Валентин Томин - Избранные труды
Для того чтобы добраться от Высшей школы[205] до площади Ногина, нужен час времени (путь этот рассчитан до минут поколениями адъюнктов). Но мне не терпелось увидеть ее, и уже в двенадцать тридцать, на ходу надевая шинель, я выскочил на улицу. К остановке подруливал «икарус». Я хотел сделать рывок, но…
– Будьте любезны, как проехать в ЦИТО? – Я не совсем ясно себе представляю, где это учреждение находится, но, как добраться до него, могу объяснить даже спросонья: в районе нашей школы каждый четвертый интересуется дорогой туда.
Пока я объяснял симпатичной старушке, как отыскать собес, ушел второй автобус. Третий ушел через пять минут, но уже вместе со мной. Путь следования к кинотеатру «Рассвет» я прокричал, повиснув на подножке.
Выйдя из автобуса на площади Марины Расковой, я устремился к метро. У самого входа меня остановили сразу двое: пожилая женщина с портфелем интересовалась, как проехать в Химки. Я объяснил.
Однако второй вопрос, заданный молодым моряком, поставил меня в тупик:
– Скажите, где можно купить цветы?
Действительно, где на «Соколе» можно купить цветы? Пока я размышлял над этой проблемой, ко мне быстренько выстроилась очередь желающих навести справки.
На мое счастье в непосредственной близости мелькнула долговязая фигура адъюнкта нашей кафедры Володи Черняева.
– Товарищ лейтенант, – сказал я ему официально, – ответьте на вопросы граждан.
И, не дав ему опомниться, исчез. В вагоне метро:
– Правда ли, что Гусарову со второго круга разрешили играть за «Динамо»? (Откуда я знаю, я же болею за «Зенит»!)
– Как добраться до Третьяковской галереи?
Я выбрался на поверхность без двадцати минут два. И сразу же наскочил на застенчивую улыбку статного негра. С трудом подбирая слова и смущаясь от этого, он формулировал со скоростью слово – в минуту:
– Где… это… мавзолей… Ленин?
Я попытался объяснить ему по-английски. Но что-то у нас не ладилось: то ли мой английский не годился для разговорной речи, то ли негр был из бывших французских владений. Тогда я просто повел его к концу длинной очереди и пошел за цветами на площадь Революции.
В назначенном месте я был с опозданием в пятнадцать минут. Ее не было. Неужели была и ушла, обидевшись? В волнении я вытащил сигарету и начал хлопать себя по карманам в поисках спичек. Спичек тоже не было. В толпе людей отыскал милицейскую фуражку и начал протискиваться к ней:
– Дайте прикурить, старшина.
– Милиционер, а с цветами, – услышал за спиной девичий голос. Я узнал бы его из тысячи.
Так и остался подзаголовок «Записки милиционера».
Кому же или чему они посвящены?
Милиции. И ее сотрудникам. Всем, вне зависимости от должностей и званий. Труженикам, которые, исполняя свои служебные обязанности, нередко становятся героями. Чаще они делают работу прозаическую, будничную. Однако в их буднях немало романтики. Впрочем, в каждой профессии есть своя проза, надо уметь смотреть на нее глазами поэта.
Кроме подзаголовка, всякая книга имеет и заголовок. Эту первоначально предполагалось назвать так: «Милиция извне и изнутри». Такое название, по замыслу автора, должно свидетельствовать о том, что он попытается взглянуть на службу охраны общественного порядка не только своими собственными глазами – глазами милиционера, но и глазами граждан, воспринимающих эту службу извне. Глазами пытливыми и равнодушными, дружественными и – увы! – подчас несправедливыми.
– Ты человек или милиционер? – Я на этот вопрос отвечаю так:
– Милиционер! И именно поэтому человек.
– Станешь шалить – дядя милиционер заберет.
Я буду очень рад, читатель, если вы ни разу так не говорили своему (или чужому) ребенку.
А для милиции чужих детей нет. Ее инспекции по делам несовершеннолетних занимаются детьми, которыми – увы! – не занимаются их собственные родители.
Дети, которыми не занимаются их родители… К ним приглядываются не только миловидные инспектора по делам несовершеннолетних (почти на 100 процентов женщины). Их заинтересованно и хищно ищут те, для кого предназначена статья 210 Уголовного кодекса РСФСР, статья, устанавливающая ответственность за вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность[206].
…Длинной и снежной февральской ночью не спал человек. Недавний студент юридического факультета Ленинградского университета и совсем уж недавний – чернила не успели высохнуть в министерской подписи на приказе о присвоении первичного звания – лейтенант милиции. По должности – следователь следственного отдела УВД Сахалинского облисполкома. Бодрствовал не потому, что дежурил по управлению или был включен в оперативную группу. Он ворочался на ощетинившейся вдруг тысячью шипов постели потому, что днем принял решение взять под стражу пятидесятилетнего инвалида. Человека, лишенного обеих ног. Следователь лежал с открытыми глазами и слушал, как тихоокеанский ветер за окном разносил по белу свету весть о его – следовательском – постановлении.
Правда, прокурор санкционировал это постановление. Правда, прокурор сказал: «Правильно!» И еще добавил: «Давно пора!» Но все-таки – отправить в тюрьму убогого…
Ганенко. Я до сих пор, хотя и минуло с той поры много лет, помню эту фамилию. Следователю было бы, наверное, легче, если бы обвиняемый лишился ног в результате своей прежней преступной деятельности или хотя бы по пьяному делу. Но нет. Болезнь. Врачи спасли жизнь, но ампутировали ноги. Государство снабдило инвалидной коляской. Эта коляска сделалась центром притяжения для детворы большого двора, где жил Ганенко. Он катал на ней ребятишек. Они самозабвенно помогали мыть и чинить ее.
Росли ребятишки вокруг инвалидной коляски. И когда четверо из них пошли под суд, попавшись на крупной краже из продовольственного магазина (до этого было несколько мелких), никому не пришло в голову связать это обстоятельство с деятельностью инвалида.
А еще через два года работники милиции задержали вновь группу ребят из того же двора на краже со взломом из гаража. И вот тогда следователь УВД, прежде чем передать дело по подследственности (дело о преступлениях несовершеннолетних до 1 октября 1978 года были подследственны прокуратуре), явился к прокурору и положил на стол перед ним постановление об избрании в качестве меры пресечения Ганенко Михаилу Иудовичу содержание под стражей.
Дядя Миша привечал ребят ласковым словом, мужским вниманием и – самое главное – возможностью удовлетворить извечную ребячью страсть к общению с техникой. Мальчишки гурьбой мыли ему машину, а избранным доверялось завернуть гайку при ремонте. Дядя Миша угощал всех леденцами, а ребят постарше, приглашая к себе в квартиру, и винцом. И вот здесь, приглядевшись, для начала обращался с просьбой утащить где-нибудь маловажную деталь для своей коляски, между словом советовал – где и как. Втянувшиеся в кражи ребята получали уже исчерпывающие указания на серьезные кражи, а также подробный инструктаж. У задержанных в связи с совершениями преступлений ребят при обысках, как правило, ничего не находили. Следовало искать в погребе под гаражиком Ганенко.
Не только за прошлые грехи Ганенко, но и во имя будущего лейтенант милиции принял на себя ответственность за решение, которого мог и не принимать: обвинение Ганенко будет предъявлять следователь прокуратуры, он и изберет меру пресечения.
…Утром жена, помогая лейтенанту заправить под шинель форменный шарф, сказала без укора:
– Врач не может умирать с каждым своим больным. – Лейтенант засмеялся, сказал, что не спал от того, что сочинял стихи, и даже прочел их. Жена сделала вид, что поверила.
Самые сильные впечатления – первые. Именно поэтому следующая ситуация, о которой я хочу рассказать, связана также с молодым работником. Это был первый год его милицейской службы.
Он приехал в следственный изолятор, чтобы допросить воровку, совершившую за короткое время с десяток квартирных краж, очень похожих друг на друга по сюжету. (Как юристу мне следует сказать: по способу совершения преступления – modus operandi[207].)
Девушка приезжала в город, в каком-либо из общественных мест заговаривала с местной жительницей, называлась командированной или прибывшей на учебу, жаловалась на отсутствие мест в гостинице или общежитии. Если не от первой, то от второй или третьей собеседницы получала приглашение переночевать или пожить. На следующее утро, а то и пробыв день-другой, исчезала, прихватив понравившиеся женские носильные вещи, если попадались, деньги. Изобличить ее труда не представляло: потерпевшие давали подробное описание, а сама она при каждой новой краже оставляла часть своих собственных или ранее украденных вещей.
