Юрий Дмитриев - Соседи по планете: Домашние животные
Существовали еще кавалергарды. Поначалу они были не вояки. Кавалергардов создал Петр I для почетного конвоя Екатерины I в день ее коронования. Это была элитная рота — всего семь десятков человек, при ней — оркестранты с серебряными трубами и литаврами. Рядовыми там служили офицеры, офицерами — генералы.
Однако в 1800 году кавалергардов почему-то «разжаловали», превратив в обычный гвардейский полк. И видимо, он-то и показал себя в битве с Наполеоном под Аустерлицем, гениально описанной Л. Н. Толстым.
В русской армии происходили постоянные изменения — то была какая-нибудь военная реформа, то, по прихоти царя, гусары и уланы преобразовывались в драгун, потом снова восстанавливались эти части, то драгун преобразовывали в кирасиров, то кирасирские полки преобразовывались в драгунские и так далее.
Но лошади оставались.
Это были уже не прежние малорослые лошадки, имевшие в холке сто тридцать сантиметров. С рыцарских времен кони стали крупнее. Но у рыцарей они были не резвые, малоподвижные. В гусарских и драгунских, кирасирских и кавалергардских полках лошади были и высокие, и сильные, и резвые.
Мы, к сожалению, не знаем точно, когда в России началось коневодство вообще и откуда изначально появлялись лошади в кавалерии: так случилось, что архив конного ведомства не уцелел — сгорел в 1737 году в Москве. Однако известно, что первый русский конный завод был основан еще при Иване III. При Иване Грозном большие конюшни существовали в Москве на Варварке (ныне — площадь Ногина и улица Разина), а при Петре I уже был издан указ от 16 января 1712 года: «…завести конский завод, а именно в Казанской, Азовской и Киевской губерниях».
В 1732 году были учреждены специальные военные заводы, затем, с 1740 года, — заводы при полках. Потом эти заводы ликвидировали — организовали казенные конезаводы, которые с 1819 года разделились на гражданские и военные.
Там выращивались кони для кавалерии, отбирались по росту, подбирались по масти. А ведь это, кстати, тоже имело большое значение — каждый полк, или рота, или эскадрон часто имел свою собственную масть лошади.
И если когда-нибудь люди догадались бы устроить парад конников всех времен и народов — им много времени пришлось бы потратить на создание гусарских или драгунских мундиров. Но как бы они ни были хороши и живописны, как бы ни были красивы в этих мундирах всадники — зрители все-таки смотрели бы не на них, а на лошадей. Потому что трудно представить себе более прекрасное и более волнующее зрелище, чем мчащиеся во весь опор кони!
А теперь с парада снова вернемся на поле брани, где кавалерия, как уже говорилось, перестала играть ведущую роль. Но наступил момент в истории кавалерии, когда ей суждено было снова сыграть важную роль. Так сложилось: конница снова вышла на передовые рубежи истории.
Шлем богатыря
(лирическое отступление)
На улице было светло, даже, может быть, солнечно, а тут, за плотными шторами, царил полумрак. Лишь тонкие лучики, пробивавшиеся откуда-то сверху, падали яркими узкими полосками на пол, на тяжелые стулья, на массивный обеденный стол.
Неслышно ступая мягкими туфлями, хозяин прошелся по комнате и остановился у стены. На секунду подумалось о мастерской, о неоконченных картинах. Ведь только там, за работой, забывал он обо всем, обретал душевный покой. Работа властно звала его, и сам он рвался к ней, но что-то мешало ему переступить порог мастерской, снова взять в руки палитру и кисти.
Он взглянул на дверь и мысленно измерил расстояние до мастерской. Всего несколько шагов, а как далеко сейчас до нее, до того, чем он жил почти пятьдесят лет!
Всю жизнь воспевал он богатырскую силу, удаль, отвагу русского народа. Он знал, на что способен этот народ: дай только возможность — горы свернет! И вот русская сила, русская удаль вырвалась на волю. Взвились красные флаги, загремели выстрелы, и пал властелин! Размахнулся богатырь — а обернулся Соловьем-разбойником! Вместе с царским троном затрещали разрываемые полотна, вместе с царскими дворцами рушились картинные галереи. Солдатам и рабочим, матросам и крестьянам нужен был хлеб, чтоб не умереть с голоду, и патроны, чтоб стрелять в тех, кто не дает им этот хлеб. Наверное, все это правильно, все так и должно было быть. Но что же делать ему, старому художнику: ведь для него нет жизни без кистей, без картин. А картины теперь никому не нужны. Значит, не нужен и он. Кое-кто из знакомых уехал за границу. Звали и его. Художник, конечно, отказывался. Тогда его пугали арестом — новая власть, мол, обязательно доберется до него: ведь он писал каких-то богатырей и старую Русь, расписывал соборы и церкви. А этого новая власть никогда не простит! И единственный способ спастись — уехать за границу. Но художник не представлял себе жизни без зубчатой Кремлевской стены, без кривых московских переулков и зеленых бульваров…
…В дверь постучали. Через секунду стук повторился громче и требовательней. Прошелестели испуганные шаги кого-то из близких. Звякнула щеколда. Художник услышал свое имя и встал, готовый ко всему…
Потом все было как во сне. Сначала его куда-то везли в большом автомобиле, потом куда-то вели по длинному коридору, потом он оказался в огромной комнате со стрельчатыми окнами. В синем дыму слышалось гудение множества голосов. Художник никак не мог понять, где он находится: он готовился к самому худшему, к тому, о чем его предупреждали. Вдруг откуда-то появился Василий Дмитриевич Поленов. Старый художник знал, что Поленов серьезно болен и почти безвыездно живет в деревне Бехово под Тарусой. Он хотел спросить Поленова о здоровье, но не успел: подошли брат Аполлинарий Васнецов и Коровин. Все трое дружно заговорили и так же дружно вдруг замолчали, увидев на лице старшего Васнецова недоумение. Аполлинарий удивленно спросил: неужели брату ничего не объяснили? И Васнецов вспомнил, что сопровождающий действительно что-то говорил по дороге, но художник не слушал его. Аполлинарий подвинул брату кресло и хотел что-то сказать, но не успел: распахнулась боковая дверь и в комнату стремительно вошел человек в пенсне. По комнате пронесся легкий шепот — многие узнали наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского.
Луначарский быстро прошел к столу и без предисловия заговорил, сразу приковав к себе внимание. Он говорил об очень тяжелом положении на фронтах, о голоде и разрухе в стране, о твердой уверенности большевиков в победе. Вдруг Луначарский заговорил об искусстве, о великом русском искусстве, которое надо спасти, сохранить для потомков как самое дорогое, как святыню. Нарком рассказал, что, несмотря на очень трудное положение, Владимир Ильич предложил снять с фронта одну из лучших рот и передать ее в распоряжение вновь созданной комиссии. Задача комиссии — отобрать лучшие памятники старины, архитектурные памятники, произведения искусства и взять их под охрану. Луначарский сказал, что Владимир Ильич, несмотря на свою занятость, лично будет, если надо, помогать комиссии, считает ее работу очень важной. А во главе комиссии правительство просит стать художников Виктора и Аполлинария Васнецовых, Поленова, Коровина…
Луначарский умолк, снял пенсне и, близоруко прищурившись, посмотрел на Васнецова — старейшего из замечательных русских художников, присутствующих здесь. И все посмотрели на него. Виктор Михайлович понял: все ждут, что он должен что-то сказать. Но мысли путались, в ушах стучала кровь, предательский комок подступал к горлу. Опершись на плечо брата, он медленно встал, отодвинул кресло и молча поклонился собравшимся. Потом, с трудом переставляя почему-то вдруг одеревеневшие ноги, подошел к двери и вынул из кармана платок.
Откуда-то, совсем издалека, до него снова донесся голос Луначарского. Теперь нарком говорил, что Красная Армия, совершающая величайший подвиг, разута и раздета. Ей необходима форма. Особенно необходима она Конной армии. От имени правительства и лично Ленина он обратился к художникам: дайте форму Красной Армии, красным конникам. Но помните: это — народная армия, это армия, совершающая подвиг во имя народа!
…Васнецов медленно шел по площади вдоль Кремлевской стены. Множество мыслей проносилось в голове художника, но он никак не мог осознать, что же случилось, почему так часто стучит сердце, почему на душе так по-юношески легко и весело? Искусство будет спасено — замечательно! Оно нужно этим людям? Прекрасно! И все-таки что-то другое переполняло сейчас все его существо. Вдруг все стало на место. То главное, чем он жил, снова вернулось к нему. Он думал, что жил только работой, искусством. Но, оказывается, нет. Он жил верой в народ. И он не обманулся в народе.
Шлем-«богатырку» первыми получили бойцы Первой конной армии.Васнецов медленно шел по площади, думая о том, что только великий и мудрый народ может поставить на одну ступеньку хлеб и искусство.
