Петр Кропоткин - Идеалы и действительность в русской литературе
В 1812 году, во время наполеоновского нашествия, Грибоедов вступил на военную службу и в продолжение четырех лет был офицером гусарского полка, стоявшего почти все время в западной России. Дух армии в то время был совершенно различен от того, чем он стал позднее, при Николае I; главным образом в армии шла пропаганда декабристов, и Грибоедов встретил среди своих собратьев по оружию людей, проникнутых высокими гуманитарными тенденциями. В 1816 году он подал в отставку и, повинуясь желанию своей матери, поступил на дипломатическую службу в Петербурге, где он подружился с декабристами Чаадаевым (см. гл. VIII), Рылеевым и Одоевским (см. гл. I и II).
Дуэль, в которой Грибоедов принял участие в качестве секунданта, послужила причиной удаления будущего драматурга из Петербурга. Его мать настаивала, чтобы его услали на службу возможно дальше от столицы, и его послали в Тегеран. Он много путешествовал по Персии и, благодаря своей чрезвычайно деятельной и живой натуре, играл выдающуюся роль в дипломатической работе русского посольства в Персии. Позднее, находясь в Тифлисе в качестве секретаря наместника Кавказа, он также усиленно занимался дипломатической работой, но в то же время продолжал обрабатывать свою комедию, и в 1824 году, получивши на несколько месяцев отпуск во внутренние губернии России, закончил ее. Благодаря случайности рукопись «Горя от ума» сделалась известной нескольким из его друзей, и комедия произвела на них громадное впечатление. Несколько месяцев спустя она получила уже широкое распространение в сотнях списков, возбуждая бурю негодования среди старого поколения и вызывая общее восхищение молодежи. Все усилия поставить ее на сцене или хотя бы сыграть на частной сцене любителями были встречены решительным отказом со стороны цензуры, и Грибоедов возвратился на Кавказ, так и не видав своей комедии на сцене.
Здесь, в Тифлисе, он был арестован несколько дней после 14 декабря 1825 года (см. гл. I) и поспешно отправлен в Петропавловскую крепость, где в это время уже находились его лучшие друзья. Один из декабристов рассказывает в своих записках, что даже в мрачной обстановке крепости обычная живость Грибоедова не пострадала. Путем постукиваний он ухитрялся рассказывать своим друзьям такие смехотворные истории, что они катались со смеху по постелям в своих камерах. В июне 1826 года он был освобожден и послан обратно в Тифлис. Но после казни пятерых декабристов — среди которых был и его друг, Рылеев, — и ссылки остальных на всю жизнь на каторжные работы в сибирские рудники прежняя веселость навсегда покинула Грибоедова. В Тифлисе он продолжал усиленно работать, насаждая семена цивилизации в новозавоеванные территории; но уже в следующем году ему пришлось принять участие в кампании 1827—1828 годов против Персии. Он сопровождал армию в качестве дипломатического агента, и после жестокого поражения шаха Аббаса-Мирзы на долю Грибоедова выпало заключение знаменитого Туркманчайского договора, согласно которому Россия получила от Персии богатые области и приобрела громадное влияние на ее внутренние дела. После кратковременной поездки в Петербург Грибоедов был снова послан в Тегеран — на этот раз уже в качестве посла. Перед поездкой в Персию он женился в Тифлисе на замечательной красавице, грузинской княжне, но, уезжая с Кавказа в Персию, он уже предчувствовал, что едва ли вернется живым. «Аббас-Мирза, — писал он, — никогда не простит мне Туркманчайского договора». И это предчувствие оправдалось. Несколько месяцев спустя после прибытия Грибоедова в Тегеран толпа фанатиков-персов напала на русское посольство, и Грибоедов был убит.
В течение последних лет его жизни у Грибоедова не было ни времени, ни охоты заниматься литературными трудами. Он знал, что на пути его творчества станет цензура. Даже «Горе от ума» было настолько изуродовано цензурой, что многие лучшие места комедии потеряли всякий смысл. Все же Грибоедов успел написать трагедию в романтическом стиле, «Грузинская ночь», и те из его друзей, которым удалось познакомиться с этим произведением в целости, с чрезвычайной похвалой отзывались о его поэтических и драматических достоинствах; но до нас дошли лишь две сцены этой трагедии и ее общий план. Рукопись «Грузинской ночи», вероятно, погибла в Тегеране.
«Горе от ума» — чрезвычайно сильная сатира, направленная против высшего московского общества, каким оно было в двадцатых годах прошлого столетия. Грибоедов прекрасно знал это общество, и ему не приходилось изобретать типы для своей комедии. Живые люди послужили основанием таких бессмертных типов, как старый дворянин Фамусов и Скалозуб, фанатик милитаризма, равно как и для многих второстепенных действующих лиц. Что же касается до языка, которым говорят эти действующие лица, то неоднократно было замечено, что только два писателя могли в то время соперничать с Грибоедовым, как мастера настоящего русского разговорного языка: Пушкин и Крылов. Позднее к ним можно было присоединить Островского. Это — настоящий московский язык. Кроме того, в комедии имеются стихи настолько меткие, что многие из них обратились в России в пословицы.
Идея комедии, вероятно, была внушена мольеровским «Мизантропом», и ее герой, Чацкий, несомненно, имеет много общего с Альцестом. Но Чацкий в то же самое время отражает настроение самого Грибоедова, и его сарказмы — в сущности сарказмы, которые Грибоедов и декабристы вообще бросали в лицо своим московским знакомым. В этом смысле «Горе от ума» — глубоко русское произведение. Кроме того, другие действующие лица так верно изображают москвичей, т. е. тогдашнее московское дворянство, что, помимо руководящего мотива, комедия является вполне оригинальной и национальной.
Чацкий — молодой человек, только что возвратившийся из долгого путешествия за границей, спешит посетить дом старого столбового дворянина Фамусова, дочь которого, Софья, была подругой его детских игр и к которой Чацкий сохранил горячую любовь. Но предмет его обожания, Софья, за время его отсутствия, успела уже познакомиться и сблизиться с секретарем ее отца — совершенно ничтожным и несимпатичным молодым человеком, Молчалиным, у которого правилами жизни являются, во-первых, «умеренность и аккуратность», а во-вторых — стремление угодить всякому в доме, вплоть до дворника и его собаки, «чтоб ласкова была». Следуя этим правилам, Молчалин одновременно ухаживает за дочерью хозяина и за ее горничной: за первой — чтоб угодить ей, а за второй — потому, что она ему нравится. Чацкого встречают поэтому очень холодно. Софья боится его ума и его сарказмов, а ее отец уже нашел для нее жениха в лице полковника Скалозуба — мужчины чуть не саженного роста, говорящего басом и лишь о предметах, связанных с военной службой, но обладающего состоянием и надеющегося вскоре быть произведенным в генералы.
Чацкий ведет себя так, как и следовало ожидать от влюбленного молодого человека. Он не видит ничего, кроме Софьи, которую он преследует своим обожанием, делая в ее присутствии ядовитые замечания насчет Молчалина и приводя ее отца в отчаяние свободной критикой московских нравов; в довершение всего на балу, который дает Фамусов, Чацкий разражается длинными монологами против обожания московскими дамами всего французского. Софья, чувствующая себя оскорбленной замечаниями Чацкого о Молчалине, в отместку Чацкому распускает слух, что он не в своем уме; слух этот с восторгом подхватывается присутствующими на балу и распространяется с быстротой молнии.
В России часто говорят, что сатирические нападки Чацкого на балу, направленные против таких мелочей, как преклонение пред иностранцами, носят чересчур поверхностный характер и не достигают цели. Но более чем вероятно, что Грибоедову пришлось ограничиться подобными, сравнительно невинными нападками, так как иных не потерпела бы цензура; он надеялся, что хоть эти нападки на французоманию избегнут красного карандаша цензора. Из речей же Чацкого во время его утреннего посещения Фамусова и из разговоров других действующих лиц можно заключить, что Грибоедов вложил бы в уста своего героя гораздо более серьезные критические замечания, если бы этому не препятстовала цензура. Герцен справедливо заметил, что благодаря цензуре Чацкий — единственный тип в нашей литературе, в котором до некоторой степени отразились декабристы.
Вообще, положение русского сатирического писателя, но сравнению с иностранным, незавидно. Когда Мольер дает сатирическое описание парижского общества, эта сатира не кажется странной читателям других стран: все знают кое-что о парижской жизни; но когда Грибоедов описывает в том же сатирическом духе московское общество и вопроизводит с замечательной верностью не только общерусские, но чисто московские типы («На всех московских есть особый отпечаток», — говорит он), они кажутся настолько странными и чуждыми для западного европейца, что переводчик должен быть полурусским и крупным поэтом, чтобы успешно перевести комедию Грибоедова на иностранный язык. Если бы такой перевод появился, я уверен, что эта комедия пользовалась бы успехом на западноевропейской сцене. В России она не сходит со сцены до сих пор, и, несмотря на то, что прошло более семидесяти лет со дня ее появления, она до сих пор не утратила интереса и привлекательности.
