел перестать. И я промолвил ему: за что ты меня бьешь, ведаешь ли? И он велел паки бить по бокам, и отпустили. Я задрожал, да и упал. И он велел меня в казенный дощаник оттащить: сковали руки и ноги и на беть (поперечную скрепу в барке) кинули. Осень была: дождь на меня шел, всю ночь под капелью лежал».
Позднее, когда Аввакума послали на Амур и когда ему с женой пришлось зимой идти вдоль по льду замерзшей реки, протопопица часто падала от изнеможения. «Я пришел, — пишет Аввакум, — на меня бедная пеняет, говоря: долго ли муки сея, протопоп, будет? И я говорю: «Марковна, до самыя смерти». Она же, вздохня, отвечала: «Добро, Петрович, ино еще побредем». Никакие страдания не могли победить этого крупного человека. С Амура его опять вызвали в Москву, и ему снова пришлось совершить все путешествие пешком. Из Москвы его сослали в Пустозерск, где он пробыл 14 лет, и наконец, за «дерзкое» письмо к царю, 14 апреля 1682 года он был сожжен на костре.
